В московском издательстве «Евразия+» выходит в свет книга Хамида Исмайлова «Спичрайтер или Книга семи стоянок». Хамид Исмайлов – поэт, писатель, философ, журналист. Живет в Лондоне.

В предисловии к книге литературовед Глеб Алтаевич пишет:

* * *

Вот что написал недавно мне по электронной почте Хамид Исмайлов, когда узнал, что я собираюсь написать предисловие к этой книге.

«Я давно ношу в себе некий роман, который условно для себя я назвал «Спичрайтером», хотя события, а вернее, событие, должное быть описанным в романе, происходило в ту эпоху, когда таких слов и вовсе не было в обиходе. Восьмидесятые годы прошлого века. Я – молодой и красивый, покоряю по-своему литературный Ташкент, то читаю свою поэтическую симфонию «Лоркиана» в диссидентском кинотеатре «Пионер», выкупленном на этот сеанс в счёт полной моей зарплаты, то пишу своим бухгалтерского вида коллежанкам дипломные работы, наподобие «Пейзаж у Достоевского» или же «Фантастика и фантасмагория у Гоголя и Булгакова», за что их к ужасу награждают республиканскими премиями, а я получаю свою честно отработанную десятку.

Но о событии. Летом одного из этих годов от знойной скуки и желания большой «бонзухи» за государственный счёт, я решил организовать некий семинар для литературной молодёжи и пошёл в Союз Писателей, куда обычно забегал после кофейни напротив, попользоваться туалетом. На этот раз я шёл в это помпезное здание на самой красивой тогда улице Пушкина по-серьёзному. Секретарь по делам молодёжи принял меня очень тепло, и сказал, что задумка прекрасная, он берётся за организацию и даже выделяет мне вместе с зарплатой на этот срок и комнату внизу, в подвале, где сидел безработный между съездами фотограф Яшка. «Единственно, старик, набросай мой доклад сам, а потом мы с тобой посмотрим его вместе», - попросил он, и снабдил меня списком всех правительственных и неправительственных лиц, которых хорошо бы задействовать на этом мероприятии.

Первым в этом списке стояло имя секретаря ЦК ЛКСМ по идеологии. Я позвонил ему в приёмную и по уличной неопытности, попросил его к трубке. И вы знаете, сработало. Я, не мешкая, объяснил ему, в чём дело, он важно, для острастки попыхтел, но видимо мой солнечный удар пришёлся на какое-нибудь постановление «О совершенствовании деятельности по работе с творческой молодёжью», он согласился, но добавил: «Подготовьте тезисы моего выступления и передайте их к такому-то числу, когда я вернусь из районов, в отдел пропаганды такому-то Куртузуеву».

Затем то же самое случилось по списку и с первым секретарём Союза Писателей, и с секретарём его Парткома, не говоря уже о молодых писателях, приглашаемых из тех самых районов. Фабула романа в том, что разумеется, никто из них не знал, что все выступления на эту уже не семинар, а конференцию, пишу я один, в тёмной комнатке уехавшего в Коктебель Яшки. Ну а развязка же – самый день конференции, когда я – безымянный герой, сидел на одном из безвестных стульев одного из задних рядов и слушал одна пламеннее другой речи в исполнении сильных мира того. Театр одного спичрайтера.

Описываю сейчас этот случай, и вдруг понимаю, что даже это, оказывается, случалось не в первый раз. Парой лет ранее того мне предложили лакомый кусок – мою первую опубликованную книгу, в которой я должен был перевести на узбекский язык сборник ведущих узбекских писателей – Героев труда и пера, посвященный какой-то годовщине их революционного предтечи. Уловили? Узбеков на узбекский, поскольку я ходил по их литературным секретарям и собирал то, что эти секретари накропали вместе со своими идеологическими отделами, разумеется, по-русски. И теперь я должен был стилизовать Уйгуна под Уйгуна, Яшена под Яшена. Но верх моих стилистических изысков пришёлся на самого «тостуемого», дореволюционные рукописи которого держались под семью печатями в самых страшных архивах ЦК, а то, что было пущено в оборот, существовало опять же революционно по-русски. Вот это была «археология письма», вот это была реставрация, вот это была мистификация.

То же самое было со мной в Москве, в «большом» Союзе писателей, где я представлял узбекскую литературу на всесоюзной арене, то же пару раз случилось в той или иной степени и впоследствии за рубежом, когда, к примеру, я – единственный живой из компании, отдувался, скажем, во французском Лаоне, где некогда Мандельштама посетила строка «Я видел озеро, стоящее отвесно», за всю русскую литературу в лице покойных Анны Александровны Ахматовой и Ивана Александровича Бунина. Иными словами, это преследует меня всю мою жизнь, и никто никогда не замечал ведь этого…

Но вот когда я создал «Собрание Утончённых» - литературно-мистическую группу, состоящую теперь уже из знаменитых, более знаменитых, чем я сам персоналий, тут же меня заподозрили. И мало того, что группа пишет на нескольких языках и поэзию, и беллетристику, и философию и литературоведение, и ещё бог весть что, мало того, что к тому же её обильно переводят, мало того, что о ней обильно пишут опять же на нерусских и русском языках, тем не менее…»

И здесь Хамид Исмайлов отсылает нас в Интернет по адресу:

http://library.fergananews.com target=_blank

Обложка книги Хамида Исмайлова

Я и впрямь покопался в библиографии участников этого самого «Собрания Утончённых», и впрямь внушительная география и история. Правда, для этой книги я выбрал лишь нескольких образчиков и имён. Я не буду ни описывать эту группу, ни пытаться разбираться в том, насколько «виртуальна» эта группа, и даже не стану предварять эту публикацию характеристикой включенных в неё произведений. Тем более, что каждое из произведений опредисловлено. Хочу лишь сказать две вещи.

Во-первых, о том, что я не вижу читателя для того, что издано под маркой этого самого «Собрания Утончённых», поскольку все эти взаимные отражения, аллюзии, рефлексии, играющие бликами в романах, повестях, рассказах, статьях, эссе, стихах требуют читателя, по меньшей мере, владеющего четырьмя-пятью языками, чтобы свести всю эту мозаику воедино.

Но второе наблюдение, мне кажется, ещё более важным. Даже из того, что я прочёл лишь по-русски и отобрал для этой книги, я вынес мерцающее ощущение сродни тому, когда рисуешь свою руку, рисующую руку, рисующую руку, уходящую в дурную бесконечность… То есть эти романы, повести, эссе – написаны о пишущих. Я понимаю, что я упрощаю до грубого, до банального, поскольку, на самом деле, всё значительно сложнее. Если быть более точным в определении моего мерцающего чувства – эта какая-то литература второго порядка, которая ещё не классифицирована. В одном из произведений есть её сравнение со СПИДом, как болезнью того, что защищает от болезней.

В самой этой книге есть прекрасное объяснение того, что я столь неуклюже пытаюсь поймать словами, поэтому на этих предварительных намёках мне лучше оставить вас над этой книгой.

Глеб Алтаевич