Они свято верили в торжество социального равенства и бежали из шахского Ирана, чтобы построить общество справедливости со своими советскими братьями. Но в Советском Союзе сторонников Иранской Компартии – Хизби «Туде» – никто не ждал с распростертыми объятиями. Несмотря на тяжелые испытания неволей и каторжными работами, через которые в СССР прошли практически все иранские политические эмигранты, большинство из них не потеряли себя, а состоялись как личности, оставив заметный след в науке, культуре, образовании и медицине Таджикистана и других бывших советских республик. Потомки иранских коммунистов поведали «Фергане» свои семейные истории, в каждой из которых, как в зеркале, отражается целая эпоха.

Кто они – иранцы, эмигрировавшие в СССР? Почему и как они переходили советскую границу? Как сложились судьбы этих людей и их детей? В поисках ответов на эти вопросы, я открыла для себя целый пласт интереснейших событий и людей, который представляет собой это явление – иранская политэмиграция в СССР. Обращает на себя внимание большое число деятелей кино, поэтов, музыкантов, ученых, которых подарил этот феномен советской и постсоветской истории. Поэт Абулкасым Лахути, ученые-литературоведы Бахром Сирус и Рахим Хошим, востоковед Хусейн Тарбият, филолог-лингвист Акбар Зоре, актер театра и кино Махмуд Тохири, кинооператор и фотограф Заур Дахте, режиссер Теймур Зейналпур, певица Лайло Шарипова – эти имена знают и помнят не только в Таджикистане.

Первые иранские политэмигранты появились на территории бывшего СССР на заре зарождения нового социалистического государства. В советский период можно отметить три наиболее крупных волны иранской эмиграции, говорит генеральный директор Центра изучения современного Ирана, политолог Раджаб Сафаров:

- Первую волну эмиграции из Ирана в начале 1920-х годов подстегнули свершения Октябрьской революции – идеи построения мирового социализма, социального равенства, справедливости. В 1920 году на севере Ирана под влиянием эмиссаров советского Азербайджана была создана Иранская компартия. Тогда она была очень слабой, состояла из разрозненных ячеек. Социалистические идеи привлекали научную и творческую интеллигенцию Ирана, и многие стали эмигрировать, чтобы или быть причастными к процессу построения социалистического общества в советском государстве, или набраться опыта и, вернувшись, внедрить его у себя.

Эмигрировавшим в Союз иранцам сначала не поверили, бросали в тюрьмы, потому что до этого Персия – так назывался Иран до 1935 года – имела тесные контакты с англичанами. Британское присутствие было в Персии определяющим, а шахское руководство номинальным – оно полностью было подконтрольно Англии. Но потом иранских эмигрантов отпустили, и они заняли свое место жизни формировавшегося советского общества. Среди них были достаточно активные общественно-политические деятели, но особенно запомнились представители творческой интеллигенции. Одним из самых известных первых иранских политэмигрантов был классик современной таджикской литературы, поэт Абулкасым Лахути, который бежал в Союз в 1922 году после неудачной попытки антишахского мятежа в Иране. Были и другие писатели, поэты, композиторы, ученые, которые затем вошли в историю многих республик Союза и, конечно, Таджикистана.

Вторая волна политэмигрантов хлынула в СССР под конец и после Второй мировой войны. В то время в Иране были достаточно серьезные антисоветские настроения, поскольку советские войска вошли на север Ирана и долгое время оттуда не выходили. В 1940 году был подписан советско-иранский договор о сотрудничестве, одна из статей которого гласила, что, если какая-то страна или какие-то события на территории Ирана или вокруг Ирана будут представлять угрозу для национальной безопасности и интересов СССР, то Союз имеет право без согласования с Ираном ввести войска. Это было кабальное условие, но тогда СССР был сильной страной, и Иран на это пошел.

В 1941 году при поддержке СССР в Иране был свергнут шах Реза Пехлеви и возрождена репрессированная им коммунистическая партия, которая получила название Народной партии Ирана или Хизби «Туде». Союз стал помогать ей деньгами и кадрами. Она объединила под свое крыло тех, кто выступал за социальное равенство, против шахского режима. Но после Тегеранской и Ялтинской конференций, на которых были признаны суверенитет и территориальная неприкосновенность Ирана, под давлением Великобритании и США Сталин был вынужден вывести войска. Как только это произошло, Хизби «Туде» лишилась поддержки и защиты. Хотя на конец войны она была уже достаточно многочисленной политической организацией. Опасаясь растущего влияния коммунистов, иранские власти вновь начали репрессии против активистов Хизби «Туде» – их арестовывали, бросали в тюрьмы. И, конечно же, они стали убегать. Многие коммунисты начали переходить через границу в СССР, кто мог – эмигрировал в другие страны.

Третья волна эмиграции была связана с Исламской революцией в Иране 1979 года, которая привела к колоссальному перемещению иранцев. Большинство населения поддержало Исламскую революцию, поскольку выступали против продажной политики шахского режима, в результате которой Иран фактически потерял свой суверенитет и находился под влиянием США, однако немалое количество людей не приняли исламскую власть, потому что привыкли к европейскому укладу и образу жизни. Резкий переход на достаточно жесткий исламский режим для многих оказался неприемлемым. Революция повлекла за собой массовую эмиграцию иранцев в страны Запада. А Хизби «Туде», которая, в общем-то, поддержала революцию, поскольку также выступала против шаха, и поначалу была легализована, вскоре стала немила исламистам и в очередной раз подверглась гонениям и пыткам. В 1980-е годы ее активисты вновь были вынуждены искать убежища за рубежом, - рассказывает Сафаров.

В периоды обострения репрессий в отношении членов Хизби «Туде», самые жестокие из которых пришлись на вторую половину 1940-х – начало 1950-х годов, ирано-советская граница стала для них единственным спасительным рубежом. Хотя и за ним иранцев встречали отнюдь не радушно. Беженцы пересекали границу с Туркменией и Азербайджаном, где сразу же их задерживали, как нарушителей и отправляли в места лишения свободы. Только после смерти Сталина все они были амнистированы и выпущены из колоний и лагерей. Наибольшее количество иранских политэмигрантов (по некоторым данным, свыше 200 тысяч) осели в Азербайджане. Другой республикой, которую выбрали для жизни многие иранцы, был Таджикистан. Если с Азербайджаном их связывали этнические корни, так как большинство иранских коммунистов были этническими азербайджанцами (вторая по численности нация в Иране после персов. – Прим. «Ферганы»), то с Таджикистаном – языковая общность, поскольку оба народа говорили на фарси. По-разному сложились судьбы иранских политэмигрантов и их потомков, но совершенно очевидно, что они оставили свой след в разных сферах общественной жизни Таджикистана. А все началось с того драматического перехода ирано-туркменской границы. О том, что было «до» и «после» этого рубежа, «Фергане» рассказали представители второго поколения иранских эмигрантов.

Вячеслав Дастури, учитель физики лицея филиала МГУ имени Ломоносова в Душанбе:

- Бабушка с моим отцом и его младшим братом перебрались в Советский Союз в 1947 году. Отцу было тогда 17 лет. Уже в этом возрасте он был активистом ячейки «Туде» в своем родном городке Миане, где отец работал на шахте, добывал уголь. Про деда своего я ничего не знаю – ни отец, ни бабушка ничего о нем не рассказывали. Сам момент перехода ирано-туркменской границы мне маленькому папа описывал в героических красках – вооруженные пограничники, сторожевой пес Джульбарс, предупредительная стрельба. Хоть они были вроде свои, сочувствующие коммунистам, а пересечение границы считалось нарушением. Многих сажали в тюрьмы за незаконный переход. Семью сразу разлучили: бабушку отправили в фильтрационный лагерь в Иркутск, отца оставили в Ашхабаде, а его братишку – моего дядю – определили в детдом. Отца посадили в тюрьму за незаконное пересечение границы. Ему очень повезло – он выжил во время Ашхабадского землетрясения в октябре 1948 года, спрятался под стальную тюремную кровать. А тюрьма полностью обвалилась. И дяде удалось спастись, а ведь около 90 процентов населения Ашхабада тогда погибло.

Когда отпустили бабушку, она нашла своих сыновей, семья вновь воссоединилась, и они приехали в Душанбе. Многие иранцы тогда стали перебираться в Таджикистан, где язык коренной нации совпадал с персидским языком. Все они отсидели, а затем получили статус политэмигранта, им выдали соответствующие паспорта. Паспорт политэмигранта давал определенные преимущества – им вне очереди давали жилье, дети имели льготы при поступлении в вузы. В Душанбе бабушке сразу дали квартиру барачного типа. Здесь папа познакомился с моей мамой, семья которой жила по соседству. Тогда многие иранские мужчины женились на русских женщинах. Мама рассказывала, что, когда они с отцом познакомились, он почти не говорил по-русски, поэтому ходил на курсы русского языка, что помогло ему поступить в вуз.

Маленький Вячеслав с родителями

После окончания Таджикского госуниверситета, который тогда носил имя Ленина, папа остался работать в этом вузе на кафедре научного коммунизма, который и преподавал. После развала Союза кафедра стала называться кафедрой политологии. Отец прекрасно освоил русский язык и общался на нем со студентами так же свободно, как и на таджикском и узбекском языках. Со мной отец в основном разговаривал на русском языке. Уже став взрослым, я не раз упрекал его за то, что он не научил меня хорошо говорить на родном языке. В то время ему нужно было нарабатывать навыки общения на русском языке, а у нас, детей, большой необходимости учить родной язык не было, потому что общение везде было только на русском. Но он каждый день слушал радио Ирана, и в нашем доме всегда звучала иранская музыка и иранская речь. Это позволило мне немного освоить язык фарси. Бабушка же разговаривала со мной на азербайджанском языке. Я все понимал, но отвечал ей на русском. Я помню, когда собирались на праздник у кого-то дома, папа любил петь, в том числе и русские песни, и это у него неплохо получалось. А бабушка хорошо играла на аккордеоне и потрясающе готовила иранские блюда. До сих пор помню ее плов и абгушт – вкуснейший суп, типа шурпы, с горохом.

Самые приятные воспоминания у меня связаны со школьными и студенческими годами. Иранцы в те времена часто собирались, вместе отмечали праздники, праздновали Навруз (Новый год в ряде азиатских стран. - Прим. «Ферганы»), который в СССР тогда не отмечался. Было очень весело. В 1960-е годы в Душанбе Комитет Красного Креста выделил помещение для общения иранских политэмигрантов. В 1970-е годы при содействии Красного Креста мы организовали общество детей иранских политэмигрантов, временно проживающих на территории СССР. Я был активным членом этого общества несколько лет, когда был студентом. Его задачей было помогать молодым иранцам, детям политэмигрантов, с учебой и трудоустройством. В Варзобском ущелье иранцам была выделена зона отдыха, которую так и называли – Иранзона. Мы туда часто выезжали на отдых, там иранцы семьями проводили досуг и делились друг с другом своими новостями, радостями и бедами. Молодежь начинала дружить, а иногда и создавать семьи. Там же справляли и свадьбы. Наши отцы очень тесно общались, но, когда мы, второе поколение, уже стали обзаводиться семьями, общение постепенно стало сходить на нет.

Бабушка умерла в 1983 году, а отец, вскоре после этого, сильно заболел и через несколько лет прекратил преподавательскую деятельность. Он ушел от нас в 1996 году. Но до сих пор, когда встречаются пожилые люди, все помнят Исмаила Дастури и очень хорошо о нем отзываются как о прекрасном педагоге, порядочном и принципиальном человеке. Когда я поступил на физфак госуниверситета, в котором преподавал отец, он сразу мне сказал, чтобы я не рассчитывал на него – никакой протекции от него не будет. Коль он сам добился своего признания, то и его сын должен сам пробить себе дорогу. Родине, говорил он, нужны грамотные специалисты, а не папенькины сынки. Он даже отказался читать свой предмет – научный коммунизм – на моем курсе, потому что в числе студентов был я – его сын. Нам поставили другого преподавателя. Отец запретил мне в университете обращаться к нему, как к отцу, чтобы люди не думали, что он хлопочет за меня. Он говорил: «Твои успехи должны быть только твоими».

К сожалению, отец так и не побывал больше в Иране. И я ни разу не был. На исторической родине мамы – в России – был много раз, а вот на родине отца пока не довелось, но, конечно, хотелось бы съездить. Но только в гости. Я уже здесь, как говорится, корни пустил – здесь у меня семья, дом, любимая работа. Помню, первый посол Ирана в Таджикистане Али Ашраф Муджтахид Шабистари в начале 1990-х на встрече с политэмигрантами призывал иранцев не бояться возвращаться на родину и гарантировал, что никто их не тронет. Он сказал: «Вы эмигрировали из шахского Ирана в СССР, сейчас нет ни того, ни другого, поэтому никаких взаимных претензий у нас быть не может». И многие, действительно, вернулись. Другие разъехались кто куда – в Россию, Европу, США. Тогда в Таджикистане шла война. Сейчас в республике иранцев осталось мало, и не знаю, жив ли еще кто-то из первого поколения эмигрантов – никого из стариков я давно уже не видел...

Заур Дахте, кинооператор и фотограф, заслуженный работник культуры Таджикистана:

- Я родился в Дагестане в 1936 году, а в 1937 году родители переехали в Иран – на родину деда по отцу. Я предполагаю, что отца отправили в Иран по заданию советского правительства, но он об этом не рассказывал. В годы Второй мировой войны американская помощь для фронта шла через южный иранский порт Бендер-Аббас, поездом ее переправляли до портового города Бендер-Шаха на Каспии, затем перегружали на корабли до Баку и из Баку отправляли на фронт. Так вот отец возглавлял созданную партией «Туде» добровольную народную дружину, которая охраняла поезда, чтобы местные жители их не грабили по пути. За это посольство России в Иране потом вручило отцу благодарность и именной серебряный портсигар, на котором с одной стороны выгравирован орден Победы, а с другой – силуэт Сталина. Он до сих пор хранится у моего брата.

В 1949 году на шаха Мухаммеда Реза Пехлеви было совершено неудачное покушение, когда во время его выступления перед студентами в него почти в упор трижды выстрелил один журналист и все три раза промазал. Покушение приписали Хизби «Туде», партию закрыли и начали преследовать ее сторонников. Арестовывали и пытали всех подряд. Тогда в партии решили, что все, кто могут, должны эмигрировать в Турцию, СССР или еще куда-нибудь. Наш отец долго не решался, говорил, что для него побег – это предательство. Пока не ворвались в наш дом в Тебризе и нас, пятерых детей, лицом к стенке не поставили. После этого было принято решение об эмиграции.

Отец нашел человека, который организовывал побег. Тот, в свою очередь, нашел пастуха-проводника, который хорошо знал эти места. Он спрятал нас в кузове грузовика под брезентом и взял с собой три ящика водки. Впереди было три поста. На каждом он оставлял по ящику водки. Недалеко от границы он нас высадил, и мы пошли пешком. Когда уже были видны пограничные столбы и советские пограничники, наш проводник покинул нас. Тому человеку, который нас с ним свел, пастух должен был передать от нас надкусанное яблоко в знак того, что этот проводник нас не подвел. Мы так сделали – передали ему надкусанное яблоко. В общем, это было, как в кино.

Отец Рустам и мама Мадина

Седьмого ноября 1950 года мы перешли ирано-туркменскую границу. Нас сразу же задержали. В Ашхабаде меня, младших сестренок и братишку сдали в детский дом. Родителей и старшего брата посадили. Их и других иранцев заставляли подписывать бумаги, что все они – иранские шпионы, а затем отправляли в Сибирь. Но через человека, который освобождался, отцу удалось передать в Дагестан записку. Из Дагестана записка попала в Москву. Видно, там выяснили, какие заслуги имеет мой отец, и через три с половиной месяца нас отпустили. А после смерти Сталина и Берии освободили всех иранцев, кто сидел в тюрьмах, был в ссылке. Но все политэмигранты находились под контролем властей. Если мы куда-то ехали по Союзу, то должны были пойти в ОВИР и взять разрешение на выезд, а по прибытии в место назначения там тоже отметиться, что прибыл, а затем убыл. Из Ашхабада всех иранцев отправляли в Душанбе. Мы хотели вернуться в Дагестан, откуда когда-то уехали, но нас отправили в Таджикистан. Тех, кто перешел границу с Азербайджаном, оставляли в Баку. А, например, греческих политэмигрантов, всех переправляли в Ташкент. Правительству, видимо, легче было держать всех под контролем в одном месте. Вместе с нами, насколько я знаю, в Таджикистан переправилось около 300-сот иранских семей. Их курировал ЦК КПСС и Красный Крест Таджикистана. Для взрослых открыли партшколу, где они два года проходили обучение.

Отец мой стал работать по профессии – он был строителем. Многие здания в Душанбе построены его руками. Мама была домохозяйкой, подрабатывала шитьем – шила красивые модные рубашки, какие носили в те годы иранцы. Старший брат поступил в Мединститут, а я уехал учиться в Иваново в Интердом (Ивановский интернациональный детдом – школа-интернат для детей политэмигрантов. – Прим. «Ферганы»). Там я познакомился со своей будущей женой – Валей, отец которой тоже был политэмигрантом. После интерната поехал поступать в Москву во ВГИК. В тот год из Таджикистана, кроме меня, приехали поступать девять человек. Все они поступали по направлению, а мне, как иранцу, дали только характеристику. Но все, кто приехал по направлению, провалились, а я смог сдать экзамены и поступил на операторский факультет.

Заур и его будущая супруга Валентина на «интердомовских» фото

Как раз в то время Хрущев объявил о заочном обучении на первых курсах некоторых вузов, чтобы молодежь после школы могла сразу пойти работать, сближалась со взрослой жизнью. ВГИК тоже попал в эту категорию. Первый курс я проучился заочно. И тут случилось недоразумение, из-за которого я чуть не вылетел из института. В конце первого курса нужно было сделать реферат о кинопленке. В Душанбе я его подготовить не мог, так как на «Таджикфильме» не было нужного оборудования. Я написал в деканат письмо, и мне разрешили сдать предмет, когда приеду в Москву. А когда я прилетел сдавать экзамены, мне даже не дали взять билет и сказали, что у меня двойка, потому что нет реферата о кинопленке. Я объяснил ситуацию, попросил дать мне возможность ответить устно, но комиссия была непреклонна.

Я пошел в деканат, ректорат, к парторгу – никто меня слушать не хочет. Говорят: «У вас двойка. Вы будете отчислены». Меня это задело – ведь мне даже не позволили ответить на вопросы билетов. Это было несправедливо! Я пошел в райком партии, к председателю Красного Креста СССР – и там ничем помочь не смогли. Тогда я пошел дальше – дошел до ЦК Компартии, до Михаила Суслова, попросился к нему на прием, и он меня принял. Мы разговаривали 45 минут. Я ему все свое возмущение выдал, сказал: «Наши отцы, которые приехали из Ирана, - настоящие коммунисты. Они правду людям в глаза говорят. А здесь они видят фальшивых коммунистов, которым не нужна правда, которые ничего не хотят слушать и поступают не по справедливости!». Суслов выслушал мою пламенную речь и сказал: «Послезавтра зайди к ректору. Он тебя примет». Через день, действительно, ректор Грошев принял меня вне очереди: «Товарищ Дахте, куда Вы добрались! Что же Вы так далеко пошли?». Я даже ответить не успел, как он вручил мне приказ о моем зачислении на второй курс. Оказывается, ректор, декан, парторг и еще четыре человека получили тогда выговор по линии ЦК, а это было серьезным наказанием.

Пока вся эта история тянулась, я остался без денег, а мне стыдно было позвонить домой и попросить, чтобы родители их прислали. Меня тогда выручил один хороший хрущевский указ – в столовых на столах должен был всегда стоять бесплатный хлеб. Я брал стакан чая за четыре копейки и хлеб на столе. И вот пока меня не восстановили, жил в прямом смысле на хлебе и воде.

Заур Дахте с мамой и сестрой

Так я и проучился на заочном, приезжая в Москву только сдавать сессию. Учась на третьем курсе, я уже здесь снял свой первый фильм о Головной ГЭС в Таджикистане и сюжет для центрального телевидения, за который получил благодарность из Москвы, и мне сразу было присвоено звание оператора. Знаете, за что? Я полез на самый высокий кран над ГЭС и забрался на самый кончик его 30-метровой стрелы и оттуда, с движущейся стрелы, снял панораму того, как работают люди на плотине – от машинного зала до водохранилища. Получился длинный план-панорама почти с высоты птичьего полета, москвичи обратили на него внимание. А после окончания ВГИКа я стал одним из первых местных операторов, которому доверили снимать художественный фильм, причем очень сложный – боевик «Встреча у старой мечети». Тогда на съемки полнометражных картин операторов присылали из Москвы. После этого фильма я стал снимать художественные фильмы ежегодно. Меня представили к званию заслуженного деятеля искусства, но были те, кто воспротивился, и в итоге мне дали заслуженного работника культуры.

В Иране я бываю постоянно – езжу с официальными делегациями, на фестивали, выставки, бываю у друзей и родственников. Меня часто спрашивают, какую страну я считаю своей родиной, и к какому народу себя отношу, ведь я родился в Дагестане, сам по национальности азербайджанец, приехал из Ирана, а живу в Таджикистане. Я отвечаю: назовите меня хоть интернационалом – какая разница! Человек должен быть человеком, с чистой душой, и приносить пользу, а кто откуда и какой национальности – не имеет никакого значения. Разве Адам и Ева имели национальность? У нас у всех – одни родители.

Гуля Зейналпур, преподаватель музыки:

- Мне было девять лет, когда не стало отца в 1957 году, поэтому я о папе очень мало знаю. Знаю, что он был из Хорасана, перебрался в Союз в 1930-е годы. Мама нас одна растила – сами вставали на ноги. В 1963 году я закончила восьмой класс и поступила в Душанбинское музыкальное училище, а в 1966 году попала в десятку учеников, которых отправили на учебу в Москву. Именно там мы совершенно случайно пересеклись с Теймуром – моим будущим супругом. Он тогда учился во ВГИКе, а я – в музучилище. А потом оказалось, что мы жили по соседству в Душанбе. Он меня, оказывается, приметил и понял, что я дочь иранцев. Как-то однажды он сам подошел ко мне на улице и спросил, чья я дочь, потому что знал многие иранские семьи. Мы стали общаться и вскоре поняли, что можем создать семью, несмотря на большую разницу в возрасте – он был старше меня на 25 лет. И прожили мы с ним тоже 25 лет.

Теймур был из Мешхеда. Ему было 24, когда он в 1947 году перешел границу с Туркменией. Их было очень много тогда – молодых коммунистов-подпольщиков, которые помогали советскому фронту. Они отправляли в Союз вязаные варежки, ватники, телогрейки, карманы которых набивали кишмишом, орехами. Когда их начали преследовать в Иране, родители их сами отправляли в Советский Союз. Они думали, что там коммунисты, с которыми они сразу найдут общий язык. А это были сталинские времена – своим-то не доверяли, а уж тем более эмигрантам. Всех перебежчиков грузили в вагоны и отправляли на Урал в колонии. Представляете, восточные люди, привыкшие к солнцу, зелени, свежей еде, попали в жуткие условия. Как он мне потом рассказывал, их кормили похлебкой из тухлой капусты, сажали в одиночные камеры. Работая на морозе, они отмораживали руки и ноги. Многие иранцы умирали, не выдержав холодного климата и этих ужасных условий. Теймур там от цинги почти все зубы потерял.

Среди политэмигрантов были и греки, и поляки. После Урала их всех отправили на Украину. Там они восстанавливали ДнепроГЭС и строили Черниговскую ГЭС, голыми руками работали в каменоломне. В общем, хлебнули всякого. В начале 1950-х годов им, политэмигрантам, разрешили обустраиваться там. А на Украине целые поколения женщин остались без мужей. Украинки даже говорили: побольше бы нам вагонов басурман прислали. Иранцы у них были в цене, потому что хорошо работали. Им разрешили жениться, не выезжая из Украины. Многие обзавелись там семьями. И только через несколько лет после смерти Сталина политэмигрантам было разрешено свободно перемещаться по стране. Теймур приехал в Таджикистан. Вместе с ним приехал и его верный друг Махмуд Тохири, который позже стал известным актером театра и кино, Народным артистом Таджикистана. Иранские азербайджанцы с удовольствием ехали в Таджикистан, потому что здесь все говорили на том же фарси, который для них был роднее и ближе, чем даже их родной язык. И в плане традиций Таджикистан им больше, чем другие республики, напоминал Иран.

Еще в Иране Теймур участвовал в театральных кружках, с друзьями ставил спектакли. Когда он приехал в Таджикистан, то сразу пошел работать в драмтеатр имени Лахути. Его приняли, потому что он был начитанный, талантливый и прекрасно владел языками. Он работал в театре и иногда играл эпизодические роли в фильмах. Например, в известном фильме «Я встретил девушку» он появляется в небольшом эпизоде в чайхане. А в фильме «Рудаки» он сыграл две небольшие роли – торговца книгами и арабского посла на приеме у падишаха. А в 1961 году Теймур решил получить образование по специальности, хотя по возрасту ему было почти 40 лет, и он перешагнул порог приема. Несмотря на это, его взяли во ВГИК на режиссерское отделение.

Теймур Зейналпур в роли торговца книгами в фильме «Рудаки»

В 1966 году он закончил, вернулся в Душанбе и стал режиссером дубляжа – переводил советские фильмы с русского на таджикский и занимался записью в студии. Это была очень трудная и напряженная работа. Он дублировал фильмы не только для Таджикистана, но и для Ирана, Афганистана, Пакистана, потому что хорошо знал языки. Его называли ходячей энциклопедией – он разбирался буквально во всем, даже в медицине, и на любой вопрос мог ответить, поэтому его уважали, он был в цене и на своем месте. Теймур прекрасно готовил, сам сервировал столы. У нас на кухне стояли сотни баночек с травами и специями, подписанные на фарси. Друзья-киношники говорили: «Эх, Теймур, если бы Брежнев знал, как ты готовишь, ты бы шеф-поваром в Кремле был». Он был душой любого застолья – говорил красочные тосты, пел застольные песни на русском и украинском языках.

Кстати, уже позже, будучи в Иране, я обратила внимание на то, что в каждой семье играют на музыкальных инструментах. Иранцы очень музыкальные, и почти все пишут стихи. Недаром персидская поэзия прославлена на весь мир. Они очень разносторонне образованные. Там всегда было очень серьезное обучение. Муж рассказывал, как их муштровали в школе, а родители строго наказывали за проступки.

В 1985 году Теймур получил первый инсульт. Ему запретили работать. Но за полтора года мы его подняли, и он, не послушавшись никого, опять вышел на работу – он не мог без нее, без коллектива. И через полгода получил второй инсульт. Врачи боролись за его жизнь. Всю левую сторону его полностью парализовало, и мы с нуля учили его есть, двигаться, ходить. С ним уже тогда люди приходили прощаться, а он прожил еще до 1996 года.

В Иране у него остались брат Амир и сестра Нохид, в честь которой мы назвали свою дочь. В 1990 году они нам прислали визу, но Теймур был уже лежачий. А я все-таки бегала, делала визу, верила, что смогу его повезти. Ведь он 44 года не был на родине! Брат-то приезжал, в сестру он 44 года не видел. Я оформила все документы и стала его готовить к поездке. Он очень хотел, потому что знал, что это его последняя возможность увидеть родных. Я ему обещала, что отвезу его на родину. Да и сама хотела ногой ступить на иранскую землю, ведь это родина и моего отца. Спасибо за то, что бог дал мне силы.

Постепенно Теймур стал ходить, и мы отправились в путь. А дорога была длинная: из Душанбе в Баку летел самолет, а из Баку уже поездом до Тегерана. Наш лечащий врач нам сказала тогда: «Возьмите с собой побольше лекарств. Даю вам гарантию, что вы его довезете, потому что его сейчас поддерживает эйфория предвкушения встречи с родными. Но в том, что привезете обратно, я не уверена». На что я ответила: «Если что и случится, пусть случится на родине – там, где похоронены его родители. Главное, что он увидит своих родных». И верите: как я повезла эти лекарства, так и привезла их обратно. Но встреча была очень тяжелой – плакали даже чужие люди. Ведь, когда он расставались, они были совсем молоденькими, а встретились уже почти стариками. Правда, через месяц Теймур уже просился обратно. Хотя мы жили в шикарном двухэтажном коттедже его брата в Мешхеде, но в последние дни он уже говорил: «Это не тот Иран, из которого я уезжал. Вези меня домой, хочу в Душанбе, на свой диванчик». Это была последняя их встреча – двух братьев и сестры, и они знали, что уже больше не увидятся.

По иронии судьбы возвращались из Ирана мы как раз во время августовского путча 1991 года. Нам повезло: наш поезд проскочил Карабах, а следующий состав захватили в заложники. Даже представить страшно, что было бы, если бы мы с Теймуром, который еле ходил, попали в заложники…

* * *

Свою эмиграцию каждая иранская семья переживала по-своему: одни испытывали горькое разочарование от советской действительности и считали свои прежние идеалы ошибочными, другие довольно быстро адаптировались и восприняли новую жизнь, как спасение от худшей доли. После распада Союза часть иранских эмигрантов вернулись в Иран и научились жить при исламском режиме. Другие же прочно закрепились на новой родине и ментально срослись с местным населением.

- Вообще, люди, которые вынужденно эмигрируют, обычно представляют собой идейно, граждански и политически активную часть общества. Часто они становятся достаточно известными. Что касается иранского народа, то это очень целеустремленные и усидчивые люди. Я 20 лет занимаюсь Ираном, и многое в этой стране не перестает меня поражать. В Силиконовой долине в Калифорнии больше 20 процентов программистов, специалистов по высоким технологиям являются выходцами из Ирана. Например, компьютерная мышь изобретена иранцем. Они не знают, что такое шпаргалка и не понимают, что можно списать с книги или куда-то подсмотреть. С детства их обучают тому, что твои знания – это твое спасение, твое достижение, твой успех, - отметил в заключение Раджаб Сафаров.

А Хизби «Туде» функционирует до сих пор – информацию о ее нынешней деятельности можно найти на официальном сайте партии. Ее руководство находится за рубежом, так как в Иране она по-прежнему запрещена.

Нигора Бухари-заде

Международное информационное агентство «Фергана»