Нация: Создать себя
Когда охранители, вроде бы заботясь о сохранении народа, делают ставку на увещевание власти и запретительные меры, они просто не понимают, какой дешевый и ненадежный фундамент закладывают под свои проекты. Ведь если все так элементарно, то в ближайшем будущем можно будет так же (одной декларацией) упразднить и их собственный уклад.
Национальный стиль, ментальность, национальная культура в исполнении охранителей действительно выглядят нуждающимися в защите; проще сказать, выглядят нездорово: чихни – и не станет.
Не понимая нового, а на деле - не умея обращаться с ним, охранитель объявляет ему войну. Что же удивительного, если после этого его собственный жизненный багаж объявляют старьем? И что удивительного в том, что его консерватизм воспринимают как ворчание старьевщика, как унылое недовольство крота по поводу восхода Солнца?
Консерватизм у нас – весьма дискредитированное понятие.
При этом все националисты-охранители одинаковы – они слишком камерны, слишком оторваны от реальной жизни, слишком виктимны. В них сквозит готовность заранее убедительно объяснить, «почему ничего не получилось». Они - готовые проигранты чужой игры. Замшелые и нелепые, угрюмые и мелочные, они, сами того не желая, осуществляют свою историческую миссию – дискредитацию национальной идеи, ее принудительную смычку с прошлым.
Хорошо, когда бережно дуть на каждый черепок настроен археолог: это сердцевина его профессии. Но если ты претендуешь на защиту национализма в современной, конфликтной политике, качество твоей роли должно быть совершенно иным. Наступательным, прежде всего. Сосредоточенным на сути, на миссии нации, а не на вопросах косвенной важности. Атрибутика и аргументация – это хорошо. Но прежде должна быть Идея, к которой их можно отнести.
Та стена, у которой мы упрямо мнемся уже много лет, не желая этого признавать – стена между резервацией и империей. Но народ должен все-таки жить по одну, определенную, сторону. Третьей стороны нет. А неготовность называть вещи своими именами означает отсутствие жизни, и больше ничего.
И национализм у нас будет разный – национализм резервации и национализм империи.
Первый вариант предполагает охранительство, защиту. И этим сразу ставит в неправильное положение. От чего предполагается защищаться? От всего прагматически выигрышного или просто популярного. Защищаться – вместо того, чтобы использовать. Поэтому защитники сразу выделяют молодежь и горожан как зону риска и встают на сторону тех, кто либо не имеет доступа к информации, либо не умеет или не желает ей пользоваться. Сценарий закрытой жизни в окружающем мире находит наибольший отклик в сердцах тех, кто неспособен к конкуренции. Неважно, в силу чего – необразованности, лени или возраста. Апеллировать национал-охранитель будет к потенциальным неудачникам, и так везде.
Другое дело, что и управлять такими проще. Вместо сложных социальных мотивационных схем работает потакание низменным инстинктам. Получается, в национальном вопросе только прими позицию защиты – окажешься олицетворением примитива в чужой игре.
Национализм резервации – это всегда стратегия выживания. А выживание минимализует народ. Смотрите, кого ставят в пример охранители. Какие государства наиболее последовательно отстаивают свою сельскую, сувенирную идентичность в чуждом глобализированном мире?
Эстония, например. Молочная страна с хуторским менталитетом, мечта теоретиков национальной идеи девятнадцатого века. Эффективное сельское хозяйство, помноженное на культ этнографического музея. Общенациональное пение под открытым небом. Осуществленная мечта и казахских, и русских национал-охранителей. Разумеется, повсеместный национальный язык, зачастую - национальная одежда. В этом же ряду – Западная Украина, отчасти Восточная Европа, даже Бельгия (во фламандской ее части).
Этнографический национализм, триумф молочников и кондитеров, неиндустриальный «культурный» тип развития, не подходит казахской нации по трем причинам. Во-первых, это курс пожилых. Даже будучи по возрасту молодыми, этнографические националисты оказываются маленькими тщедушными старичками. Дети, отказавшиеся от унифицированной моды – это, определенно, забавно. (О чем-то подобном мечтали славянофилы, десятилетиями мечтательно высиживая перед самоваром). Но для старины нужен бабушкин сундук, откуда все это красочное изобилие берется. Вышеупомянутые страны имеют вполне позитивный этнографический бэкграунд, и бабушкиных сундуков там изобилие. Но вот наш казахский девятнадцатый-двадцатый век не оставил нам такой комфортной непосредственной преемственности, наш национальный очаг – зона трагедии, а не элегии. Мы должны возродиться из исторического небытия, а не культивировать недавнее прошлое. В этом наше отличие от эстонцев: у нас нет уютного позавчера, бабушкиного сундука и теплого самовара. Наш опыт – опыт катастрофы.
Если нам предстоит жить, то это будет жизнь молодых первооткрывателей, а не пенсионеров на Певческом поле.
Во-вторых, это скучно. Не значит «плохо вообще», но нам – скучно. Мы генетически не крестьяне, у нас другие приоритеты, мы откликаемся на другие пароли, нам по душе кочевники, воины, пусть даже разбойники... но умеренная и размеренная крестьянская мудрость нам – чужая.
Этнический национализм слишком нагляден и ограничен, чтобы искать в нем повод для побед. Нам нужен огонь. Большой, яркий, обжигающий костер. Доменная печь, а не печка-голландка. Успокоение нам ни к чему, у нас другой исторический цикл. Вот в старости – другое дело. Обязательно построим свой этнографический уголок для воспоминаний.
Сейчас же нам предстоит Свершение. Чтобы было потом, что вспоминать.
В-третьих, Казахстану Бельгией или Эстонией никогда не быть. Не позволят. Слишком острый у нас угол смыкания с большими державами, слишком большая и изобильная сырьевыми запасами территория. Слишком лакомый кусок. На таких землях этнографические резервации если и строятся, то долго не стоят.
Национализм резервации – проект для небольших народов, со скромным и невзыскательным прошлым. Когда будущее становится бесконечным переживанием такого прошлого.
Если национализм резервации замыкается на себе, на недоверии окружающему миру и мерах карантина в его отношении, то национализм империи – проект отрытый, разомкнутый, амбициозный.
Если сравнить нации, развивающиеся по таким сценариям, то отличия окажутся на поверхности. И основное из них – народы резервации это вполне сформировавшиеся экспонаты. (Люди, конечно, живут или стараются жить – но с точки зрения национал-охранителей такие народы нуждаются исключительно в одном - оставаться такими, какими они были когда-то). А народы империй всегда находятся в фазе развития, изменения. Их главный признак в том, что человеком империи можно стать. В народ империи можно влиться. А главное, этого может многим хотеться. Можно стать американцем, как можно было стать римлянином. Отчасти (ибо империя там – в прошлом) можно стать англичанином или французом (что удалось многим представителям постколониальных элит, они связали себя с новой родиной). В советское время элементарно было стать soviets – сколько испанских иммигрантов совершили эту трансформацию! Так и европеец элементарно становился частью мусульманской нации – как Лоуренс Аравийский.
Культурная матрица, воплощенная в реальности живого языка, умеренный, но постоянный приток иностранной крови, вожделенная многими народами мечта, воплощенная именно твоей нацией – вот признаки империи. Римской, Монгольской, Британской... Империя становится производной народа, готового охватить ойкумену, готового стать этой ойкуменой. При этом реакция многих кровей создает подлинные Нации. Не народности, которым в конце девятнадцатого века прописали обязательную государственность, обрекая тысячи «племен» на бесконечное деление и деградацию. Ведь идея всеобщей национальной государственности раз за разом провозглашается именно на руинах империй, когда утрачиваются благородные человеческие связи. Однако людей так можно делить до бесконечности. Что и было сделано – суета вокруг «национальных государств» унесла десятки миллионов жизней в прошлом веке. Стала беспрецедентным даже в сравнении с религиозными войнами оправданием для массовых убийств и разрушения жизненного пространства. Лживая забота об интересах «малых народов» отбросила их в прошлое. От Югославии до Руанды.
Большие проекты остаются делом Больших наций.
Все-таки «стать ойкуменой» интереснее повышения жирности масла. Или исследований национального костюма в шестнадцатом веке. Впрочем, каждому свое.
Казахи находятся в ситуации, настоятельно но неизбежно побуждающей к имперскому, “чингизовскому” выбору. Пространство Восточного Турана, Центральной Азии – это готовая арена для сверхисторических свершений. Если их не совершим мы – совершат другие. Одно понятно со всей определенностью – цикл мелких национальных государств пройден. Это было междуцарствие. Фрагментирование уступает место Синтезу.
Как реализует свой выбор имперская нация? Какие подходы являются для нее наиболее востребованными и эффективными?
В нашей ситуации выход на большой имперский проект неизбежно будет эксклюзивным. Мы не Америка и не Австралия, создающие нации с нуля. Мы должны сохранить казахскую реальность, и без новых исторических вызовов и перегрузок подорванную и истощенную за последние века.
Наша миссия - стать современными консерваторами, сохраняющими дух нации. Но сохраняющими его не просто так, как забавную вещицу в колбе – сохраняющими для достойных свершений в будущем.
Необходимо выстраивать формат современного национального государства, ориентированного на переход к континентальному масштабу задач. Но для начала – национального государства. Пренебрегая этим этапом, мы теряем себя, не приобретая ничего.
Какие меры не допустят такой потери?
В области государственного строительства – акцент на национальном, а не просто абстрактном гражданском формате государственности. Унитарная модель страны. Качественные преференции национальному языку и его носителям (независимо от их национальности). Допустимость экономической и культурной обособленной активности национальных меньшинств, но не их политической обособленности. В условиях переходного периода допускается региональное или отраслевое применение национальных квот. В любом конфликте интересов нации и государства предпочтение отдается нации. (Ее Собственная роль выше ценности любой стабильности и ее интересы реализуются даже ценой риска стабильности).
Республиканская, национально-демократическая позиция не является националистической в привычном смысле слова и даже противоречит ей по многим пунктам. Ее смысл – оборона нации, но не исключительность или выстраивание людей по национальной иерархии. Она не претендует на чужое, она отстаивает свое. («Не наше – лучшее, а лучшее – наше!», говорит развивающийся, а не деградирующий народ). Такая позиция исходит из приоритетов присоединения к развитому миру, культурного многообразия и действенного трехъязычия в республике. Нацию имеет смысл не запирать в карантинный бокс, что сделает ее бессильной и безвольной, а настраивать на активную роль в открытом и бросающем вызов мире.
На состязательность.
Национал-демократическая позиция находится ровно между глобализмом, стирающим все национальное с лица планеты, и традиционализмом, отрицающим любые изменения и безмерно идеализирующим Прошлое.
Так и максимальное многоязычие есть не ущемление национального достоинства казахов, а ровно наоборот – действенная мера по их усилению, одна из гарантий их конкурентоспособности.
«Открытое государство в открытом мире». Настаивая на нахождении своего Пути, собственной неповторимой роли в мире, страна неизбежно предпочитает вызовы и активность консерватизму и стагнации. Страна должна быть точкой приложения многих интересов: а таковой она становится только тогда, когда в нее хотят приезжать иностранцы. Необходимы и востребованы инновационные учебные и научно-технические программы, при реализации которых иностранным специалистам будет интересно и выгодно работать в стране на долгосрочных или постоянных контрактах, работать на казахскую идентичность, даже не становясь ее частью. Это – нормальный процесс.
Равно как и национальная мечта, национальная культура должна быть не принудительным нафталином, а цивилизационным стандартом, конкурентном на уровне, к примеру, японской культуры. «Казахское» перспективно лишь как объект интереса других.
Исторические ориентиры у нас как раз по двум краям континента – Турция и Япония. Что там, что здесь - исключительный идеал национального величия, помноженный на драматический разрыв с Прошлым. Излишний традиционализм (это относится и к Дай Ниппон Тэйкоку, и к Османам) порабощает. Прошлое порабощает. Можно интересоваться им и любить, но можно и попасть в наркотическую зависимость.
При этом национальная демократия не обязательно тождественна американской. Раз бывает греческая или скандинавская, отчего бы не явиться казахской?
Казахское будущее строится в том числе и на основах программы «культурной репатриации», предоставляющей открытые возможности всем без исключения проживающим в республике.
Казахская модель – это не melting pot американской мечты, не плавильный котел новой идентичности. Но и не национальная резервация. Казахская идентичность – живая. Она предполагает изменения и пластичность, она интегрирует в себя других, как и любая другая живая нация. Если можно стать французом, то можно стать казахом. И это лучше, чем быть безликим «казахстанцем».
Абсорбция не может быть принудительной, но задача государства – открытость и помощь тем, кто видит такую перспективу своей собственной. А значит, высоки требования к языковым образовательным стандартам, к трудоустройству и реальной жизненной востребованности новых «культурных репатриантов».
Человек может этого и не хотеть – его право. На территории Казахстана гражданин любой нации должен чувствовать себя защищенно и комфортно, никто не посягает на его мир. Но «дома» здесь он чувствовать себя должен не больше, чем итальянец в Англии или датчанин в Индии.
Это нормально - в любой стране есть национальные меньшинства, но это не создает многонациональной государственности. Примеров многонациональной государственности мы вообще знаем крайне мало. В лучшем случае – Канада, где квебекская проблема ощутимо детонирует гражданский мир, в худшем – Югославия (без комментариев).
Объективный подход очевиден: одна страна – один народ!
Объективно это выглядит так: население республики – казахи и другие национальности, с казахским гражданством или без.
При этом гражданство определяется предельно однозначно: это собственное участие в судьбе казахского народа (человек работает в стране, платит здесь налоги, реализует свое избирательное право), в казахском национальном проекте, на казахском языке.
Задачи, поставленные в рамках такой масштабной программы, как “культурная репатриация”, способны стать мощной мотивацией для подъема национального языка, что необходимо нам в первую очередь. Фактически они создают рынок для образовательных, исследовательских, книгоиздательских языковых проектов – то есть переводят казахское возрождение в реальную и практическую плоскость, прочь от досужих мечтаний и кухонных дискуссий. Такова естественная республиканская национал-демократическая программа. Востребованная страной, как ключ от будущего.
Адил Тойганбаев, руководитель Экспертного Центра национальной стратегии (Казахстан)
