О ходе процесса по «андижанскому делу» рассказывают аккредитованные журналисты
Мы попросили журналистов, имеющих возможность ежедневно присутствовать на судебных заседаниях, поделиться своими впечатлениями. Фамилии их мы намеренно опускаем, поскольку это может обернуться для них различного рода неприятностями, в том числе, лишением аккредитации.
О том, как проходит процесс
«Я много раз участвовал в судах, но такого еще не видел. Все подсудимые во всём признаются, и даже когда пострадавшие и свидетели выступают, и судья спрашивает, есть ли вопросы, ни один из них ни одного вопроса не задает. Подсудимые сидят, просто головы наклонили, и всё. Они слушают, и всё. Потом говорят – да, так было, именно так всё было».
«Из представителей правозащитных организаций там присутствует только представитель Ардзинова. Его заместитель Исмаил Одилов. У них единственная в Узбекистане зарегистрированная правозащитная организация».
«Там есть один правозащитник из независимой организации по правам человека - это соратник Михаила Ардзинова - Исмаил Одилов. Ну, он сразу сказал нам в интервью, что с 1998 года все эти судебные процессы - просто театр».
«Основные вопросы задают им вот какие: «Вы видели возле хокимията правительственные войска, милиционеров?» Ну, естественно, все они говорят: «Нет». «Вас провожали до Тешик-Таша правительственные войска, за вами следили?» «Нет». И потом такие вопросы: «Что вы видели? Рассказывайте спокойно, что вы видели?»
«Прокурор задает уточняющие вопросы. После того, как человек выступил, начинаются уточняющие вопросы со стороны адвокатов и судейского состава. Каждый задает свой вопрос, который непосредственно относится к данному процессу: «Вот скажите подсудимый, как вы думаете, около хокимията Андижана собирались простые митингующие, мирные люди, или это всё-таки были вооруженные группы бандитов?» На что сразу звучит послушный такой, на мой взгляд, выдрессированный ответ, что нет, это однозначно вооруженные люди, террористы. То есть у них не возникает и мысли, что можно как-то по-другому отвечать».
«Вряд ли обычный человек, будь он из подсудимых или из пострадавших, давая показания, сможет настолько детально перечислять все обстоятельства произошедшего, вплоть до имен, фамилий, отчеств, номеров автомобилей, адресов. Когда подсудимые давали свои показания, создалось впечатление, что они хорошо отрепетировали эти выступления заранее, потому что я лично видел, как у одного из подсудимых на коленях был разложен конспект, общая тетрадь. Можно предположить, с большой долей уверенности, что они пошли на активное сотрудничество со следствием ради безопасности своих семей.
Вполне понятно, что этот процесс постановочный, отрепетированный, отрежиссированный. Выступление одной из свидетельниц, Махбубы Закировой, в прошедшую пятницу, конечно, выбивалось из стройного ряда общих показаний с обвинительным уклоном. Она сказала, что правительственные войска открыли огонь по отступавшим из хокимията. Нельзя, конечно, сказать, что это повергло в шок, но, видимо, это было не запланировано».
О подсудимых
«Первое, что они сказали, когда процесс начался: «Я признаю свою вину и прошу прощения».
«Они уже задавлены, зомбированы. Они произносят заученные тексты какие-то… Лица какие-то застывшие, отрешенные. Вот этот Фархад Хамидов ни разу не поднял глаза за те два с половиной часа, которые говорил. У меня сложилось такое впечатление, что их выдрессировали».
«О том, что речи им подготовили, заметно еще и потому что они выкладывают всю эту историю с начала, полностью и подробно. Подробно, детально и им не придется больше задавать вопросов – они не оставляют ни малейшего неточного момента. Всё точно и детально. С чего они начинали, что было потом и до конца. И все рассказывают одинаково. Каждый начинает с просьбы о прощении у всех остальных, потом начинает, когда стал членом этой «Акрамии», когда первый раз туда ходил, кто его ввел в эту группу, как они все это организовали. И все это они заканчивают тем моментом, когда их арестовали, даже не остается о чем им задать вопрос».
«Все они, когда про «Акрамию» говорят, когда он стал членом Акрамии, все одинаково говорят: «Я стал членом этого движения, целью которого было совершить переворот и установить исламское государство, сначала в Ферганской долине, потом во всем Узбекистане». Все они точно так говорят: «Сначала в Ферганской долине и части Кыргызстана – Оше, и части Таджикистана – Ленинабаде и потом в Узбекистане». Все они точно так же, как сказано в обвинении, говорят. Наизусть знают».
«Чувствуется, что подсудимые говорят по заранее подготовленным текстам. Потому что все они одно повторяют - как они вступили в это «акромистское» религиозное течение, книгу Акрама Юлдашева прочитали, потом у них несколько звеньев в этом течении, и обо всём этом они одними и теми же словами говорят. Все повторяют, что в Ошской, Ленинабадской и Ферганской области хотели создать халифат, даже на черточку не отклоняются друг от друга. И полностью всё признают: и что Кабул Парпиев был их главным руководителем, и так далее. Ну, друг друга дополняют».
«Из официальных сообщений вытекает, что эти люди не понимают, что они сделали. Это в чем видно – некоторые из этих 15 подсудимых, по-моему, минимум шесть или семь человек, убежали в Кыргызстан. И на суде они говорят: «Я там побыл где-то месяц, я подумал обо всем и решил вернуться. Мне надо вернуться на свою Родину». Несмотря на то, что они, по их показаниям, напали на несколько объектов, убили людей. Получается, что если они террористы, то какие-то безрассудные террористы, которые до сих пор не поняли, что натворили. И что-то у нас террористы очень уж любящие свою родину. На суде они говорят: «даже Бобур, который правил Индией, скучал по родине, и я тоже…» Так несколько из них сказали. Один говорит: «Бобур плакал, когда ему привезли дыню из Андижана…».
«Вместо того чтобы прямо отвечать на некоторые вопросы типа: «А вы уверены, что огонь открыли не правительственные войска?» они начинают по памяти цитировать целые пассажи текста, явно заученного. Вместо прямого ответа идет целый пласт текста, чувствуется разница между обычной спонтанной речью и той, что течет плавно, на одной волне, с ненарушенной хронологией. Плюс ко всему еще вокабуляр сильно выдает, особенно вначале, когда шли речи пятнадцати обвиняемых, когда трое из них говорили, что они добровольно вернулись в Узбекистан, потому что им вспомнился пример Бобура, который, будучи шахом Индии, тосковал об андижанских дынях. Ну, про дыни сказал только один, но трое вспомнили Бобура. Потом, наверное, власти решили, что линия Бобура уже переиграна и больше о нем никто не вспоминал.
Недавний пример – молодой парень, слегка за 20, он тоже каялся, говорил, что сожалеет о содеянном: да, мы «экстремисты-террористы-акрамисты», и потом он сказал, что вернулся добровольно, потому что по радио услышал, что многоуважаемый президент пощадит тех, кто не поднимал оружие, кто не убивал людей. А потом я уже совершенно случайно выяснил, что этого парня киргизы тайком переправили в Узбекистан, выдали».
«Когда подсудимые говорили, они использовали только литературный узбекский язык. Они выглядели очень хорошо подготовленными, потому что из обычных узбеков никто так не говорит. Например, когда кто-то хочет сказать на узбекском языке: «Я набрал такой-то номер», то обычно все узбеки говорят: «Мен тердим шундай номерни». А подсудимые говорят: «ракам»: «Мен шундай ракамли кул телефонида шундай ракамни тердим». Вместо слова «номер» они используют слово «ракам». А когда они описывают район оцепления, где они действовали, то когда хотят сказать, что ближе к кольцевой дороге, то говорят по-узбекски: «айланма харакат йули». Этого слова ни один узбек в быту никогда не использовал, и до сих пор не использует. Это только в газетах и в официальных документах на узбекском языке. Все круговую дорогу на перекрестках, где светофор, обычно называют просто «круг». А они, вместо «круг» или «кольцевой», как все обычно говорят, например, «Юнусобод круги» или в Андижане «Боги-шамол круги», - используют выражение «айланма харакат йули». А это выражение ни один узбек не использует».
«Подсудимые все подряд выступают, и всё четко описывают: «шундай номли кучада» - все полностью на узбекском газетном языке. А потом, когда выступают свидетели и пострадавшие, - уже видно, что они не подготовлены – они говорят на простом узбекском и много русских слов употребляют. Они говорят «номер», «круг» или даже «магазин». А те используют только литературные выражения. «Сотку» они называют «кул телефони» (ручной телефон). Узбеки это слово используют очень редко, в основном все говорят «сотовый» или «сотка». Но в газетах везде пишут «кул телефони».
«Вот еще один момент – когда у подсудимых спрашивают: «Вы были в хокимияте - кто был в здании, кто был на площади, какие люди они были?» Очень многие опять-таки отвечают литературно: «Эти люди были наши друзья – религиозные экстремисты-террористы». Они так прямо и говорили, как будто вырезали текст из газеты и выучили. В жизни же так никто не скажет – скажет или «это были наши друзья» или «да, это были террористы». А они говорят: «Это были наши друзья – религиозные экстремисты-террористы, участники «Акрамия», и члены их семей». Как будто выучили из книги.
А еще они наизусть называли все номера машин, телефонов. Например, первый говорил Ходжиев. Почти три часа говорил и почти сто имен и фамилий, номеров машин и телефонов назвал. Один подсудимый говорит: «Я стоял, а Кабул Парпиев кому-то позвонил по этому номеру». Но ведь он же не видел какой номер тот набирает, он только видел, что тот звонил кому-то и разговаривал. Но он сразу называет номер телефона. Откуда он может его знать?»
«Вот я сам – хотя сотовые телефоны у нас в ходу уже лет десять – я, например, в жизни не видел, чтобы узбек говорил «уяли телефони» (цифровой телефон). Все говорят – «сотовый телефон». А в суде они все говорили: «Я звонил по своему «уяли телефоним». Но я никогда не слышал, чтобы узбек говорил «уяли телефон». «Сотовый», «сотка» - говорят. Второй момент – когда человек что-то рассказывает, он говорит, например: «Аваз сказал это делать, Муйдин-ака сказал вот это». А они говорят: «Сабиров Муйдин дал такую-то команду, Парпиев Кабул вот так сказал». По фамилии. Но обычно люди по фамилии никогда не говорят».
«Один из подсудимых такими словами рассказывал о пикете около здания областного суда: «Здесь в основном собирались члены нашей религиозно-экстремисткой организации «Акрамия» и наши родственники».
«Они выглядят подкормленными, аккуратно подстриженными, на них не видно следов побоев. В общем-то, тянется скучная монотонная государственная постановка. Главная цель достигнута: образ героя перевернут с ног на голову, потому что до начала процесса все эти люди мнились борцами, теми, кто встал против. А после того как они вот так покаянно выступили, после того как они просили извинения, заявили, что они дважды достойны смерти, - всё, героя уже нет. Что делается с героем, когда его развенчивают, что случилось с Майклом Джексоном после истории с мальчиками, – их начинают пинать и обливать грязью».
О свидетелях и потерпевших
«На мой взгляд, свидетелям и пострадавшим дали директивы, что именно надо говорить. Потому что они так четко говорят, но иногда чуть ошибаются. Например, когда они рассказывают, судья спрашивает: «Как вы думаете, почему они напали на здание СНБ?» Один из них начал говорить: «Ну, наверно, они ненавидят этих эсэнбэшников, поэтому они туда хотели…» Потом вдруг остановился: «Нет, потому что это государственный объект, потому что их целью был государственный переворот». Они теряются, если им задают вопросы. А до этого они всё четко там излагают».
«Когда им задают достаточно стандартные вопросы… То есть после выступления каждого свидетеля, будь-то какой-нибудь таксист, которому сломали лобовое стекло, или какая-нибудь женщина, вдова милиционера, которая в общем-то вполне справедливо преисполнена горечи и ненависти, им задают достаточно стандартные вопросы: «Что было на площади перед хокимиятом?» Или: «Кто начал стрельбу возле БТРа?» И всегда ответ такой: «акрамисты!» Этим словом - «акрамисты» - описывается вообще весь люд, который собрался там на площади, и получается, что все женщины и дети, которые туда пришли, они все поголовно были членами этих «акрамистских» семей и никого из мирных законопослушных граждан там просто не было – те все это почувствовали заранее и разошлись. А семьи «акрамистов», которые достойны уничтожения, - они сами пошли под пули».
«Свидетели и пострадавшие? Естественно, их подготовили. Свидетели, которые были на площади, все они одинаково говорят, что туда пошли как будто из интереса, а потом их туда загоняли под автоматом: «Если не зайдете – вам будет плохо», потом они туда зашли и не могли выбраться, потому что террористы встали цепью и сдерживали всю толпу. И предупредили: «Если вы выйдете, в вас будут стрелять, вам будет плохо». От страха боялись и там сидели. «Акрамисты» будто бы сказали: «Мы будем устанавливать свою власть, будем создавать халифат, будем создавать исламское государство», и они все так повторяют, как будто выучили эти слова. Вот сегодня одна девушка вышла, ей председатель суда задает вопрос: «Ну, что ты там видела?» Стоит, задумалась, минуту молчала. Говорит: «Я не пойму вопроса». Председатель еще раз повторяет: «Что ты там видела? Что они требовали?» Тут она начинает: «Они сказали, что будем создавать государство халифат…» Почти все свидетели путаются, если им вопросы задают».
«События происходили разные. Для кого-то они начались в два часа ночи, для кого-то в восемь утра, для кого-то во время обеда, для кого-то после четырех – но если всё это собрать, то и у подсудимых, у потерпевших, у свидетелей, всё идет как бы по одной трассе. Но ведь кто-то по-другому чувствует, по-другому видит…»
«Вот интересный момент. Один военный, один милиционер и третий – Михаил Рудаков. Вот какая у них версия. Военный и милиционер были в первых рядах, заложники. Дорога, которая ведет в сторону Тешик-Таша. Вблизи границы они отправили кого-то на границу на разведку: выяснить, какая там обстановка. Разведчики вернулись и сказали, что оттуда трудно пройти, и надо идти через холмы. Ну, рассказывают, многие простые люди не захотели идти через холмы, и те начали стрелять. Потому что мирные жители им не подчиняются, они начали стрелять и все побежали в две стороны – кто-то в недостроенное здание забежал, кто-то в арык лег. Милиционер и военный говорят: «Мы были среди заложников, боевики решили, что через границу пройти невозможно, они хотели через обходной путь, но многие из простых людей не захотели, и они начали стрелять, все побежали, а я бросился в какой-то арык». Таким образом, по их словам, они и спаслись. А Михаил Рудаков, рецидивист, который сидит за убийство, рассказал, что сам пошел в Джалалкудукский РОВД и сдался».
«Позавчера на суде выступал сотрудник правоохранительных органов из отдела милиции, расположенного в махалле. Он рассказывает: «Нас вызвали, сказали – вот там человек 20 каких-то непонятных людей собралось, надо их проверить. Мы пришли туда со своим другом, тут они нас забрали, посадили в машину и привезли к какому-то каналу». И по его рассказу получается, что руки и ноги ему связали, по башке стукнули, и он был раненый, и потом его сбросили в канал. Он потерял сознание и пришел в себя оттого, что там была холодная вода – дескать, холодная вода мне помогла, я пришел в себя, огляделся – никого нет, а я лежу в воде. А он говорил, что канал 2-3 метра глубиной, руки-ноги связаны, он без сознания, раненый. Даже верховный судья Назаров задал вопрос: «Скажите, пожалуйста, как вы всплыли, не утонули, все-таки глубокий канал – как это?» «Я не знаю - когда я пришел в себя, я понял, что у меня ноги развязаны. Может быть, Бог меня сохранил?» И тут в зале кто-то сказал: «Менты и в воде не тонут».
«Среди заложников одного милиционера, Тахира Манапова, сильно избили. Все об этом говорят. И у них тоже вырывается… Судья или прокурор спрашивает заложников: «Почему его били?» Они говорят: «Его так сильно избили, потому что он застрелил мальчика». Это пострадавшие говорят, они были свидетелями того, как его избивали. И они рассказывают, что те его избивали и спрашивали: «Ты зачем убил мальчика, ты зачем стрелял в народ?» И сильно его избили. Из этого уже ясно… А другие заложники говорят, например, председатель суда Улугнарского района Андижанской области, он более-менее нейтрально говорит. Все говорили, что прокурора избили там, наверху, когда он в хокимияте был, ударили, а он сказал: «Я весь день был рядом с прокурором – никто его не избивал, никто его не материл». Он сказал, что с прокурором они обращались очень хорошо, вежливо. И он сказал, что пули шли и всех достали и с этой, и с той стороны. Прокурор погиб на Чулпане, он тоже среди заложников был».
Об адвокатах
«Адвокат есть у каждого подсудимого. Всего пятнадцать государственных адвокатов, тринадцать женщин, двое мужчин. Некоторые адвокаты задают такие вопросы, как прокуроры. Например: «Вы совершили столько преступлений, вы совершили столько террористических актов, вы раскаиваетесь?» Даже пострадавшие от удивления языком цокают… Там одна адвокат есть – Гульмира Бабаджанова, адвокат Таваккала Ходжиева, она более-менее нормальные вопросы задает. Она говорит: «На следствии ты говорил так, почему сейчас говоришь вот так?» Более-менее она только защищает. Некоторые адвокаты ни разу вопроса не задали, есть такие адвокаты. Сидят, зевают».
«Адвокаты все государственные – какие-то добрые тетеньки, которые ничего по существу не говорят, делают какие-то второстепенные замечания, толку от этих добрых тетенек мало. Они постоянно фигурируют на этих процессах. Я их видел и в прошлом году, когда судили обвиняемых во взрывах, они были их адвокатами. Знакомые лица».
«На других судах, я видел, адвокаты задают различные вопросы. Например, если свидетель утверждает, что обвиняемые сделали то-то и то-то, адвокат обычно спрашивает: «А вы именно моего подзащитного видели там или кто вам сказал, что он был среди этих, или вам кто-то угрожал?» Но на этом суде никто не задает таких вопросов. Может быть, когда всё это кончится, тогда дадут слово адвокатам, и каждый по одному будет выступать. Подсудимые выступления закончили, теперь выступают свидетели и пострадавшие. Потом будут показывать вещественные доказательства. И только после этого, наверное, адвокаты пойдут. А потом прокуроры».
«У каждого подсудимого по адвокату. Большинство адвокатов – женщины. Когда я стала подходить к одной, она такая нервная, такая злая: «Не подходите! Ничего не буду!» Я говорю: «Что вы, вы же не знаете, о чем я хочу спросить…» К другой подхожу. Она с улыбкой: «Вы знаете…» Она только хотела нормально ответить что-то, а та неврастеничка кричит: «Не смей! Не надо ничего говорить!» И всё, автоматически все замолчали. Вторая говорит: «Извините, мы сейчас отдыхаем, давайте как-нибудь потом…». А третья сказала: «Пока не закончится судебный процесс, я ни о чем говорить не буду».
После выступления каждого обвиняемого, каждая из этих адвокатов пытается задавать вопросы: «А что в отношении моего подзащитного? Роль моего подзащитного в той или иной ситуации». То есть, задавали вопросы каждая соотносительно своего подзащитного. Какие-то уточняющие. Они не пытались опровергать каких-то свидетелей. Во всяком случае, при мне этого не было – я была на нескольких заседаниях».
«Рано утром «акрамисты» пожарников захватили, а потом отпустили. Четверо пожарников ездили на «Уазе» и мимо хокимията проезжали в ту ночь, они по тревоге прибыли. А у них «Уазик» с мигалкой, военного цвета, те сказали: «остановитесь», они остановились, но те открыли огонь, один из пожарников там скончался, а один был ранен в руку. Потом его в хокимият привели, у них был врач, забинтовал, а утром «акромисты» нашли одну «Нексию», привезли еще одного военного, и отправили их обоих в больницу. Потом адвокат его спрашивает, эта Гульмира: «Как ты думаешь, все-таки у акрамистов есть немного добра?» Он: «Какое добро?! Если бы они были добрые люди, они бы не стреляли!»
«10 мая «акрамисты» собирались в кишлаке Ок-Ер, человек 20, потом об этом поступил сигнал, эсэнбэшники и участковый туда пошли, но они их захватили, избили, а одному связали руки и ноги, и бросили в канал. И этот пострадавший дает показания. Он говорит: «Я остался жив». Адвокат Пулатходжаев его спрашивает: «Вот не пойму, если у тебя руки связаны, ноги связаны, тебя бросили в воду – как ты мог выжить?» Вернее, сначала он спросил, какой ширины и глубины канал. Глубокий, три метра, тот говорит. «Как же ты выжил?» Тот говорит: «Не знаю, вода была холодная, я сам не знаю». Адвокат говорит: «Если человек попадет под воду, то в течение одной минуты он умрет. Если бы руки и ноги не были связаны, с трудом, но можно было бы выкарабкаться из этого канала. А ты как выбрался?» «Ну, значит, это судьба, - тот отвечает. - Это Божья воля, что я остался жив».
О родственниках подсудимых
«Когда я пришла в первый день, там было много народу. Родственники подсудимых стояли в стороне. Их тоже не пускали».
«Родственников подсудимых нет никого, их в списке нет. Сказали, что в первые дни они пришли, там постояли, потом ушли. Возле здания суда никого нет – суд же окружен. Автобусом привозят свидетелей, все новых и новых».
«Родственники не присутствуют. Это традиция последних лет, потому что когда начались эти процессы над «религиозниками», в 1998-99 годах, родственников допускали. Но, что вполне ожидаемо, после приговора женщины устраивали истерики, плакали, а мужчины возмущались, поэтому начиная где-то… На суде над обвиняемыми в прошлогодних взрывах родственников подсудимых уже не было. Вполне понятно, что не только с человеческой точки зрения, но и с юридической это нечто из ряда вон выходящее...»
О «чеченском следе»
«Про чеченский след двое или трое рассказывали. Они назвали чеченца Мамеда. Сами они его не видели, но один сказал, что он пошел на этот полигон с другом, он сам не тренировался там, но он видел там этого чеченца. Просто видел, и ему сказали, что он тренирует людей на этом полигоне. Он назвал фамилию – я пошел с этим вот, встретился, потом мне сказали, что чеченец Мамед там тренирует вот этих…»
«Акрам Мамадалиев, который считается предводителем киргизских «акрамистов», дал этому чеченцу Мамеду 50 тысяч долларов за обучение, и он их обучал. Многие об этом рассказывали. Несколько человек об этом рассказывали, а двое сказали, что они сами его видели. Еще бородатые какие-то приходили, но это, по их словам, были посланники Тахира Юлдашева».
«Чеченец получился такой: голубоглазый, рыжий, и звали его то ли Мамед, то ли Мемед. То есть, достаточно распространенное имя. А учил их он их там обращению с оружием, стрельбе, копанию траншей и получил за это целых 50 тысяч долларов. О нем говорили, как минимум, человек пять, но только один расписывал его в подробностях, потому что только один учился всему этому саперно-снайперскому делу под его руководством. В общем-то, это как финансовая поддержка из американского посольства – один раз они её упомянули, а потом тему закрыли, потому что поняли, что переборщили. Помощник Кондолизы Райс Дэниэл Фрид потом говорил: «В чём-чём, а в финансировании халифата Америка пока не была замечена».
О том, что «террористы» сами себя перестреляли
«На суде теперь говорят, что террористы убили заложников, потом поубивали гражданское население, а потом сами друг друга. Я уже на суд боюсь ходить, чтобы не смеяться, когда мне говорят такие вещи. Потому что недавно в газете вышла статья о том, как ведут себя на суде иностранные журналисты. Оказывается, они сидят в зале суда, и когда пострадавшие делают ошибку, они сразу бросают друг на друга многозначительный взгляд, как будто радуются, что нашли сокровище, и смеются».
«Бывшие заложники, сами не желая, раскрывают истину. Например, самый основной момент: они говорят, что из них «живой щит» сделали и ведут по улице Чулпон. А впереди там БТР и солдаты. И все они говорят: вот, мы были среди заложников, там видели БТР, некоторые говорят – там солдат не было, некоторые говорят – солдаты были. Один офицер будто бы вышел, руку поднял, сказал – вот, вам путь открыт, уходите. А другие говорят, что он сказал – сложите оружие, потом уходите. Это основной момент, когда, по их словам, стрельба началась. Все бывшие заложники говорят, что стрельба началась сзади. «Акрамисты», по их словам, начали стрелять в военных, потом они легли, потом они не знают, что было, потом была стрельба, потом они ушли или под трупами остались. И они сами раскрывают, что там было много детей, много женщин, был народ сзади. Вдруг они говорят, что за ними было много народу. Некоторые говорят - две тысячи, некоторые говорят – тысяча. Они не хотят об этом говорить, но у них вырывается».
«Вначале официальные лица говорили (17 мая и 12 июля), что после того, как мы не выполнили их требования, террористы вышли из хокимията и, сделав из заложников живой щит, направились в три стороны. Может быть, на других процессах будет сказано о втором или третьем направлении, но до сих пор, на процессе речь идет только об одном направлении, а об этих двух уже не говорится. Так что все эти три группы уже идут в одну сторону, в сторону Сая, к кинотеатру Чулпон.
Все говорят, что впереди видели бронетранспортер и одного офицера, он будто бы помахал руками и сказал: «Сложите оружие, вы можете спокойно пройти, мы вам открыли коридор, мы вас не будет трогать». И обвиняемые, и свидетели, и потерпевшие – все так говорят. И будто бы в это время кто-то сказал: «Не верьте этому военному – как только пройдут заложники, нас расстреляют как собак», после чего они открыли сзади беспорядочный огонь и из-за этого погибло много мирных жителей. При этом вначале официальные лица тоже говорили: «После того, как они начали стрелять, мы были вынуждены ответить». Сейчас делается так, что те, кто наблюдает за этим процессом, должны сделать вывод, что правительственные силы вообще не открывали огонь, а «акромисты» сами друг друга перестреляли».
«И все эти акрамисты, несмотря на чеченца Мамеда и, несмотря на то, что двое, по-моему, из первых обвиняемых когда-то неплохо отслужили в Афганистане, вдруг взяли и положили друг друга во взаимной перестрелке. Некоторые свидетели говорят, что солдаты вообще не открывали огонь, что какой-то офицер выбежал от БТРа, крикнул: «Одумайтесь, сложите оружие, мы вам дадим уйти», но злой Кабул Парпиев крикнул: «Вали его!» И, значит, повалили, и заодно друг дружку тоже повалили…»
«Один из подсудимых рассказывает: «Мы направились в эту сторону и увидели перед собой БТР, и кто-то из военных вышел, помахал руками, он сказал: «Вы можете пройти, просто сложить оружие, мы вас трогать не будем», но Кабул Парпиев сказал: «Не верьте этим военным, заложники пройдут, и они нас расстреляют как собак». И наши братья, биродары, начали стрелять в сторону военного. И из-за того, что многие наши братья не умели обращаться с оружием, начали беспорядочно стрелять, попали в наших братьев, и в заложников, и в мирных жителей». Судья спрашивает: «Вы видели, что правительственные силы по вам открыли огонь?» Он говорит: «Нет». А другой говорит: «Кто-то сказал: «не верьте ему, стреляйте - и сзади началась стрельба». А третий говорит: «Заложники были в первых рядах, но кто-то сказал: давайте, стреляйте, не верьте ему – и как начали стрелять!» То есть такой аспект – хотя официальные лица говорили: «Мы были вынуждены стрелять», на сегодняшний день и подсудимые, и свидетели, и потерпевшие, и заложники – все говорят, что со стороны правительственных войск не было стрельбы. Только один военный сказал, который был сзади БТРа, что когда капитан Джураев сказал: «для вас открыт коридор» и они начали стрелять, то пуля попала в капитана Джураева, но даже после этого он сказал: «Стреляйте только в тех, кто по вам стреляет». И мы, говорит, стреляли».
«Идет толпа в сторону Сая. И на суде все говорят – там впереди мы видели БТР, который стоял на правой стороне улицы. Заметьте – все говорят, что где-то в 6-6.30 они вышли из хокимията. До Сая они дошли примерно в 6.30-семь часов. Было уже немножко темновато и начал идти дождь. Заложники, которые были «живым щитом», говорят, что вышел военный, помахал руками и сказал: «Вы можете пройти, для вас открыт коридор». Ну, расстояние, которое между ними было, неизвестно. Но вчера один военный, который был сзади БТРа, говорит – четыре столба было. Это 200 метров. С двухсот метров ты не видишь ничего, если темновато и идет дождь, и ты не понимаешь, что он там говорит».
«Все свидетели говорят, что «акрамисты» стреляли и в себя попали на Чулпоне. Ни один из раненых «акрамистов» тоже не говорит, что его ранили солдаты. Все говорят – ранил свой друг. Один из них рассказывает: «Когда на Чулпане была стрельба, потом наступил перерыв на пять минут, тогда я очнулся и вдруг увидел, что все мои друзья обвиняют друг друга, что он стрелял в него, этот в него, и все друг друга расстреляли».
Среди выступавших в суде «акрамистов» было несколько раненых – один в ногу, один в плечо, и все они сказали, что были ранены своими друзьями, потому что они не знали, как использовать оружие, и стреляли, куда попало, даже не зная, куда направлять оружие.
Самое интересное, что те же свидетели утверждают, что они были очень хорошо подготовлены, проходили военную подготовку. А когда свидетели из числа военных дают показания, их спрашивают: «Вот вы военный, как вы оцениваете их тактику, они подготовлены?», они все отвечают: «Да, они очень хорошо подготовлены». А теперь вдруг на Чулпоне они всё забывают, и друг друга расстреливают…»
«Такой момент: один заложник вспоминает: «Мы идем, и началась стрельба, передо мной шли заложники, и они упали на меня, и я тоже упал и под ними лежать остался. Потом его судья спрашивает: «Скажите, пули с какой стороны летели?» Он не может объяснить, только руками вот так делает. Потом говорит: «Они же впереди меня шли? И на меня упали. Значит, пули летели сзади». Потом его спрашивают: «У тебя ранение с какой стороны?» Он говорит: «Спереди». (Ему пуля спереди в ногу попала.) Он говорит: «Эти «акрамисты» стреляли сзади, а впереди был столб, и пуля, видимо, рикошетом от него отскочила и попала мне в ногу спереди».
Другие свидетели, «акромисты», они пока под следствием, они тоже дали показания, сказали: «Наши биродары друг друга застрелили и заложников тоже застрелили». Военные тоже вышли и сказали, что они остановили их, но «акрамисты» открыли огонь, 20 минут был шквальный огонь, военные спрятались, и только через 20 минут им дали приказ открыть прицельный огонь – но исключительно по тем, у кого есть оружие».
О том, как журналистам следует освещать процесс
«Когда готовится материал о том, что происходит в Верховном суде, его обязательно нужно визировать. Любой такой материал не сможет попасть на страницы газеты, прежде чем не пройдет определенный уровень цензуры. Во всех газетах так».
* * *
Подготовил Алексей Волосевич
