Российский эксперт – о салафитах в Казахстане: Кто, где, когда и что делать
Шеф-редактор «Ферганы» Мария Яновская беседует с преподавателем Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Россия), автором общеуниверситетского курса «Исламский фундаментализм в современном мире» Григорием Лукьяновым.
- После теракта в Актобе в Казахстане активно заговорили о салафитах, на которых возложили ответственность за нападения: оказалось, что в стране около 15 тысяч последователей салафизма, 80 тысяч человек сидит на салафистских сайтах, в тюрьмах около 500 или 600 осужденных исламистов, а около 300 салафитов «перевоспитано». И первый вопрос: что такое салафия? Это ваххабизм?
- Термин «салафизм», который активно используется в последнее время, - это термин, во многом рожденный нашей российской и западноевропейской традицией для объяснения явлений, с которыми мы сталкиваемся в мусульманском мире. В мусульманской культуре термин «салафия» означает процедуру обращения к опыту праведных предков для решения сегодняшних проблем. Когда мы говорим о салафии именно в исламском дискурсе, речь идет о самом широком наборе процедур, вплоть до молитвы, которую мусульмане совершают в соответствии с нормами шариата. Когда мы воспринимаем опыт пророка Мухаммеда как моральный эталон поведения и когда обращаемся к опыту первых трех поколений мусульман, чей авторитет непререкаем, - это тоже, по сути, салафия.
Другое значение слова «салафизм» проявляется в западной науке и публичном дискурсе, когда мы ставим перед собой задачу назвать некие радикальные – политические, в первую очередь, - движения, которые отказываются участвовать в политическом процессе и ставят перед собой задачу перестроить общество в соответствии с их собственными представлениями об идеальном мироустройстве по канонам ислама. В восьмидесятые годы в Советском Союзе в ходу был термин «ваххабизм». Появился он во многом благодаря войне в Афганистане, где первоначально ваххабитами называли представителей моджахедской оппозиции: среди них было большое количество добровольцев из стран Персидского залива, которые как раз и были ваххабитами, ваххабизм - официальная религиозно-политическая доктрина Саудовской Аравии.
Потом термин трансформировался: ваххабитами стали называть всех приверженцев исламского возрождения на постсоветском пространстве, чтобы подчеркнуть их враждебный характер. Они несли разрушение, были ориентированы на чужие интересы, их отказ от устоявшихся норм и конфликт с так называемым традиционным, народным исламом интерпретировался как враждебный. Особенно этот термин «заиграл» во время гражданской войны в Таджикистане, когда появились «вовчики» (производное от слова «ваххабит») и «юрчики».
Другое дело, что те, кого называли «ваххабитами», себя, конечно, таковыми не считали и никакого отношения к тем самым ваххабитам с Аравийского полуострова не имели.
Когда ученые и исследователи стали все громче заявлять, что термин «ваххабит» не подходит, появился «исламизм» - термин куда более устойчивый, он четко демонстрирует, что это не ислам, а «-изм», производная от ислама. И параллельно возник термин «исламский фундаментализм». Но потом посмотрели внимательнее и поняли, что обращение к фундаментальным основам – тоже традиционная практика в исламе, поэтому дальше придумали термин «салафизм». Он тоже несовершенен, но прочно вошел в нашу жизнь.
- Кто такие «салафиты» в Казахстане?
- Сначала об особенностях Казахстана. Казахское общество дольше всех в Центральной Азии находилось в тесном взаимодействии с российской православной цивилизацией. Территории сегодняшнего Казахстана раньше остальных вошли в состав Российской империи, здесь дольше всех проходила колонизация, сюда переселялись другие народы с разных концов империи. Они же построили городскую культуру на севере и в центральных районах страны. Поэтому, когда мы смотрим на результаты переписи в Казахстане в 1989 году, то видим, что казахи составляют менее половины населения, остальные - русские, украинцы, поляки, немцы, народы Северного Кавказа.
Казахстанское общество благодаря своей истории обладает удивительными для региона толерантностью, способностью принимать чужое, там огромное количество смешанных семей, и это стало визитной карточкой республики: купол Дворца мира и согласия в Астане украшает витраж, на котором 130 голубей – символ 130 народов, населяющих Казахстан.
Тем не менее, распад социалистической системы и СССР знаменовал собой отказ от атеистической доктрины. Поиск национальной идентичности, своих традиций и корней, которые были потеряны из-за жесткой политики большевиков по конструированию советского человека и советского народа, привел к необходимости ответить на вопрос: кто такие казахи?
В девяностые годы казахи обнаружили, что они неоднородны. Но грамотная политика властей и президента позволила избежать массового насилия, какое в то же время было в Таджикистане.
- Разве в Казахстане была база для такого насилия?
- В Таджикистане внутренний конфликт между представителями таджикского этноса обрушился, в первую очередь, на иноэтничные группы населения. А в Казахстане на русских ничего выплеснуть не удалось – их оказалось очень много. В девяностые годы в Казахстане создается и русское движение «Лад», появляются казачьи организации, хотя с казаками связана неоднозначная историческая память из-за подавления восстания 1916 года. С другой стороны, возникали и казахские националистические организации, пример тому – Желтоксан. Но государственная власть запретила формировать партии по национальному или конфессиональному признаку, и это позволило избежать легитимизации конфликта.
Казахстан сумел избежать конфликтов на национальной и религиозной почве, и это привлекало зарубежные инвестиции. Страна принимала любую помощь: России, Китая, западных и арабских стран – откуда угодно, к середине девяностых страна была на грани бедности.
Распад СССР вызвал бурные дискуссии в арабо-мусульманском мире: мусульманские мыслители вели публичную дискуссию в журналах, на конференциях, об этом высказывались лидеры арабских государств. Вопрос стоял так: должны ли мы помочь народам постсоветской Центральной Азии интегрироваться в мусульманский мир? Ответ был однозначным: да! Мы должны помочь финансово, на государственном и общественном уровне, дать им наставников, учителей, чтобы они могли вернуться в лоно мусульманской цивилизации. А важной составляющей этой цивилизации является знание арабского языка – языка, на котором написан Коран.
И в Казахстан пришли арабские фонды, которые декларировали готовность строить больницы, социальную инфраструктуру, но начали со строительства мечетей. Мечети стали появляться, как грибы после дождя. Но в стране, которая 70 лет жила в советской системе, не было такого количества сведущих имамов – и молодые казахи поехали за границу учиться, а оттуда стали приезжать арабские проповедники.
Открываются курсы арабского языка, в 1992-96 годах даже шла речь о том, чтобы в школах с первого класса ввести арабский и сделать его обязательным. Тогда же появляются частные университеты в Шымкенте, Алма-Ате. Секулярные и научные предметы там преподают местные профессора, но все, что касается религии, истории, гуманитарных дисциплин, – преподают арабы, приехавшие из Сирии, Йемена, Саудовской Аравии, Египта. Они использовали материалы, которые не подвергались никакому лицензированию, их никому не показывали. В этих университетах сформировались люди, которые если и не являются сегодня сторонниками исламистского общественно-политического проекта, но более других уязвимы перед пропагандой исламистских радикалов – потому что они включены в нужную систему ценностей, они открыты для подобных информационных потоков.
- О каких университетах речь?
- В Шымкенте в 1992 году открылся Казахстанско-кувейтский университет, потом его переименовали в Южно-Казахстанскую гуманитарную академию. В Алма-Ате был Казахстанско-арабский университет. Они были частные, действовали почти все девяностые годы. В этих университетах быстро перешли на преподавание на арабском языке, вокруг была создана система курсов, религиозно-ориентированных колледжей, куда принимали детей с самого юного возраста. Арабский там учили, заучивая суры Корана.
- Университеты давали государственный сертификат?
- Да, о высшем образовании. Но это было до реформы образования и введения ЕНТ (единого национального тестирования). Потом эти университеты были закрыты, к ним появились серьезные претензии у Минобразования и Министерства внутренних дел. В этих учебных заведениях был введен закрытый режим, вход только для студентов и преподавателей. Никто не знал, чем там занимаются. Претензии возникали и со стороны общественности: многие дети, проучившись в этих колледжах и университетах, уходили из семей. В результате, когда некоторые фонды оказались в списке нежелательных организаций в РФ (на волне второй чеченской кампании), университеты были закрыты.
Но и в государственных университетах возникали подобные проблемы. Так, в КазГУ имени аль-Фараби была кафедра арабистики, которая привлекала внимание арабских государств. Они снабжали эту кафедру техникой, преподавателями, литературой, и когда в начале 2000-х, на фоне афганской эпопеи, кафедру решили проверить, то оказалось, что там нет современной арабской литературы, которую должен изучать студент-арабист, одно мусульманское средневековье.
Интерес к Казахстану проявляли не только арабские страны, но и Турция, и Иран. Турецкие фонды вкладывались не только в строительный бизнес, но и в развитие школ во всех регионах Казахстана. Турецкие школы популярны из-за высокого уровня преподавания и ясно открывающуюся траекторию дальнейшего развития ребенка: человек получает хорошее знание языка и ориентирован на страну, где в дальнейшем может работать. Есть в стране и менее качественные турецкие школы, государственного контроля за ними нет.
Иранцы тоже пытались прийти в Казахстан, но для них это осложняется тем, что иранцы – шииты. Шиитской общины в Казахстане нет, и влияние иранцев на местное население незначительно.
- Почему исследователи говорят о западе Казахстана как о наиболее уязвимом регионе для влияния салафитов?
- Арабы пытались строить мечети не только на юге: на катарские деньги была построена мечеть в Петропавловске. Но если на севере страны в мечеть можно было поставить человека из Саудовской Аравии, который бы проповедовал, как хотел, то на юге страны, при всей уязвимости региона и его большей исламизированности, возникал конфликт арабов и обученных ими неофитов с представителями традиционных, казахских исламских элит. И этот конфликт привел к тому, что радикалы не получили на юге достаточного влияния.
И проблема исламского радикального экстремизма проявляет себя не на юге, а на западе Казахстана. Актобе, до этого – Атырау, до этого опять Актобе… На западе никогда не было сдерживающих институтов, традиционных мечетей…
- А что там было?
- Там не было городской мусульманской культуры, это русские города: Гурьев, Яицкий городок, Форт-Александровский… В них до прихода советской власти, которая начала активно переселять туда казахское население, жили русские, украинцы, немцы, люди с Северного Кавказа… В городах казахов не было – и поэтому не были сформированы институты так называемого народного, традиционного ислама, которые были на юге, в том же Туркестане, Шымкенте.
После перестрелки в Актобе. Фото Zakon.kz
- Салафиты на западе Казахстана – результат такого выращенного арабами «исламского возрождения»?
- Да. Но не стоит сбрасывать со счетов близость Афганистана. Определенное количество уроженцев Казахстана едут в Афганистан воевать: не в девяностые, когда там шел конфликт моджахедов с талибами, - а позже, когда пришли американцы и началось противостояние мусульман западным захватчикам: так, во всяком случае, афганский конфликт преподносился широкой и несильно образованной общественности в течение нескольких лет. В Афганистан направились многие казахи – кто-то присоединился к ИДУ (Исламское движение Узбекистана), кто-то – к Исламскому движению Восточного Туркестана, где были тюрки. С талибами казахи не соединялись, талибы – пуштунски ориентированная группа.
Но конфликт в Афганистане видоизменяется, сокращается присутствие американцев и союзников: в 2014 году их остается девять, а не сто пятьдесят тысяч, как в начале. Конфликт снова становится внутренним, и казахи начинают возвращаться домой и уже тут распространять свои идеи: они – рьяные сторонники так называемого «джихадизма» - такого направления в исламизме, которое делает ставку на джихад как способ насильственного установления правил исламского порядка. Джихад после афганской войны – это именно война, а не борьба со своими предрассудками и грехами.
- Но почему эти идеи не спровоцировали что-то серьезное раньше?
- Потому что Казахстан находился в состоянии процветания благодаря поступлениям от продажи нефти. Казахам удалось пройти кризис 2007 года благодаря грамотному экономическому управлению: был создан фонд «Самрук Казына», туда пришли работать 200 молодых профессионалов, получивших образование за рубежом. Перед ними была поставлена задача построения эффективной экономики, они критично подошли к оценке экономических ресурсов, сократили многие коррупционные издержки, убрали неэффективный производственный сектор. Но в 2011 году кризис ударяет с еще большей силой, и тут Казахстану становится сложнее, рост замедляется.
По сравнению с переписью 1989 года количество казахов заметно увеличилось, их стало около 60%. За счет кого увеличение? За счет расселения по территории южных казахов, кроме того, прибыли оралманы – им обещали золотые горы. Оралманов селили в Мангыстау, Атырау, Актобе – в нефтеносные западные регионы, где развивалась инфраструктура, появлялись рабочие места. Но в 2011 году начинается новый экономический спад, обостряются конфликты власти с иностранными компаниями, местные рабочие оказываются втянуты в это противостояние. В результате возникают волнения в Жанаозене, а чуть позже получаем Атырау.
Что это? Взрыв исламистского наследия, сформировавшегося за эти годы, или форма индивидуального социально-экономического протеста, или заговор против власти? Мне кажется, что все-таки второе – индивидуальный социально-экономический протест.
Власть Назарбаева крепка, она стоит не только на контроле над государственными органами, но и на его высочайшем авторитете, у Назарбаева сегодня нет конкурентов. О заговоре говорить не приходится.
Но не приходится говорить и о заговоре исламистов. Ни «Аль Каида», ни «ДАИШ» («Исламское государство», террористическая организация, запрещена в РФ) не видят для себя особой перспективы в этом регионе и в этой стране.
Но сегодня начинает проявлять себя потенциал, заложенный неконтролируемым исламским возрождением девяностых – начала двухтысячных годов.
- Только сейчас?
- Повзрослели люди, которые обучались в школах в девяностые годы и прошли если не через исламистскую систему образования, то хотя бы через информационное пространство, насыщенное поисками идентичности, брожением между советским, российским, западным, исламским, тюрским национализом, пан-тюркизмом и так далее. Они выходят в мир – и как и у любой молодежи, у них появляются идеи социальной справедливости, от которой власть все-таки дистанцировалась. Власть в Казахстане сегодня не является популистской, особенно после того, как была сделана ставка на появление новой профессиональной элиты и создание технократического аппарата управления.
Но при этом власть не отказалась от идеи поднимать молодежь, поэтому социальная справедливость, основанная на исламистских принципах, не является единственным социальным лифтом для молодежи. Казахская элита молодеет: лояльные, верные и политически грамотные приходят через партию «Нур Отан», а с другой стороны – к управлению приходят технократы, выпускники западных университетов.
В Казахстане сегодня нет «молодежного бугра», который привел к арабской весне, связав неустроенную, необеспеченную и обозленную на общество молодежь с исламистскими организациями. Казахстан этого успешно избежал – но время от времени все равно появляются эти всполохи. Экономика буксует, заморожены выплаты зарплат, упала цена на нефть - сокращаются возможности для работодателей, падает соцобеспечение, профсоюзы не справляются…
И молодежь через глобальное информпространство, в которое Казахстан свободно вошел, начинает перенимать идеи социальной справедливости и необходимости установить ее самостоятельно, без всякого уважения к институтам власти, которые якобы несправедливы и нелигитимны изначально. Эти идеи напрямую декларирует и «ДАИШ» - его пропаганда берет простотой, не нужно сидеть за партой в университете, долго учиться, искать специальную литературу. Достаточно посмотреть видеоролики в интернете, послушать там проповедников.
- Духовное управление мусульман Казахстана хочет запретить салафию. Какие есть признаки, которые бы позволили выделить «салафитов» как отдельное религиозное движение?
- В 2011 году казахстанские власти приняли Закон о религии, который впервые в этой стране стал регулировать деятельность религиозных организаций. Это был широкий шаг – выступление против ценностей, которые поднимались на флаг все время независимости: идеи религиозной, конфессиональной свободы, которая записана в Конституции. Но с другой стороны, принятие закона было способом предотвратить образование радикальных организаций и их легальное функционирование. Закон вызвал серьезную оппозицию, что показало, что эти организации имеют поддержку не только на низовом, бытовом уровне: «защитники» почти каждой такой религиозной организации оказались среди чиновников, политиков и силовиков.
- Речь идет о нетрадиционных религиозных организациях?
- Да. У кого-то дети там состояли. Иногда эти структуры превращались в хороший способ зарабатывания денег.
На юге и западе страны против закона о религии собирались митинги, выступали представители элиты, в том числе интеллектуальной, духовной. Это продемонстрировало слабость Духовного управления мусульман. Сегодня ДУМК – скорее, диалоговая площадка, а не орган управления религиозными делами, как в советское время.
- ДУМК – диалоговая площадка? Или все-таки иерархическая структура?
- С момента создания в 1990 году это было одно из госучреждений, которое не имело для своей деятельности серьезной законодательной базы. Если в стране объявлена религиозная свобода, то не может быть лицензирующей организации. Но когда появился Закон о религии в 2011 году, то возник вопрос – кто будет выдавать лицензии, кто будет решать? Где взять профессионалов? Привлекать из-за рубежа – или самим воспитать? Или снова отправлять учиться в арабские страны, в тот же египетский «Аль-Азхар», который считается сегодня не просо крупнейшим образовательным центром Египта, но и сильнейшим сдерживающим фактором на пути усиления «Братьев Мусульман»? Но и «Аль-Азхар» не дает иммунитета от принятия фундаменталистских и даже более радикальных идей. Как быть?
Идет поиск, как решать эту проблему. Но чтобы система заработала, нужно время, а оно работает против системы: экономическая ситуация не улучшается.
- Сейчас силовики в Казахстане отслеживают общины, которые не приходят на пятничные молитвы в мечеть, а собираются на квартирах. Для силовиков это главный признак «салафии».
- Потому что эти молельные дома находятся вне контроля государства и общественности. Априори возникают сомнения – почему они скрываются и не является ли это угрозой для общества.
- Но могут перегнуть палку. У правоохранителей есть план по борьбе с терроризмом – правозащитники рассказывали, что в Западном Казахстане доходит до абсурда: молодых ребят задерживали по подозрению в ограблении продуктового ларька или краже лошади, а обвиняли в том, что это преступление совершено ими якобы с целью финансирования международного терроризма. Министерство финансов на днях опубликовало список лиц, причастных к финансированию терроризма, но в нем оказались фамилии гражданских активистов и правозащитников, получивших приговоры за «разжигание ненависти». И на пятничные молитвы часто уходят из мечети, потому что конкретный мулла не устраивает, а не потому, что это исламистский протест. Нападения на правоохранителей – это часто личная месть за жестокое обращение в тюрьмах с «религиозниками». Если судить по официальным сводкам – радикализм в Казахстане есть. А если посмотреть, как эти сводки формируются, - может, там и нет ничего, и мы вообще зря беспокоимся?
- Правоохранительные органы Казахстана - достаточно проблемное сообщество, высоко коррумпированное, неэффективное с точки зрения управления и организации работы. Пока работает «палочная система», об эффективности вообще говорить не приходится.
Видимо, части силовиков Казахстана не удается придумать ничего нового – поэтому там придумывается заговор с целью свержения государственной власти. Это работающая схема, все знают, что делать. И это борьба с ветряными мельницами, которая закончится, когда органы правопорядка выдохнутся, и тогда все вздохнут с облегчением.
Но главные проблемы не решены: социально-экономическая, отсутствия кадров в религиозной сфере, отсутствие эффективных моделей управления и функционирования органов государственной власти. Мы все знаем об узбекском опыте, когда статьи Уголовного кодекса об экстремизме превращаются в тотальный инструмент подавления.
И тут важно не поддаваться массовому страху, который может прибавить к неоправданному насилию со стороны власти еще и насилие межобщинное, когда уже общество в страхе перед исламистским экстремизмом начнет совершать неоправданные и необдуманные ошибки и чинить самосуд, а это возможно и в Казахстане. Любое общество с любым уровнем образования этому подвержено.
- У нетрадиционных религиозных лидеров есть программа преобразований, которая бы помогла им «оседлать» земельный протест?
- Во-первых, у них нет этих лидеров.
- А как же собрания по квартирам?
- Это небольшие ячейки. Это не политические партии, они не ставят целью захват власти. Они действуют в обществе, скорее, враждебном к ним, чем благоприятном, потому что уровень религиозности этого общества недостаточен. Казахское общество очень секуляризировано – настолько, что значительная часть арабо-мусульманского мира сегодня не считает его частью уммы. Эта страна слишком долго была в составе СССР и приняла вестернизированную модель мироощущения.
- То есть если представители нетрадиционного ислама и выйдут на площадь, то это будет гражданский, а не религиозный протест?
- Они не смогут этот протест «оседлать». Как не смогли это сделать «Братья Мусульмане» в Египте, хотя у них был большой социальный ресурс. В Казахстане ислам не является культурой протеста. Радикалы не владеют социальными инструментами, у них нет авторитета в обществе: их не знают, не видят нигде, даже в публичной сфере, даже за пределами того, что официально попадает в телевизор: их нет в мужских клубах, чайханах, на местных собраниях, на городских и сельских праздниках. Они закрыты – потому что тоже защищаются от казахстанского общества, которое способно ассимилировать чужих и размывает специфическую идентичность. Радикалы пытаются спрятаться не только от полицейского надзора, но и от общества, которое не просто им неприятно – оно для них опасно. Общество не только приносит искушения, но и обладает инструментами, которые могут разрушить их идеологию.
В Казахстане есть развитый сегмент СМИ, общественных организаций разного уровня, от местного до областного и регионального. Есть политические партии, которые пытаются встроиться в политсистему, есть развитая система досуга. Казахстан – не отсталая сельская страна, нефтяной фактор пришел вовремя, там есть промышленность, развитое сельское хозяйство – а значит, стойкая сельская община, постоянный труд.
Преодолеть это радикалам очень сложно. Поэтому казахское общество сегодня очень устойчиво к возникновению радикальных массовых исламистских организаций. Но ситуация может ухудшаться, если будут перегибы, как в Узбекистане. Андижанские события стали результатом того, что у страха глаза велики, и последствия их совершенно непоправимы – печать Андижана всегда будет на режиме Ислама Каримова, сколько бы лет ни прошло с тех пор.
Беседовала Мария Яновская
