Трагедия, разыгравшаяся в ташкентском аэропорту во вторник тринадцатого, словно траурным саваном в одночасье накрыла республику. Теперь уже ежедневная вечерняя пелена тумана, мягкого и податливого, воспринимается совершенно иначе и несет на себе оттенок печали и скорби. Несет и, наверное, еще долго будет ассоциироваться с почерневшими и искореженными обломками самолета, обожженными до черноты телами. Большинство из нас с болью в сердцах наблюдали на экранах ТВ мрачные лица специалистов МЧС, а за наспех накрытыми армейским брезентом носилками безошибочно угадывали очертания тел пассажиров...

Мы смотрели, понимали, что это все у нас, но не хотели верить. Слишком невероятной казалась нам ситуация, невозможной в принципе, запредельной, не поддающейся мгновенному восприятию.

До этого проклятого вторника тринадцатого авиакатастрофы, о которых практически регулярно сообщалось в различных информационных выпусках, происходили где-то далеко и не воспринимались так непосредственно и так горько. В принципе мы вообще не привыкли к столь ужасным потрясениям и десяткам жертв. Бог миловал нашу страну и оберегал от несчастий.

Не уберег. Десятки встречающих этот обычный рейс из Термеза и предположить не могли, что уже через минуту на их сознание обрушится смертельный информационный поток.

Нет, не из репродукторов аэропорта. Просто сначала все вздрогнут от ужасного грохота, глянут на часы, и те, у кого они точные, мимоходом отметят время: 19.27. А потом услышат вой пожарных и милицейских сирен, заметят, как забегали служители портового комплекса, увидят слезы на глазах рядом стоящих, подсознательно, в какие-то доли секунды, поймут: произошло что-то ужасное...

И тоже засуетятся, забегают, пытаясь быстрее узнать, что же случилось в действительности, откуда пришла беда и кого она настигла.

Настигла она тридцать семь человек. Различающихся по возрасту, национальной и государственной принадлежности, полом и вероисповеданием, профессией и пристрастиями. Но все они оказались в одно время и в одном месте, на борту злополучного ЯК-40. Кто-то даже спешил в термезский аэропорт, заставляя водителя до упора жать на педаль акселератора, боясь опоздать на рейс...

Не опоздал. Знать бы и нам, куда и зачем мы порою спешим, стремясь опередить события, переиграть судьбу и провидение.

Не знаем, и в том, наверное, высшая справедливость. Но, внутренне понимая это, все равно делаем по-своему. Ради мифической перспективы расталкиваем пространство локтями, обижаем людей, которые не сделали нам ничего плохого и к которым всегда хорошо относились, часто попросту лжем, будто именно эта ложь и есть ложь во благо. Да, наедине с собой, когда некому врать и не перед кем лукавить, мы все оцениваем совершенно иначе.

Но это наедине. Когда не надо ни подличать, ни лицемерить, ни изворачиваться, якобы отстаивая свое место под солнцем.

Жизнь показывает, что места под ним хватает всем. Как всем хватит места и в том мире, куда каждый из нас рано или поздно, но придет все равно. В том, где не будет имущественных и расовых различий, начальников и подчиненных, сильных и слабых.

Тридцать семь их было... Тридцать семь...

Кажется, песчинка в масштабах человечества, перешагнувшего шестимиллиардный рубеж. Для человечества, наверное. Для нас – нет, и это однозначно.

Нет, поскольку кого-то знали хорошо, кого-то меньше, о ком-то слышали, а кто-то и просто соседом был. Выходил утром во двор, здоровался, отправлял детей в школу, занимал денег до зарплаты, сочувствовал, если тебе было худо, радовался вместе с тобой, забегал спросить, как дела, хоронил твоих родных и близких.

В эти дни мы хороним их. Близких и далеких, знакомых и незнакомых. Скорбим, задумываемся о вечности, о судьбах и обстоятельствах, эти судьбы определяющих.

Смерть человека – всегда трагедия. Преждевременная или нелепая смерть – трагедия вдвойне. Да, специалисты обязательно разберутся в причинах катастрофы, найдут виновных, определят меру ответственности каждого и каждому в соответствии с ней воздадут.

Только те, кто так и остался пристегнутым ремнем безопасности к спинке своего кресла, - не успевшие, не дождавшиеся и недолюбившие, - претензий уже никогда не выскажут.

И спасибо не скажут.

Мир их памяти.

* * *

Фрагмент фото AP: отпевание Ричарда Конроя в католическом храме Ташкента