Известный исследователь, профессор истории колледжа Карлтон в Миннесоте Адиб Халид, выступая 15 марта в Программе Центральной Азии при Университете Дж.Вашингтона, представил свою последнюю книгу «Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR» («Рождение Узбекистана: нация, империя и революция в раннем СССР»), которая вышла в ноябре 2015 года в издательстве Cornell University Press.

Область научных интересов Адиба Халида – история оседлых обществ Центральной Азии со времен российского завоевания 1860-х годов до настоящего времени. Его особенно интересуют преобразования культуры и идентичности, произошедшие в результате исторических изменений. Судьба ислама во времена царской и советской власти занимает центральное место в его исследованиях.

Он является автором двух книг: «The Politics of Muslim Cultural Reform: Jadidism in Central Asia» («Политика мусульманских культурных реформ: джадидизм в Центральной Азии»), 1998, и «Islam after Communism: Religion and Politics in Central Asia», 2007 («Ислам после коммунизма: Религия и политика в Центральной Азии», 2010). Последняя выиграла премию Уэйна Вучинича 2008 года Американской ассоциации содействия развитию славистики «За самый важный вклад в российские, евразийские и восточно-европейские исследования».

В книге «Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR» Адиб Халид приводит хронику бурной истории Центральной Азии в эпоху русской революции. Тяжелые потрясения – войны, экономический крах, голод – трансформировали местные общества и привели к власти в регионе новые группы, а новое революционное государство начало создавать новые же институты. Это было время надежд и амбиций, когда местные игроки ухватились за возможность, предоставленную революцией, чтобы изменить свои общества. По мере того как революция тесно сплеталась с чаяниями народа, а мечты интеллигенции Центральной Азии приобретали новые образы, в регионе стали создаваться национальные республики, среди которых Узбекистан приобрел важнейшее значение.

Используя архивные источники из Узбекистана и России, а также прессу и беллетристику того периода на узбекском и таджикском языках, Халид дает первое содержательное описание политической истории 1920-х годов в Узбекистане. Он исследует сложные отношения между узбекской интеллигенцией, местными большевиками, а также Москвой, демонстрирующие, как развивалась ситуация в ранней советской Средней Азии. Фокус на узбекской интеллигенции позволяет ему изложить новую трактовку советской национальной политики.

Узбекистан, утверждает он, не являлся созданием советской политики, но стал проектом мусульманской интеллигенции, возникшей в советском контексте в пустотах сложной политики того периода. Энергия, порожденная революцией, стала основанием «золотого века» современной культуры, где авторы экспериментировали с новыми литературными формами и где сложился современный узбекский язык. Книга знакомит с ключевыми текстами этого периода и утверждает, что это десятилетие было ничем иным, как культурной революцией.

В своем выступлении в университете Дж.Вашингтона Адиб Халид затрагивает центральный вопрос своей книги – что такое Узбекистан? Откуда он появился? Столетие назад карта Центральной Азии выглядела совершенно иначе, не предполагая появления здесь новых национальных государств. Поэтому, когда в эпоху «холодной войны» исследователи стали искать объяснение тому, как образовывались республики Средней Азии, стало популярным утверждение о том, что их возникновение - это результат произвольной политики Сталина, следовавшего принципу «разделяй и властвуй». Разделение региона по этническому принципу и своевольное определение границ было направлено, таким образом, по мнению большинства, на укрепление этнических особенностей каждой республики и упреждение возникновения здесь сильного, объединённого какой-либо идеологией (например, пантюркизм, панисламизм) региона, способного бросить вызов советской власти.

Адиб Халид утверждает, что такие утверждения избыточно фокусируются на советской национальной политике и мало принимают во внимание роль местных, коренных акторов – в первую очередь, дореволюционной мусульманской интеллигенции (так называемых джадидов). Границы современного Узбекистана были очерчены не советскими этнографами, а мусульманской интеллигенцией, к которым идея о нации пришла и укоренилась за некоторое время до революции. Если до 1917 года они (представители, в первую очередь, оседлого населения Центральной Азии) идентифицировали себя как «мусульмане Туркестана», то в 1917 произошел настоящий взрыв этнического сознания и подъем тюркизма. Теперь интеллигенция представляла себя как «тюрки Туркестана», гордо открыв для себя свои тюркские корни. При этом подъем тюркизма не означает развитие «пантюркизма»: братство с другими тюрками осознавалось, но никакого политического союза с ними не предполагалось – только воображаемое сообщество. Тюркизм давал возможность мусульманам Центральной Азии вступить на мировую арену как тюрки.

Отдельное место в этом процессе занимает историк и поэт Абдурауф Фитрат (1886–1938). Родившийся в Бухаре и говоривший на персидском языке, Фитрат четыре года (1909–1913) провел в Стамбуле, где впитал в себя идеи тюркизма. В одной поэме Фитрата чудным образом переплетаются образы домусульманского Турана и средневековых огузов, монгола Чингисхана и нечингизида Тимура. Великий Туран – это политическое воображаемое, мечта, которая соседствует с образом Тимура, наследником кочевых традиций, мусульманином, завоевателем, построившим столицу в Самарканде и поддержавшим развитие культуры, литературы и чагатайского языка.

Чагатаизм стал формой идентичности Узбекистана, вобравшей культуру, ислам, тюркизм, наследие тимуридов. При этом наследницей тимуридов стала Бухара – последний пример мусульманского государства, которое пережило российское правление и было разрушено приказом Фрунзе. Союзником Фрунзе были младобухарцы - молодые бухарские реформаторы, включая Фитрата и его последователей, которые три года управляли Бухарской Народной Советской Республикой и исполняли политику тюркизации Бухары (в частности, через переход от персидского к узбекскому языку, который они объявили государственным сразу после прихода к власти). То есть, тюркизм в Центральной Азии стал развиваться из Бухары, а не Туркестана. По плану младобухарцев, Бухара должна была быть базой создания Узбекистана, который включал почти все области, заселенные оседлым и полуоседлым населением – «народ узбеков» – но исключал кочевые народы, таких как казахи или туркмены.

Файзулла Ходжаев, другой известный младобухарец, в своем «узбекском проекте» аргументирует, что «народ узбеков», сплоченный ранее в государство тимуридов, распался из-за «экономического разложения, утраты государственного единства, физического разрушения народа под господством ханства, эмирата, царизма». Задачей советской власти, писал Ходжаев, является объединение узбекского народа.

После национально-территориального размежевания в 1924 году вновь образованная Узбекская Советская Социалистическая Республика включала в себя почти все исторические города Центральной Азии. Джалалабад и Ош были отданы Кыргызстану по советской логике, где крупные урбанистические центры должны поддерживать экономику отсталого, сельского населения, а Хива была эксклавом. Узбекистан виделся как Великая Бухара, обособленная от входящей в нее Таджикской АССР.

В течение советского периода узбекская идентичность развивалась и поддерживалась в рамках советских правил и ограничений, в «славном прошлом» воспевались Улугбек и Алишер Навои, поддерживая чагатайский принцип узбекской идентичности. Поэтому неудивительно, что в 1991 году Тимур стал символом нового узбекского государства, а Узбекистан претендует не на наследие узбекских племен Шейбани-хана, но на единое наследие оседлой культуры всей Центральной Азии.

CAA Network, 15.03.2016