Адаптация среднеазиатских мигрантов в России. О чем говорит французский опыт (часть I)
Возможен ли бунт мигрантов?
Правда, задавался этот вопрос достаточно редко и главным образом в тех средствах массовой информации, и теми политиками, политологами и общественными деятелями, которых принято считать «национал-патриотами». Эта часть нашего политического спектра сильно страдает «конспирологическим» складом мышления и к тому же, мягко говоря, не отличается дружелюбием по отношению к прибывающим в Россию инокультурным, иноверным и иноязычным мигрантам. И потому склонна именно их обвинять во многих, если не во всех бедах страны, таких, например, как рост преступности, наркоторговля, безработица, проституция и так далее. Как известно, подобные обвинения как раз и служат «идеологической» мотивацией всякого рода ксенофобских проявлений вплоть до самых преступных, а потому алармистские предупреждения «национал-патриотов» о грядущих бунтах «инородцев»-мигрантов, подзуживаемых «внешними врагами» России, у серьезных людей вызывают понятный скептицизм, подкрепляемый сохранившимися в сознании рудиментами советского «интернационализма».
К тому же именно нарастание ксенофобии как среди «коренного» населения России, так и в действиях российской власти, особенно после событий в Кондопоге и обострения отношений с Грузией, стало, пожалуй, одной из самых характерных особенностей прошедшего 2006 года. В силу этого именно «коренной» экстремизм попал в центр общественного внимания, отодвинув на второй план проблему адаптации и интеграции мигрантов в российском обществе, в то время как острота этой проблемы как раз и является одной из главных причин роста «коренного» национал-экстремизма. И в Западной Европе нерешенность этой проблемы привела к росту «коренной» ксенофобии. Но это только с одной стороны, другим же следствием стали те самые бесчинства иммигрантской молодежи осенью-зимой 2005 года, повторения которых в западноевропейских странах ждут едва ли не каждый день.
Только не современную Западную Европу, а Западную Европу рубежа 50-х–60-х годов прошлого века, когда туда только началась массовая миграция дешевой рабочей силы из бывших французских, британских, бельгийских и голландских колоний.
Россия сегодня – это Франция вчера
Россия переживает сейчас то же самое, что и европейские страны 50-60-х годов: и у нас в бывшую «метрополию» устремились иммигранты-гастарбайтеры из бывших «колоний». Более того, по социо-культурным параметрам этого процесса и по их последствиям Россия напоминает как раз Францию, то есть именно ту страну, где в 2005 году иммигрантские выступления носили наиболее массовый, наиболее ожесточенный и наиболее отвратительный характер.
Роль главной «ударной силы» в гипотетических иммигрантских бунтах, если они, не дай бог, произойдут в России, будут, скорее всего, играть прежде всего выходцы из бывшей советской Средней Азии. Только не нынешние забитые узбекские строители или услужливые дворники-таджики, а их дети и внуки, выросшие в России в окружении русских и более-менее сносно говорящие по-русски.
Почему же именно среднеазиатам суждено, если суждено, стать такой «ударной силой», а не более «пассионарным» и потому более заметным сейчас мигрантам с Кавказа, например?
Да потому что именно среднеазиаты, похоже, занимают и будут занимать самые низшие, бесперспективные и одновременно самые «герметичные» социально-культурные ниши в диаспорном сообществе России и повторять в нашей стране примерно тот же путь, который проделали во Франции иммигранты из стран Северной Африки, чьи отпрыски как раз и жгли автомобили на улицах Парижа.
От двух третей до трех четвертей трудовой иммиграции во Францию в 50-60-е годы составили представители бывших французских колоний из числа стран Магриба (Алжир, Марокко, Тунис). В подавляющем большинстве это были выходцы из традиционных мусульманских сообществ, в основном сельских, обладавшие весьма низким уровнем образования и профессиональной квалификации, а потому имевшие возможность найти себе применения только в качестве малоквалифицированной и очень дешевой рабочей силы. И в этом качестве они, естественно, подвергались сверхэксплуатации и всевозможной дискриминации при найме на работу, оплате, обеспечении жильем, в образовании и так далее. С течением времени выходцы из Северной Африки полностью заполнили малоквалифицированные и низкооплачиваемые сектора французской экономики, заместив там не только самих французов, но и представителей других волн иммиграции – итальянцев, испанцев, португальцев, в свою очередь и в свое время заместивших иммигрантов, приехавших во Францию в еще более ранние времена (в XIX веке и в межвоенные десятилетия ХХ века) – поляков и немцев.
Нынешние мигранты из Средней Азии тоже в своей массе являются выходцами из традиционных мусульманских сообществ, опять же в основном сельских. Уровень их образования и профессиональной квалификации тоже не позволяет им претендовать на социально престижные и высокооплачиваемые рабочие места, вынуждая заниматься неквалифицированным и низкооплачиваемым трудом. Причем уровень эксплуатации и дискриминации среднеазиатских мигрантов в современной России, пожалуй, на порядок выше, чем уровень эксплуатации и дискриминации их североафриканских коллег во Франции 50-х – 60-х годов прошлого века.
При этом, как и во Франции, отчетливо наблюдается процесс замещения на наименее престижных рабочих местах среднеазиатскими мигрантами мигрантов из других регионов бывшего СССР (украинцев, белорусов, молдаван, армян, грузин, азербайджанцев), начавших прибывать в Россию несколько раньше и к тому же изначально обладавших более высокой квалификацией и уровнем образования, что позволило им продвинуться по социальной лестнице, заняв более престижные социальные ниши. Кроме того, в Молдавии и Украине, например, наметилась определенная переориентация трудовой миграции с России на Центральную и Западную Европу, к тому же некоторая положительная экономическая динамика в самих этих странах начала несколько сдерживать трудовую миграцию вовне.
Что же до мигрантов из Закавказья, то не только более высокий по сравнению со среднеазиатским уровень квалификации, но и наличие относительно давно укоренившихся в России мощных диаспор с устойчивыми позициями в самой российской экономике и развитыми торгово-экономическими связями по всему постсоветскому пространству, позволяло и позволяет им довольно быстро продвигаться вверх по социальной лестнице, занимая рабочие места, например, в торговле или в каком-нибудь другом престижном бизнесе.
Какие-либо статистические данные, объективно отражающие «процесс замещения», получить очень трудно хотя бы потому, что официальная статистика относительно профессиональной специализации прибывающих в Россию мигрантов весьма условна - в силу латентности самого процесса миграции она продолжает по большей части оставаться «в тени». Тем не менее, на протяжении последних пяти – семи лет даже чисто визуально можно было наблюдать как меняется национальный состав разнорабочих, скажем, на стройках Москвы и других российских мегаполисов или бригад строителей, подряжающихся строить дачи, например, в Подмосковье. Если в 90-е годы это были в основном «украинские», «молдавские» или «армянские» бригады, то сейчас на этом поприще трудятся главным образом таджики и узбеки. Весьма ощутимый, даже лавинообразный приток среднеазиатской рабочей силы очевиден в городском коммунальном хозяйстве, в частности, в той же Москве. Иногда создается впечатление, что в столице не осталось русских дворников – сплошные таджики или узбеки.
Отсутствие у среднеазиатских мигрантов тех преимуществ, которыми обладают украинцы или кавказцы, с большой вероятностью предопределит узость их социальных горизонтов и социальных перспектив на обозримое будущее. Потому что не наблюдается факторов, способных в ближайшее время такие преимущества им предоставить. А не появляются такие факторы опять же в силу изначальной ущербности «стартовых позиций» как на родине мигрантов, так и по прибытии их в Россию. Такой вот получается замкнутый круг.
Урок первый: мигранты обычно остаются
Власти Франции и других западноевропейских стран, поощряя в 50-60 годы импорт дешевой рабочей силы из стран «третьего мира», предполагали, что «гастарбайтеры» приедут в их страны лишь временно, а потом, заработав в Европе достаточные для достойной жизни средства, будут возвращаться на родину, способствуя тем самым социально-экономическому прогрессу своих стран и играя там роль своего рода «агентов» политического и культурного влияния Запада. Но получилось все с точностью до наоборот – подавляющее большинство иммигрантов осталось.
Более того, они не только остались, а привезли в страны пребывания свои семьи, родственников, знакомых и так далее. В результате иммигрантские общины в европейских странах стали разрастаться с ошеломительной быстротой. Произошло это по следующим причинам: во-первых, бедственное состояние экономики и политическая нестабильность на родине отнюдь не стимулировали иммигрантов к возвращению; во-вторых, само экономическое развитие Запада, вступившего в стадию «общества всеобщего процветания и потребления», и демографическое состояние этого общества требовали все новой и новой дешевой рабочей силы из стран «третьего мира».
Тем не менее, в Западной Европе попытались ограничить иммиграцию. В той же Франции уже в 70-е годы прекратили организованный «завоз» рабочей силы из бывших колоний, легально попасть на территорию Франции и трудоустроиться там для иммигранта из «третьего мира» стало возможно фактически только по линии «воссоединения семей» или с помощью ходатайства о политическом убежище. Наиболее удобной и перспективной процедурой в этом плане, естественно, являлось «воссоединение семей», тем более, что законодательство 1981 года значительно упрощало переезд «родственников» во Францию – «по цепочке» вытягивали целые кланы и племена. В 70-80-е годы североафриканские общины росли почти исключительно за счет прибывающих с исторической родины «родственников». Ну, еще, конечно же, и за счет нелегалов, а также «внутреннего» воспроизводства - по статистике, у живущих во Франции арабов на семью приходиться по 6 детей, у «коренных» французов - 1,84 ребенка.
Как и в 50-60 годы в подавляющем большинстве иммигранты из Магриба заняты на низкооплачиваемой работе, которую в девяти случаях из десяти не хотят выполнять французы. Североафриканские иммигранты имеют несравнимо худшие жилищные условия, чем французы и иммигранты более ранних миграционных волн - итальянцы, испанцы, португальцы. В 60-е годы рабочие-магрибинцы проживали в так называемых. бидонвилях - не отвечающих санитарным нормам жилья трущобах пригородов. Правда, проблема бидонвилей была решена уже в 70-е годы строительством многоэтажного муниципального жилья (HLM -- квартиры за умеренную плату). Но за последние десятилетия HLM не без помощи своих обитателей, так сказать, существенно поизносились. Сейчас эти непрезентабельные многоквартирные дома вместе с общежитиями, принадлежащими предприятиям, где работают североафриканцы, дешевыми гостиницами и прочим низкосортным жильем образуют целые этнические кварталы. Типа парижского района Сен-Дени, живущего своей особой, имеющей мало общего с остальной Францией жизнью.
* * *
(Продолжение следует)
Об авторе: Михаил Калишевский - независимый журналист, живет в Москве. Статья написана специально для ИА «Фергана.Ру»
