"Как и в немецком или персидском языках,
в узбекском языке можно сочинить
сколь угодно долгое предложение, до достижения конца которого
не будет понятно - чем же оно завершится:
подтверждением, отрицанием, вопросом, призывом,
в каком времени и в каком модусе."

Один из путей "сборки" языка - это овладение им, это разговор на языке. И все же мы имеем здесь в виду другой путь - некий синтетический, обобщающий взгляд на язык, или же кратко говоря - философию языка. Возможна ли философия языка и что следует под ней подразумевать? Система одного языка отличается от системы другого языка и это - факт. Каждый из языков, как известно, обладает, если не бояться тавтологии, собственной логикой или собственным языком. Так вот, каков он, узбекский язык? Поскольку традиционное грамматическое рассмотрение его дает лишь первичный ответ на этот вопрос, то попытаемся теперь посмотреть на узбекский язык с точки зрения отражения им определенной системы взглядов, формирования этой системы взглядов, или, говоря совсем просто, рассмотрим связь узбекского языка и узбекского менталитета. Разумеется, многое из предполагаемого к рассмотрению и вынесению суждения может быть и естественно будет спорным, но как говорят узбеки, "бегунох Аллох!" - безгрешен только Бог. Что ж, проследим внимательно за языковыми явлениями, и прежде всего за особенностями на каждом уровне языка и попытаемся понять и объяснить их внутреннюю логику. Но прежде чем начинать разбор специфики отдельных частей речи, установим некую общую базу, -некую достаточно отвлеченную норму, характерную для множества языков вообще. Не будем брать здесь в круг рассмотрения фонологию, поскольку, во-первых, есть достаточное количество специальных трудов, а во-вторых, поскольку это потребовало бы написания новой главы. Состав частей речи языка в общем-то напрямую соотносим со структурой человеческого познания:

существительное обозначает в языке, как правило, объект,
местоимение - субъект,
прилагательное - их качество,
числительное - количество,
глаголы и примыкающие к ним причастия и деепричастия - действия,
наречия - качество и количество этих действий,
предлоги - пространственно-временные отношения и т.д.

Вот весь, что называется, инструментарий, которым мы орудуем в духовном мире. Можно представить себе различнейшие комбинации этих составл ющих, но между тем не следует забывать и об их немногочисленности. Поэтому, говоря о тех или иных чисто языковых явлениях, следует помнить и об этих фундаментальных маркерах нашего познания, нашего отношения к миру, что зафиксированы в языке, и именно относительно этой общей базы следует пытаться нащупать специфику узбекского языка.

Местоимение.

Достойно внимания достаточно служебное положение местоимения третьего лица "у", которое одновременно есть и указательное местоимение (собственно, как персонификация третьего лица оно и возникло из указательного). Можно допустить, что для персонифицирующего мышления узбеков и их предков более важны были отношения диалогической структуры: "я-ты", поскольку именно эти формы имеют разнообразную нюансировку (к примеру "сенлар" - множественное число от "ты", обозначающее нечто вроде "такие как ты, множество ты" - не переходит в "Вы" - "Сиз", "сиз", "Сизлар" и т.п.) и отражены во всех личных окончаниях других частей речи, тогда как показатель третьего лица имеет нулевой аффикс ("ишчиман", чиройлисан, кетяпмиз", но "у ишчи, у чиройли, у кетяпти").
Вообще, плеонастическое подчеркивание почти любой части речи местоименным или личным окончанием, которое собственно и повторяет само местоимение, в отличие, скажем, от русского или французского языка - еще раз говорит о значении, которое придаются в этом языке, а стало быть и в способе мышления, отнесенности всего к лицу, о привязанности всей речи к конкретной персоне: мне, тебе, нам, вам, т. е. к тем, кто находится в диалогическом поле, в поле внимания.
О стяженности этого языка в сферу конкретных отношений "я - ты" свидетельствует в какой-то мере и употребление для третьеличных выражений типа "каждый", "никакой" и др. персидских по происхождению обобщающих местоимений "хар", "хеч". Косвенное отражение этот языковый факт находит и в вопросительном местоимении "кайси" - "который", которое состоит из двух частей: вопросительного "кай" и условно-бытийного "эса" (букв. "какой бы то ни было"). Условность существования третьего лица достаточно красноречиво оттеняет конкретную наличность повсюду е языке 1 и 2 лица.
Что касается аффиксации, то поскольку она обща для всего языка, то лучше рассмотреть ее особенности на примере имен существительных, отметив здесь лишь два момента, а именно то, что, во-первых, аффикс множественного числа "-лар" может прибавляться почти к любому местоимению (к примеру, как было уже сказано: "сенлар" или же "узларинг", "хар кимлар" - "множество "ты", множество самих "ты", множество "некто" и т.п.), подчеркивая фундаментальность категории множественности для узбекского языка и соответственно для узбекского сознания, и что, во-вторых, аффикс личной принадлежности, как и аффикс падежности, располагается вслед аффиксу множественности, но об этом речь пойдет позже.

Имя существительное.

В чем особенность узбекских имен существительных? Если говорить об их лексическом составе, то это обилие арабских и персидских имен, особенно абстрактного свойства. Но это достаточно освещенный и осмысленный факт. Если же говорить о грамматических особенностях, то сразу же обращает на себя внимание отсутствие в узбекском языке категории рода.
Чем объяснить этот факт? Одно из возможных объяснений вытекает из все той же природы диалогических отношений. В рамках прямых отношений "я-ты" языковая дифференциация рода излишня, поскольку это различие очевидно и налично: я вижу, что ты женщина, ты видишь, что я мужчина. Ясно, что эта самая языковая дифференциация более значима в отношении третьего лица, но поскольку, как мы наблюдали выше, третье лицо имеет в природе этого языка довольно опосредованное положение, то и родовая дифференциация оказалась несущественной. И, с другой стороны, этот факт также может служить лишним доказательством большей значимости в узбекском языке, а стало быть и в узбекском сознании, непосредственных, прямых, лицом к лицу отношений.
Другая особенность имен существительных узбекского языка, впрочем, равно как и других частей речи, - это их разнообразнейшая аффиксация. По существу, весь узбекский язык представляет собой почти бесконечное варьирование определенных и неизменных основ посредством прибавления к ним разнофункциональных аффиксов. Это языковое явление фундаментально для узбекского языка и, можно предположить, для узбекского сознания: определенная, неизменяющаяся (консервативная?) основа прибавляет к себе известные, стабильные приложения, и в результате этой комбинаторики меняется целое.
Не знаю, можно ли напрямую сравнить флективно-флуктуационные внутренние изменения в индоевропейских языках с революционными, мутационными, качественно-скачкообразными процессами, а происходящее в узбекском и сходных с ним агглютинативных языках - с эволюционными, адаптационными, количественно-накопительными явлениями, но подобная параллель напрашивается сама собой. Во всяком случае, заманчиво распространить эту параллель и в сферу узбекского менталитета, достаточно консервативного в своей основе и эволюционного в своем развитии.
Рассматривая систему аффиксации более детально, должно заметить определенный порядок в прибавлении тех или иных функциональных аффиксов в случае употребления нескольких аффиксов одновременно. Так, прежде всего к основе имени прибавляются:

1) словообразовательные аффиксы, затем
2) аффикс множественности, следом
3) аффикс личной принадлежности, и в конце
4) падежные аффиксы,

например, "йул-чи-лар-имиз-да-ги-ни" - "то, что у наших путников".
Имеет ли это какое-либо значение или смысл кроме того, что это просто система языка? Иными словами, иерархична ли по смыслу эта система аффиксации?
Разумеется, нельзя сказать, что, к примеру, категория множественности для языка важнее категории принадлежности или наоборот, поскольку любая из этих категорий прежде всего существует в языке и, кроме того, может употребляться самостоятельно при отсутствии другой ("йулчимиздагини" - "йулчилардагини").
Но вместе с тем, когда они употребляются вместе, совершенно недопустимо их смешение ("йулчимизлардагини") и в этом смысле естественно говорить об определенном порядке. Все же повторим вопрос: семантичен ли этот порядок? Можно предположить, что и да, и нет. При такой системе последовательности слово находит свое разрешение, исполняется, наполняется окончательным необходимым смыслом лишь по окончании. В этом смысле наиболее значима роль последнего элемента. А каждый, предшествующий ему, играет одновременно роль определителя для последующего и определяемого или окончательного для предшествующего. Именно в этом значении и именно для этого слова падежность более значима, нежели принадлежность, а принадлежность определяется множественностью. Ведь, к примеру, можно представить и другое строение этого слова: "Йул-чи-миз-да-ги-лар-ни" - "то многое, что у нашего путника", когда смысл слова изменился, поскольку слово отражает здесь уже несколько иные отношения, и в этом смысле семантика порядка диктуется семантикой отношений. Но в любом случае можно подтвердить, что последний элемент несет окончательную разрешающую семантическую нагрузку, и, как правило, при многоаффиксовом употреблении - это категория падежа.
Прежде чем анализировать особенности этой категории узбекского языка, заметим, что, наряду с числом, в отдельную категорию - и это видно из вышеприведенных примеров - в узбекском языке выделена категория обладания, категория принадлежности, опять же накрепко связанная с тем или иным лицом: "китобим, дафтаринг, мактабимиз, юртингиз". Важность этой связанности для языка и мышления очевидна.
Что касается падежей узбекского языка, то, как и для других языков, известно, что эта категория оформляет синтаксические отношения различных частей речи, а в познавательном смысле означает и показывает пространственный, временной или иной качественный вектор тех или иных отношений между объектами.
Структура падежной категории узбекского языка отличается, к примеру, от соответствующей русской наличием исходного и местного падежа, т.е. можно предположить, что для узбекского мышления проблема пространственной определенности ("откуда?", "где?") достаточно важна и значима (ср. с наличием в русском языке творительного: "чем?" и предложного - "о чем?" падежами).
В категорию падежа многие филологи выделяют и категорию сравнения узбекского языка на "-дек\дак\дей". И впрямь, прибавление этого аффикса к любой из частей речи функционально равноценно прибавлению падежного окончания и влечет за собой сравнение объекта, несущего этот аффикс, с каким-либо другим. Итак, в отношениях объектов друг с другом, их сравнение занимает в языке весьма важную, оформленную отдельным падежом роль.
Кроме того интересно порассуждать о том, что в узбекском языке, для общей природы которого, как было сказано выше, характерно расположение определителя перед определяемым, в категории падежа, например, как и во французском языке соответственно, происходит ровно противоположное: если во французском языке определители - предлоги "de", "chez" и т.п. - выступают впереди определяемого имени, то в узбекском языке, напротив, в качестве определяющих падежных окончаний или послелогов они находятся после определяемого. Но в этом нет противоречия, поскольку, изменяя весь соответствующий комплекс посредством послелогов или падежных окончаний именно для последующего определяемого, это средство связи, к примеру, в узбекском языке, естественно, должно располагаться между определяющим, которым является этот изменяемый комплекс, и определяемым, которое - по общему правилу - располагается после определяющего комплекса.
Насколько важно или значимо в плане сравнения систем или логик мышления это различие между языками с предшествованием или последованием определител и определяемого? Наверняка не следует обобщать однозначно и жестко, поскольку в том же русском языке возможны различные варианты последовательности определяемого и определителя, равно как и во французском возможны и "bоn homme", и "un homme bоn". И все же регулярность единого варианта в нормативном узбекском предложении позволяет с известной долей вероятности допустить и такое истолкование этого языкового факта, когда мысль движется от окружающих, квалифицирующих, обстоятельственных признаков к самому существу объекта или процесса. Раньше говорится о качествах, и лишь потом о том, чему эти качества принадлежат. Качества в этой системе мышления предстоят самому объекту или процессу. Вектор этого познавательного движения - извне-вовнутрь.
И все же не следует абсолютизировать это положение, поскольку, во-первых, оно действительно лишь для нормативного функционирования языка; во-вторых, как известно, в отдельно взятом слове основа дается сначала и лишь потом обогащается "квалифицирующими" аффиксами; в-третьих, поскольку каждое последующее определяемое в предложении может служить одновременно и определителем для еще более последующего и т.д.
Последнее обстоятельство, если вспомнить, что каждый из членов узбекского предложения может быть развернутым и составлять целый комплекс, наталкивает воображение на образ последовательно, слой за слоем очищаемой капусты, или же лучше - страница за страницей прочитываемой книги, когда все заложенное исполняется к концу. В конечном итоге все языки таковы, но система мышления французского или русского языка, к примеру, в которой превалирует имя и затем оно описывается как "белое, толстое, бесформенное, несущее на себе собственное описание", имеет все же иной вектор восприятия - изнутри-вовне.
Насколько фундаментально это "интравертное" и "экстравертное" различение языковых систем - об этом можно и следует подумать отдельно.
Говоря об определениях в языке, легко вспомнить, что в узбекском к этой категории может быть отнесена почти любая часть речи: два существительных, соединяясь друг с другом, создают пару "определитель-определяемое", прилагательные образуются, в отличие от французского и русского языков, почти из любых частей речи посредством соответствующих аффиксов., равно как способна субстантивироваться также почти г - чем же завершится предложение: подтверждением, отрицанием, вопросом, призывом, в каком времени и в каком модусе. В этом смысле, есть некая предзаданность этого способа мышления, т.е. уже приступая к высказыванию, человек должен представлять, чем, каким действием и в каком модусе закончится действие, а не полагаться на то, что слова его куда-нибудь да и вынесут. Делать гносеологические выводы из этого положения - дело интересующихс проблемами психолингвистики, нам же важно повторение одного и того же принципа на многих уровнях языка, что, разумеется, формирует и формируется определенным способом мышления.

Что до комбинаторной способности узбекского языка, о которой было сказано довольно много и прежде, то вот маленький опыт, позволяющий увидеть эту способность воочию. Выдающийся узбекский учёный-гуманитарий Абдурауф Фитрат (1886-1938) как-то писал о том, что из одного слова "билмо" („знать") можно составить 99 (!) родственных слов. Но повторив этот опыт до конца с глаголом „урмо" („бить"), я получил вот какие ошеломляющие результаты.
1) Залог (только посредством первичных залоговых форм можно образовать более 30 различных форм разной степени употребительности):
ур - бей
уриш - дерись
уришиш - дерись вместе
урин - будь побит
урил - ударься
ургиз - заставь ударить
урит - пай побить
урдир - позволь ударить к-л
уриштир - дай соудариться
уришиштир - совместно дай соудариться, помоги соудариться
уринтир - дай побиться, помучиться
урилтир - дай стукнуться
урилгиз - заставь стукнуться
уриниш - постарайся/побейся совместно
урилиш - ударься совместно
ургизиш - совместно дай ударить
уритиш - совместно заставь ударить
урдириш - помоги удариться
уринишиш - совместно постарайся/побейс урилишиш - совместно будь побитым
ургизишиш - совместно дай быть побитым
урдиришиш - совместно заставь побить
урдирил - будь побитым по чьему-то повелению
урдирилиш - совместно будь побитым по ч-л повелению
урилтириш - совместно побейся по ч-л велению
уринтириш - совместно заставь к-л побиться/помучиться
урдиртирилиш-совместно будь заставлен к-л быть побитым
урдириниш - совместно помоги к-л заставить к-л побиться/помучиться
уринтирилиш - совместно с к-л будь заставлен побиться/помучиться
уриштириш - совместно с к-л заставь драться/биться
уриштиргиз - заставь к-л подраться/побиться
уриштирилиш - будь заставлен к-л подраться/побиться
ургизил - будь заставленным быть к-л побитым
ургизилиш - будь совместно заставленным к-л быть побитым
ургизилишиш - помоги быть совместно с кем-то быть заставленным побитым
уриштиргизиш- помоги совместно заставить к-л драться/биться и т.д.


От каждой из вышеприведённых форм путём прибавления аффиксов -мо , -иш, -ув, являющихся аффиксами инфинитивности образуется еще более 100 форм, мы же для экономии места дальнейшие примеры будем приводить лишь для самой первой формы "ур": урмо, уриш, урув.

Поскольку вышеприведённые формы наряду с основами, от которых образуются все остальные формы, являются и повелительным наклонением для второго лица единственного числа, то прибавлением к ним аффиксов -инг, -ингиз, -г/ ил, -г/ ур, -син:

уринг - бейте
урингиз - бейте
ургил - бей же
ургур - да ударящий
урсин - пусть ударит,

можно образовать ещё около 200 положительных форм. К каждой из последних форм можно прибавить аффикс множественности -лар (уринглар, урингизлар, ургурлар, урсинлар). Если брать в расчёт то, что из каждой из приведённых залоговых форм и форм повелительного наклонения можно образовать отрицательные формы (урма, урмамо, урмаслик, урманг/лар, урмангиз/лар, урмагил, урмагур/лар, урмасин/лар), то количество возможных форм умножается почти вдвое и составляет в наименьшем случае порядка полутора тысяч слов.

2) Время - от первичных 30 с лишним основ могут быть образованы следующие временные формы, которые мы всё для той же экономии места и времени приведём лишь для основы "ур" лишь для первого лица:

ураман
уряпман
уралтир
урмодаман
урдим
урганман,
урмишман
ургандирман
урганим
уртан
урадиганман
урарман
ургайман
уражакман
ургумдирман
уртан эдим/эканман/эмишман
уртаним
урган эди/экан/эмиш
уриб эдим/эканман/эмишман
урар эдим/эканман/эмишман
уралтган эдим/эканман/эмишман
уртай эдим/эканман/эмишман
урадиган эдим/эканман/эмишман
уражак эдим/эканман/эмишман
урмиш эдим/эканман/эмишман
урувчи эдим/эканман/эмишман
ургур эдим/эканман/эмишман


и т.д., что в сумме дает более 1500 форм, а учитывая изменение по 5 остальным личным формам - более 9000 форм. Поскольку каждая из этих форм имеет свою отрицательную форму, то в итоге вместе с предыдущими залоговыми изменениями количество слов, образованных от основы "ур" достигает около 20 тысяч. Но и это еще не все.
Ведь наряду с повелительным наклонением, рассмотренным нами в залоговых формах, есть еще условное наклонение:

урсам
уряпсам
уралтирсам
урмо да зсам
урди эсам
урган эсам
урмиш эсам
урар эсам
урган эдим эса


и т.д. - всего в наименьшем случае, с учетом 5 других личных и 6 отрицательных форм, не менее 15000 комбинаций. Прибавим к этому более 250 форм желательного наклонения: урай, урайин, ургин, ураилик, которые уже кажутся капелькой в 35-тысячном море слов, образованных от единственной основы "ур". Напомним при этом о целом корпусе такой грамматической категории, как аспект глагола и модальности, которые обозначают возможность или невозможность совершения почти всех вышеперечисленных действий:

ура оламан
ура олмайман
ура олдим
ура олмадим
ура олсам
ура олмасам


и т.д. и т.п., а также все два десятка сложных глаголов:

ура бераман
уриб оламан
урибо чи аман
урибгина утаман
ургач бораман
ургани бошлайман,


которые являются не произвольными соединениями, а семантически едиными словосочетаниями, относящимися именно к этому действию и характеризующими именно это действие "урмо". Использовав возможные комбинации, в том числе и отрицательные, мы получим много более полумиллиона (!) различных форм, означающих всевозможнейшие оттенки этого действия, происходящего из единой основы "ур" - "бей". Всякий, кто пожелает удостовериться в этом, может перемножить деепричастные формы:

ура
уриб
урибро
урибо
урибгина
ургач
уртани
ургали
уртунча
уртанча
урмасдан


со вспомогательными глаголами, образующими сложные глаголы:

олмо
бермо
улмо
булмo
чилмо
юбормо
уймо
тошламо
бормо
юрмо
утмо
утирмо
турмо
келмо
кетмо
курмо
билмо
езмо
бошламо...

- и провести по всем вышеизложенным грамматическим формам, включая и отрицательные. Разумеется, мысленный опыт, произведенный нами, во многом схематичен и приблизителен в сторону уменьшения, но даже если учесть, что многие из приведенных форм, быть может, редкоупотребимы, малоупотребительны или же вовсе неупотребительны, тем не менее все они теоретически возможны.

Говоря об аффиксации глаголов, следует отметить, что достоин внимания и вопрос о порядке следования глагольной аффиксации. Как и в случае с классом имен, порядок аффиксации теми или иными качественными показател ми достаточно регулярен, - так, в случае "полной нагруженности" глагола всеми специфицирующими аффиксами порядок их следования таков:

основа глагола -
залоговый показатель -
показатель наклонения или модуса -
временной показатель -
показатель лица вместе с числом -
аффикс вопросительности,


или, если свести этот порядок к качественному, то прежде всего называется само действие, затем характер связи действия с субъектом, характер отношения действия к реальности, время совершения действия и лицо, которое его совершает. Опять тот же самый вопрос: есть ли в этом порядке некая иерархия описания действия? Трудный вопрос, ведь, с одной стороны, если предположить большую значимость для узбекского языка конечных элементов структуры, акцептацию именно на них, то, с другой стороны, сама основа, без которой все остальное не имеет никакого смысла, равно как и невозможность манкирования каким-либо из элементов этого пор дка, говорят о значении и предшествующих элементов структуры. В этом смысле опять же лучше говорить об обоюдонаправленной системе, а не об иерархии этой структуры. Трудно сказать. Важнее ли для узбека то обсто тельство, кто выполняет действие другого обстоятельства, когда выполняется действие, или в какой реальности, как оно выполняется, но одно обстоятельство достаточно очевидно: описание действия идет от общего ко все большей его конкретизации.
Говоря о временах узбекского глагола, прежде всего легко заметить явное превалирование всевозможнейших оттенков прошедшего времени над формами настоящего и особенно будущего времени. Прошедшие времена, что называется, "смакуются" на различный манер: тут и исполненное действие, и действие, постоянно исполняемое, и действие, имевшее место в прошлом, но известное с чужих слов, и т.д и т.п. Что же касается плана насто щего и будущего, то для узбеков они зачастую сливаются воедино, чистые будущие времена почти не употребляются в языке, а к примеру, время аффикса -ар (олар, борар), которое в других тюркских языках отчетливо сохран ет черты будущего, у узбеков приобрело черты предположительности, неуверенности, вероятности, гипотетичности. Иными словами, узбекский язык обращен своим взглядом более в прошлое, нежели в будущее. Если вспомнить, что действие, как таковое, в структуре узбекского предложения предзадано, то в итоге получается, говоря ненаучными словами, достаточно фаталистическая система представлений, когда, двигаясь вперед к заранее определенному пункту, ты обращаешь свой взгляд, тем не менее, назад, как человек, едущий на задней площадке трамвая.
Из других особенностей узбекского глагола, указывающих на некоторые специфические черты узбекского способа мышления, можно указать на выделение в отдельную речевую категорию аспекта возможности-невозможности выполнения действия, т.е. и в этом узбеки показывают себя достаточно реалистически и наперед мыслящим этносом.
Далее интересно и то обстоятельство, что желательное наклонение в некоторых формах пересекается с повелительным наклонением, т.е. желание и повеление по существу оказываются одним и тем же.
В отличие от французского употребления условного наклонения, узбекское условное наклонение пронизывает все имеющиеся времена, равно как и модус чужесловности, чужесказовости (аса, экан/ эмиш), и в этом смысле в логике узбекского мышления модальности бытия (реальное/ирреальное) - равноценны по отношению к категории времени. Однако откуда и куда направлен вектор этого отношения: то ли время одинаково значимо для всех видов реальности и ирреальности - от бытийной и до словесной, или же все формы реальности/ ирреальности и придают смысл времени, - это вопрос, что называется, на выбор.
В глагольной группе узбекского языка весьма интересно и отлично от других языков место и значение деепричастий. Наряду с обычным, к примеру, для русского, английского или французского употребления деепричастия, которое сообщает о независимом, но одновременном с основным действии: "Читая эти строки, он думал о другом...", в узбекском языке чрезвычайно распространены единые деепричастно-глагольные комплексы (ола туриб, кура солдим, ташлай олмади и т.п.), которые уже не мыслятся как два одновременных и самостоятельных действия, а представляют собой одно действие, в котором определяющую роль играет деепричастие, тогда как глагол придает этому комплексу тот или иной оттенок. Как может быть истолкован этот феномен языка, когда в подобные цепи могут объединяться враз несколько действий?
С одной стороны это свидетельствует как будто бы о чрезвычайной внимательности к дифференциации различных действий, степени и качеству их исполнения и т.п., но, с другой стороны, при сравнении с другими языками, можно заметить, что зачастую глаголы в подобных сочетаниях играют ту же роль, что и наречия в других языках, т.е. даже глаголы становятся определениями различных оттенков других действий или, иными словами, даже действие становится в Этом случае лишь описанием другого действия. Уравновешенность этих достаточно противоречивых тенденций также способна прояснить некоторые черты узбекского менталитета.
Конечно же, при случае, следовало бы рассматривать всякое специфическое в языке как отправную точку для рассуждений о специфике национального сознания; к примеру, только тот факт, что сложные глагольные образования с основным глаголом "олмок" ("брать") или "билмок" ("знать") - "еза олмок, укий билмок" и т.п. означают возможность совершения того или иного любого действия, и даже образуют самостоятельную грамматическую категорию - аспект возможности/невозможности, охватывающий асе глаголы узбекского языка, - тот самый факт, что "мочь" других языков обозначается в узбекском через "брать" иди "знать", уже может послужить толчком к некоторым выводам, созвучным завоевательной истории тюркских народов. Но подобных языковых особенностей столь много, что вместо главы, в таком случае, нам пришлось бы писать новую книгу.
Именно поэтому мы вынуждены останавливаться лишь на наиболее заметных языковых особенностях, как, например, сочетание в узбекском языке всех временных причастных (перфектных) форм лишь с глаголом бытийности "эмок", при отсутствии формы со вспомогательным глаголом обладания (фр."avoir", англ. "to have", нем. "haben"). Категория бытия оказывается в узбекском причастии более всеобъемлющей и не переходит в категорию обладания в этом случае, равно как и не подменяется ею. То есть, "быть" для узбека никогда не равноценно "иметь".