На днях ташкентский театр «Ильхом» устроил preview (предварительный просмотр. – Ред.) трагедии Эсхила «Орестея». Премьера состоится только в начале сентября 2007 года. Данный проект спонсирует фонд Фридриха Эберта.

Стоит отметить, что к греческим трагедиям театры Узбекистана не обращались давно. Последний раз постановку греческого эпоса осуществил в восьмидесятых годах Узбекский театр драмы имени Хамзы. Возможно, одна из причин - в сегодняшнем зрителе, который погряз в современной «легкости бытия». Впрочем, уже и на легкие комедийные пьесы с изрядной долей фривольности, большинство которых - современного зарубежного происхождения, к примеру, в Русский академический театр идут в основном выпускники школ, да и то в рамках общеобразовательного Дня Культуры. Молодежный театр Узбекистана под руководством Наби Абдурахманова после ухода ведущего артиста Анвара Картаева сумел поставить только нового «Скрипача на крыше», который ох как сильно уступает прежней постановке. А театр «Алладин» показывает лишь легкомысленные пьески в опошленной доработке. Так что причина нежелания современного зрителя приходить в театры для приобщения к высокому и вечному кроется, скорее всего, в отсутствии хорошего репертуара.

Отчего же так слабы спектакли? Истоки проблемы, думается, в ташкентском Театральном институте, единственном в Средней Азии. Здесь налицо отсутствие сильной педагогической платформы, что, впрочем, не является из ряда вон выходящим событием для высших учебных заведений Узбекистана.

Профессионализмом не могут похвастать и имеющиеся актерские школы-студии. Исключение составляет театр-студия «Ильхом». Попасть сюда невероятно почетно. Учиться под руководством Марка Вайля, ташкентского мэтра, элегантного, харизматичного, умного и неформатного, подобравшего профессиональных педагогов и часто вывозящего театр на гастроли по дальнему зарубежью, – чем не мечта для артиста? Однако плата за учебу достаточно высока, а играть в театре-студии оставляют лишь единицы. Да и платят им потом примерно столько же, сколько и актерам других драматических театров. Но, несмотря на это, творческая атмосфера, высокие требования, постоянная работа ума и воли приводят к тому, что актеры выкладываются на все сто. В каком еще театре актеры репетируют даже ночами?

Театр-студия «Ильхом» стал моден в один миг. Если вспомнить 1976-й - год образования экспериментальной студии театральной молодежи, и дальнейшие годы в «андеграунде» - это был действительно подпольный, подтверждающий свое расположении в подвале бывшего ресторана «Шодлик» театр, многими не принимаемый, театр «не для всех». Неверно было бы сказать, что статус андеграундного театра является положительным показателем – в конце концов, усилия актеров сводятся к тому, чтобы представлять свое творчество на рассмотрение широкой публике, в идеале – готовой к этому.

Новый метод – смешение традиций народной узбекской комедии масхарабоз и итальянской комедии дель арте в спектакле «Счастливые нищие» - положил начало формуле синтеза. Даже если ставилась европейская классика, на маленькой сцене все равно звучала узбекская речь, и поднимались проблемы не Англии конца 18 века, например, а проблемы человеческие, не имеющие национальных и временных границ.

Это осталось. Ушло ощущение андеграунда. Хотя в спектаклях все так же часто раздевались и выражались матом. Стало стильно ходить в «Ильхом» – расширилась аудитория. Поднялись рейтинги и цены на билеты - это самый дорогой из всех ташкентских театров. С экономической точки зрения это можно понять: театр находился и находится на полном самофинансировании. А вот настоящего зрителя стало меньше. Кризис зрителя – вот одно из самых больших несчастий театра. Значительно снизилось число людей, которые способны видеть многослойность «ильхомовских» постановок, их скрытый смысл, тонкие намеки и метафоричные приемы. Но «Ильхом» не изменяет своим принципам, и его новая постановка - трагедия «Орестея» - вновь полна символизма.

Как сказал Марк Вайль на пресс-конференции для журналистов за несколько дней до preview «Орестеи», «Эсхил – это космос». Космос на сцене камерного театра показать достаточно сложно, если не сказать больше. Однако современные технологии творят чудеса. А с ними Вайль экспериментирует давно – уже в «Подражаниях Корану» по Пушкину присутствуют элементы видеоарта и живой камеры, изображение актеров проецируется крупным планом, чем создается эффект не просто спектакля, а какого-то одномоментного кинематографического процесса.

В «Орестее» все гораздо сложнее и глубже. Во-первых, видеофрагменты, снятые молодым режиссером Талгатом Хасанзяновым, имеют усугубленно-бытовой характер. Когда Клитемнестра убивает своего мужа, на экране в какой-то грязной маленькой ванной умирает мужчина от многочисленных ударов, очевидно, топором. По отзывам зрителей – картина тошнотворна. Однако, по словам режиссера, именно такая задача и ставилась. То же почти со всеми сценами – рот, пережевывающий мясо своих детей, убийство Орестом матери, обнажившей грудь, которой был вскормлен герой...

Заметно, что Марк Вайль в творческом плане стал старше. Во-первых, само произведение требует огромной готовности – это почти Гамлет, если не больше, к которому приходят все большие режиссеры. Во-вторых, Вайль отказался от обычного кричащего эпатажа, от уже упомянутых выше раздеваний и мата. И это дает актерам возможность дышать, они сильнее раскрываются, ярче играют. Нельзя не отметить исполнительницу роли Клитемнестры Ольгу Володину, такую органичную, яркую, смелую в своей игре.

Огромное количество символики рассчитано на знающего и подготовленного зрителя. Так, Эгист ходит с яблоком, став вегетарианцем после истории с поеданием человеческих детей. В спектакле очень много ярких находок, юмора, даже зритель задействуется при решении судьбы Ореста – «казнить нельзя помиловать», что заставляет вспомнить новаторство в стиле Павича. Но все очень к месту: ведь действительно же в «Орестее» был описан первый суд путем всенародного голосования, такая первая ласточка демократической мысли.

Песни в исполнении американского актера театра под Тома Уэйтса и приятные джаз-роковые композиции ташкентского композитора Артема Кима, вносящие диссонанс в происходящее на сцене, создают фарс, доказывая, что жизнь – повсюду. И как ни парадоксально – даже в смерти. «Kill your mother, baby…» - звучит с интонацией Уэйтса, и в твоей душе идет Поиск.

Трактовка спектакля Вайлем неоднозначна. Взять хотя бы то, что это - реалити-шоу. Три журналиста на трех языках говорят нам пятистопным ямбом, - не изменяя, однако, интонационным тенденциям современного телевидения, - о том, что творится на земле греческой. Операторы выхватывают лица героев, создается иллюзия прямого включения. Но необходимо ли это? Нужно ли издеваться над нынешней больной реальностью, забывшей свои корни и не подозревающей о своем происхождении? Не застелет ли глумление глаза зрителю, закрыв истинно большие сегодняшние и вечные проблемы?

«Космоса» в постановке пока нет. По словам одного из участников проекта, причина в том, что на сцене все равны – и люди, и боги, и нет свыше никакой силы, никакого глаза, следящего за происходящим с болью, жалостью и всезнанием. На мой зрительский взгляд, дело в другом. Есть трагедия в целом - и нет ни одной трагедии в частности. Всем плохо, это понятно. Все три действия происходят с надрывом, с криком и срывом в голосе. Но нет никого, даже того же Ореста, который тихо бы плакал в то время, пока остальные кричат только для того, чтобы показать, почему он плачет так - шепотом, и чем это страшнее.

Пока есть стеб. И есть трагедия в целом. Но не более. Однако есть и надежда на премьеру, которая будет, по словам Вайля, значительно отличаться от preview. Может, тогда появятся филигранность и легкость, которые заставят не дышать от осознания бесконечной повторяемости, от вечной трагедии, прерываемой короткими вспышками иллюзорного спокойствия. Но чем бы ни стала премьера трагедии Эсхила в сентябре, космос «Ильхома» уже существует.