Он снимал фильмы во всех мыслимых жанрах: мелодрамы и музыкальные комедии, боевики о гражданской войне («истерны») и философско-поэтические притчи. Теперь вот — документальное кино. Не потому, что долго живет и много успевает, а потому, что такой характер — страсть к вечному движению и обновлению. Сын украинки и узбекского таджика, Али Хамраев комфортно себя чувствует и в Европе, и в Азии. В оттепельные 60-е он был «шестидесятником», в мрачные 70-е — «семидесятником», в изменчивые 80-е — «восьмидесятником»… В каждой эпохе ему удавалось сделать нечто созвучное языку времени.

- Али Эргашевич, какими гаджетами (мобильный телефон, смартфон, планшет…) вы пользуетесь?

- Пользуюсь мобильным телефоном и переносным компьютером «Макинтош». Освоить помог сын Али-Эргаш. Было трудно, но постепенно освоил. Все равно использую часто блокноты, режиссерские тетради, ресторанные салфетки, даже туалетную бумагу для срочных записей. Потом переношу в компьютер по папкам.

— А на телефон фотографируете?

— Иногда, хотя чаще использую фото- и видеокамеру.

— Социальными сетями вы тоже пользуетесь: мы с вами старые «френды» в Фейсбуке.

— Некоторое время заходил в «Одноклассники», потом надоело отвечать на глупые вопросы и письма… Ушел в Фейсбук, который мне напоминает комсомольскую стенгазету моей юности. Многих своих друзей вижу там, они сигнализируют миру «Я жив!..», «Я здоров!..», «Я работаю!..». Бывает интересная информация, но Фейсбук отнимает время, поэтому стараюсь дозировать, не подсаживаться на интернет-иглу...

Али Хамраев 10 октября 2014 года в Фонде Марджани в Москве. Фото Динары Елисеевой

— Вы упомянули имя своего сына — и сразу захотелось спросить о ваших… истоках. Во многих классических советских фильмах есть мотив «дружбы народов»: украинец женится на узбечке, аварец берет в жены русскую и т.д. «Свинарка и пастух», «Улица тринадцати тополей», ваш ранний фильм «Белые, белые аисты», в котором сын почтальона привозит в родной кишлак белокурую невесту… В реальной жизни подобные истории зачастую сопровождались гораздо большим драматизмом, нежели в идеологически выверенном кино. С какими трудностями столкнулись ваши разноплеменные родители на заре своей совместной жизни?

— Маму вместе с двумя братьями и двумя сестрами моя бабушка Ганна вывезла из Полтавы, где свирепствовал большевистский голод. Её муж Антон уехал до этого на заработки и пропал. Так вся семья оказалась в Самарканде, испытав то, что испытал Мишка Додонов в повести «Ташкент — город хлебный».

Однажды, в 1936 году, мама прочитала в газете о наборе в студию киноактера и поехала в Ташкент сдавать экзамены. Пела узбекские и украинские песни, танцевала, читала Есенина и Маяковского, но получила отказ. Председатель экзаменационной комиссии, известный киноактер и сценарист Эргаш Хамраев в пустом коридоре увидел после экзаменов плачущую девушку:

— Чего ревешь? Не приняли?

Анастасия Тарасенко (это потом, после службы в армии, ее братья Василий и Яков переделали из-за обидного прозвища «хохол» всей семье фамилию на Тарасич) подняла заплаканное лицо:

— Я артисткой быть хочу-у-у!

— Дурочка! Кого ты будешь играть? Азиаток?.. Езжай учиться в Москву, в Ленинград, в Киев!..

— Меня мама не пустит туда! — совсем разрыдалась юная Настя. — В Ташкент из Самарканда с трудом отпустила…

— Ты где остановилась?

— У знакомых, на Урде…

— Пошли, я тебя провожу.

Эргаш Хамраев и Анастасия Тарасич, 1935 г.

Эргаш Хамраев проводил девушку на Урду, через год родился я, а в 40-м — мой братишка Давлят. Отец купил дворик с домиком из двух комнат. Дед Хамро-ота и соседи сначала холодно приняли голубоглазую Асю (так отец сразу стал называть молодую жену), а потом, когда услышали её узбекскую речь, попробовали приготовленный ею плов, ее вареники и пельмени, которые она разносила по всему переулку, — узбекско-таджикско-татарская махалля признала беженку с Украины…

— Ваш отец погиб на фронте. Вы успели с ним пообщаться? О чем бы вы его спросили сегодня? Помните, в фильме «Застава Ильича» молодому герою является погибший на войне отец, герой задает ему вопросы о смысле жизни, а тот ему: «Сколько тебе лет?» — «Двадцать три…» — «А мне двадцать один», — и уходит.

— Младший лейтенант Эргаш Хамраев погиб, когда ему было тридцать два года, а мне не было и пяти лет. Отец умер от ран в окружении под Вязьмой в феврале сорок второго. Я с ним в раннем детстве, конечно, общался, но ничего не помню. Мама, получив похоронку о гибели мужа, не верила этому, считала ошибкой. Мы жили трудно, приходилось продавать вещи, чтобы купить хлеб, но мама долго держала в шкафу костюм, пальто и шляпу папы, веря в его возвращение. Меня забрал в сорок третьем году в Таджикистан мой дядя Рузыбай, я там в горном кишлаке заболел малярией, и маме пришлось продать костюм, пальто и шляпу, чтобы купить билеты на поезд и привезти меня в Ташкент.

…Спросить отца о чем-то я смогу, только если он мне приснится вернувшимся после 9 мая с войны. Наверное, скажу ему: «Папа, нам было очень тяжело без тебя... Ты не обижаешься на маму за то, что она продала твой костюм?..» Сегодня Эргашу Хамраеву 105 лет, а его отец Хамро-ота прожил, как мне говорили старики, 110 лет. Я слышал, как он часто ночами молился, упрекал Бога за то, что тот отнял жизнь у сына и прибавил эти годы ему.

Дедушка Хамро Назаров

- Вы сказали, вашему деду было 110 лет… по версии стариков?

— Ну да. Дело в том, что Хамро-ота был очень спортивным человеком, занимался борьбой «кураш», его знала вся Ферганская долина. Может, из-за того, что очень молодо выглядел, после революции ему в документе сбавили лет пятнадцать. Тогда ведь в кишлаках как говорили? «Родился, когда зацвел абрикос». «Родился, когда убирали хлопок». Так и дед мой родился до того, как «царь крестьянам дал свободу», то есть до 1861 года.

— Каким вы запомнили Ташкент вашего детства?

— Ташкент моего детства был прекрасен!.. По пыльным улицам носились американские «cтудебеккеры», «виллисы», «доджи», по мощеному булыжником проспекту Навои мимо киностудии, ютившейся в бывшей мечети Шейхантаур, дребезжали трофейные «опели», в одном из них, кабриолете с откидным верхом, за рулем сидел неотразимый кинорежиссер Камиль Ярматов в тропическом пробковом шлеме. И тут же по улице на лошадях и верблюдах ехали узбеки в полосатых халатах и казахи в просторных чекменях, иногда проезжали фаэтоны, в них сидели офицеры в орденах и медалях, а рядом щебетали женщины в крепдешиновых платьях под цветастыми зонтиками. На базарах было много пышных блондинок, которые со своими корзинами в сорокаградусную жару гордо шествовали, наряженные в прозрачные кружевные ночнушки с бретельками. Это им присылали с барахлом наши солдаты, ступившие уже на землю Восточной Пруссии. А мы, загорелые пацанята, чтобы заработать свой рубчик, вприпрыжку двигались в толпе перед этими блондинками и громко, с жутким акцентом, пели:

Базар балшой,

народу многа-а!..

Русский барышня идет,

давай ей дорога-а!..

Али Хамраев с отцом Эргашем Хамраевым. Ташкент, Шейхантаур. 1939 г.

У всех во дворах жили эвакуированные семьи, в нашем доме, купленном отцом на первый сценарный гонорар, жила тетя Фира из Киева. Она готовила потрясающий красный борщ и ставила большую кастрюлю в воду арыка, который протекал через наш дворик. Мы с братишкой не выдерживали, под прикрытием персикового дерева подкрадывались к кастрюле, чтобы зачерпнуть железной кружкой наваристый борщ. Из открытого окна тут же раздавался крик тети Фиры: «Красный борщ едят только холодным! Потерпите, мальчики! Тетя Фира всегда вас угостит!»

Мы рвали в бесконечных садах еще не созревшие фрукты, пили из арыков, журчавших по всему городу, чистую горную воду, потом нас прошибал жуткий понос, и мы бросались без трусов в ледяной Анхор. В переулках неистово играли в «лянгу» — подкидывали ногой клочок козьего меха с закрепленными смолой пятаками или свинцовой блямбой, от души наяривая «люры», «сачи», «бески». Мама всегда мне говорила: «С этой лянгой заработаешь грыжу!»

Потом в темноте мы превращались в казаков-разбойников, прятались в кустах и ямах… И очень поздно расходились по домам под крики своих мам:

«Али-и-к!.. Домо-о-й!»

«Фима-а-а!.. Ты еще жив?!»

«Джура-а-а!..»

…И засыпали под звездным небом в своих дворах на Шейхантауре, с наслаждением, как можно медленнее, прожевав горбушку черного хлеба, политого хлопковым маслом и присыпанного солью, а кто жил получше — сахарным песком...

Потом, ранним утром, заберешься на глиняную крышу своего дома, ляжешь на проросшую траву с красными маками и долго смотришь в бесконечное голубое небо, по которому медленно плывут белые облака… Счастливее тех дней у меня не было!

— Али-ака, вы снимали кино при «советах», снимали и при «буржуях». Расскажите, пожалуйста, о руководящей роли Мудрого Центра в вашей кинематографической карьере. Чувствовали ли вы на себе клещи цензуры?

— А ты зря иронизируешь! Люди, как и все животные, подвержены стадному инстинкту. Им всегда нужен пастух, вожак, лидер, всезнающий, Впереди Идущий — называй как хочешь. Так и Мудрый Центр в лице Политбюро ЦК КПСС или Бюро ЦК Компартии Узбекистана руководили всеми жизненными процессами в СССР на правах «Пахана», если выражаться и поныне модным уголовным лексиконом. «Клещи цензуры» я чувствовал, но как умел, старался обходить их. Способов было много, долго рассказывать, но иногда я хитрил, иногда брал измором (фильм «Белые, белые аисты» имел одиннадцать вариантов!), возил редакторам в Москву зимой дыни, виноград и свежие помидоры, звал в Ташкенте к себе домой, угощал пловом. А в заграничных поездках не стеснялся носить чемоданы начальства, развлекал их байками, подливал вина на банкетах. А что сделаешь, как еще найти путь к сердцу чиновника? Это сегодня все решается просто — откатами, звонками из Администрации Президента, пухлыми конвертами с зеленой начинкой… А в СССР было труднее. Помню, замечательный человек и умный редактор Госкино Антон Дмитриевич Сегеди, страстный любитель орхидей, часто говорил мне в чайхане после плова с хорошим коньяком: «Хамраев, ты мне нравишься, и фильмы твои нравятся, но пойми: я цепной пёс коммунизма, на кого скажут залаять, на того и лаю!»

Али Хамраев в Андижане на практике вгиковца. 1958 г.

На компромисс, конечно, иногда приходилось идти… Чтобы сохранить фильм, труд моих друзей и большого коллектива. По мелочам. Сократить количество «мрачных» кадров», выкинуть из монтажа небритое лицо, смягчить острую реплику… Но в принципиальных случаях я не уступал. Помню, секретарь ЦК КП Узбекистана, главный идеолог Рано Абдуллаева посмотрела мой исповедальный фильм «Я тебя помню» и одобрила с мелкими поправками. Московские чиновники тоже приняли фильм, была назначена премьера в Доме кино в Ташкенте, напечатаны и разосланы пригласительные билеты. Я очень волновался, ведь фильм рассказывал о том, как я искал в лесах под Вязьмой могилу своего отца. В ходе работы над картиной я похоронил маму, которой привёз немного земли с могилы ее мужа...

И вдруг мне говорят, что Рано Абдуллаева снова хочет, уже более внимательно, посмотреть мой фильм. Маленький директорский кинозал, секретарь ЦК вынимает блокнот, готовится записывать замечания. Когда зажегся свет, она перечислила шестнадцать (16!) замечаний и поправок, которые необходимо было сделать. Поправки были чудовищными, я отказывался верить своим ушам:

в вагоне-ресторане убрать со столов «Пепси-колу», заменить узбекским лимонадом «Лаззат»;

убрать песню «Ай да Галя и Султан, Украина и Узбекистан…»;

при движении поезда через Казахстан вместо пустыни, верблюдов и кладбищ поставить кадры полей с пшеницей, заводов, современных городов;

убрать драку на русской свадьбе;

вырезать кадр, в котором герой несет на руках через глубокий снег старого священника;

убрать кадр, в котором баран появляется в вагоне-ресторане…

Я был потрясен.

— Но ведь Москва приняла фильм...

— Вы, товарищ Хамраев, работаете в Узбекистане, а не в Москве!

— Вы же две недели назад видели фильм, высказали свои пожелания, и я их исполнил...

— Я имею право смотреть фильм столько раз, сколько захочу!

— А я, как автор, имею право не согласиться с вашими замечаниями.

— Вы не согласны с мнением Центрального комитета нашей партии?

— Пусть весь Центральный комитет посмотрит мой фильм... Я, как коммунист, не согласен именно с вашим мнением...

Абдуллаева покраснела, повернулась к директору киностудии и заявила:

— Я больше не буду смотреть фильмы Али Хамраева!

Директор суетливо помогал ей всунуть руки в рукава пальто, а я выпалил:

— Конечно, вы не будете смотреть мои фильмы! Вас должны за самоуправство снять с должности секретаря ЦК!!

Фильм был запрещен, я в тот же вечер написал большое и подробное письмо Михаилу Горбачеву. Через месяц меня вызвали на заседание Бюро ЦК компартии Узбекистана. Это было не заседание, а настоящий цирк. Первый секретарь ЦК Усманходжаев не пришел, вел заседание второй секретарь ЦК Анищев. Сначала посмотрели фильм в полной тишине. Потом началось обсуждение. Я почти никого не знал из присутствующих в лицо.

Худощавый русский (оказался руководителем КГБ Узбекистана) спросил:

— Сколько стоил фильм?

— Триста тысяч рублей... — ответил директор киностудии Шухрат Аббасов.

— Удержать эту сумму с режиссера!

— Мне придется пятнадцать лет непрерывно работать, чтобы выплатить эту сумму... — ответил я. Все зашумели, встал маленький толстый человек (оказался партийным лидером Ташкента):

— Товарищи, у него герб СССР на вагоне специально забрызган грязью!

— Мы можем представить квитанцию за оплату поливомоечной машины, которая вымыла весь вагон перед съемкой... Просто герб на стене вагона кое-где протерся от времени...

Но лидер города не унимался:

— Вы думаете, мы не понимаем вашей аллегории? Что означает черная туча, которая несется по небу, когда ваш герой едет в поезде в Москву?

— Это означает дурное предчувствие. Герой может не успеть вернуться домой, его мать тяжело больна...

— Вы нам сказки не рассказывайте!.. Товарищи, черная туча означает, что негативные явления из Узбекистана с огромной скоростью распространяются на Москву!

Все зашумели, а руководитель КГБ крикнул:

— Мы больше не выпустим Хамраева за границу! Это всё влияние Запада!

Я подождал, пока все успокоятся, и сказал:

— Я написал Горбачеву, думал, в стране идет перестройка... А мое письмо переслали к тем, на кого я жаловался...

Второй секретарь ЦК Анищев меня прервал:

— Не забывайте, где вы находитесь!

— Я недавно снимал в Афганистане, я там твердо знал, где враг... И мне было легче, чем сейчас перед вами.

Под возмущенные крики я вышел из зала, приехал домой и написал письмо в Комиссию по жалобам XXVII съезда КПСС, который вскоре открывался в Москве. В этой комиссии, в основном, заседали старые большевики, и я знал, что по уставу партии они должны тщательно рассмотреть любое письмо, любую жалобу самых рядовых коммунистов...

И я победил. Меня пригласил через некоторое время в свой кабинет Анищев и, не поднимая глаз от бумаг, произнес сквозь зубы:

— Произошла ошибка... Ваш фильм в Москве признан идеологически безвредным...

— А Усманходжаев об этом знает? — спросил я, имея в виду Первого секретаря ЦК компартии Узбекистана.

— Я ему уже сказал.

И я еще раз убедился, что руководители республик в СССР были марионетками, а командовала ими Москва. Даже такая умная и образованная женщина, как Рано Хабибовна Абдуллаева, попала под этот пресс и играла в эти игры…

Во время произвола следователей Гдляна и Иванова (так называемое «хлопковое дело») Рано Абдуллаева с тысячами других невинных людей была арестована.

Иванов меня вызвал в КГБ республики. Диалог наш с этим неприятным человеком был кинжальным:

— Вы давали взятки Рано Абдуллаевой?

— Никогда... Это бред!

— А ваши коллеги?

— Почему они должны давать взятки секретарю ЦК? Режиссеры народ не богатый.

— У вас ведь был конфликт с Абдуллаевой!

— Это по работе, а в жизни мы хорошо к друг другу относимся.

Потом Рано Абдуллаеву освободили, а Гдляна и Иванова до сих пор поминают в Узбекистане нехорошими словами...

— А с западными продюсерами всё было иначе? Я имею в виду ваш интернациональный проект «Бо Ба Бу»…

— Главное отличие — полная свобода! Если сценарий понравился и западный продюсер достал для проекта бюджет, этот капиталист создаст тебе все условия для работы. Госкино республики или СССР такую свободу не давало, хотя контроль был только на уровне утверждения сценария и сдачи готового фильма. А весь процесс подготовки, съемок, монтажа никто не контролировал. Режиссер в те времена был авторитетом №1. Райкомы, горкомы, обкомы выполняли все его просьбы и пожелания. Если честно, то сегодня продюсеры (не исполнительные, а те, которые деньги контролируют, которые считают себя «благодетелями») — они просто монстры в сравнении с Госкино и другими государственными органами. Часто слышишь от наших продюсеров на постсоветском пространстве: «снимать будете только эту актрису!»; «на съемки поедете не в Иркутск, а в Смоленск: там такая же тайга…»; «этот оператор слишком дорогой, приглашайте другого!»…

А потом ты обнаруживаешь, что у тебя в съемочной группе работают родственники продюсера, дети его друзей, что часть людей вокруг тебя стукачи и осведомители, и ты обложен со всех сторон…

Момент съемок фильма «Чрезвычайный комиссар»

- Какова предыстория «Бо Ба Бу»? Этот фильм стоит особняком в вашей фильмографии…

— Перестройка, развал СССР, закрытие моего проекта «Тамерлан», неразбериха 90-х… Я не снимал 11 лет, потом написал сценарий по мотивам строки из Корана «…никогда не женитесь на женщинах отцов своих». Эти 13 страниц сценария понравились в Италии; у бизнесмена Рустама Ибрагимова нашлись 200.000 долларов, к деньгам Ибрагимова добавились итальянские лиры, французы оплатили франками кинозвезду Ариэль Домбаль и композитора из Парижа Клода Самара — так я и снял фильм под Хивой за шесть недель.

Это незабываемо! У меня было одиннадцать прекрасных специалистов из Италии и Франции, море кинопленки «Фуджи», мои «узбекфильмовцы» прошли потрясающую школу профессионализма у западных кинематографистов. Тогда, в 1998 году, один участник массовых сцен стоил 1 доллар, верблюд в кадре — 1 доллар, хороший обед из шурпы и плова — 1 доллар, койка в гостинице — 1 доллар… А улыбки и гостеприимство хивинцев ничего не стоили!

— Ваш путь в кино — от переосмысления старых, как мир, сюжетов («Любит — не любит?», «Где ты, моя Зульфия?») через жанр «истерна» («Красные пески», «Седьмая пуля») к философской притче («Человек уходит за птицами», «Телохранитель», «Бо Ба Бу»). То есть, по сути, к авторскому кино. Как дался вам переход к сериальному формату? Был ли этот опыт чем-нибудь полезен?

— Переход к сериальному формату? Я снял всего два сериала — «Место под солнцем» и «Артисты». Я, как и многие мои коллеги-режиссеры, просто выживал в тяжкое время «малокартинья». Этот термин впервые появился при Сталине, когда он лично читал сценарии и давал добро к производству десяти или двенадцати фильмов в год. А в 2000-х такой период наступил для режиссеров авторского кино, которые не вписывались в мощную коммерциализацию искусства. Однако телевидение не дало многим из них потерять квалификацию и впасть в нищету. Я лично очень обязан продюсерам одного из российских телеканалов Денису Евстигнееву и Ираклию Квирикадзе за помощь в моем «выживании». Трудное время позади, и «сериальный» период для меня закончился.

…Сегодня я снимаю документальные фильмы в Фонде Марджани, сотрудничаю с любимым сценаристом и другом Одельшой Агишевым (мы вместе работали над фильмами «Ёр-Ёр», «Белые, белые аисты», «Чрезвычайный комиссар»), часто бываю в Ташкенте, пишу сценарий к новому исповедальному проекту под названием «Псих», участвую в кинофестивалях. Недавно я вернулся из Мексики, где в рамках международного кинофестиваля FICUNAM была показана ретроспектива восьми моих фильмов. В сентябре в Нукусе в честь столетия со дня рождения основателя одного из лучших мировых музеев состоится премьера фильма-портрета «Страсть Игоря Савицкого». Этому фильму я отдал четыре года жизни. Вместе со мной его представят Генеральный продюсер проекта и Президент Фонда Марджани Рустам Сулейманов, а также Мариника Бабаназарова — главный консультант фильма, директор Нукусского художественного музея имени И.В.Савицкого. Жизнь продолжается…

Али Хамраев в Мексике, рядом с Пирамидой Солнца. 2015 г. Фото Сергея Лозницы.

— Правильно ли будет сказать, что в последние годы вы живете там, где работаете? Италия, Россия, Мексика…

— После развала СССР я не смог реализовать несколько своих проектов — эпопею «Тамерлан Великий», историческую драму «Басмачи», фильм по сценарию Андрея Тарковского и Александра Мишарина «Сардор» (замечательная история про человека, который боролся за свободу своего рода, заточенного большевиками из-за эпидемии проказы на остров Борса-Кельмес), экранизацию шедевра Андрея Платонова «Джан»…

Видно, я не смог приспособиться к новым реалиям, всюду образовались на руинах СССР новые государства, история пошла по иному пути — против нее ведь не попрешь. О том, как бессмысленно сопротивляться развитию истории человечества, очень точно сказал Виктор Шкловский: «Когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости…» Я живу теперь по принципу наших предков, кочевых народов Центральной Азии, живу там, «где трава зеленая». Волею судьбы дети мои обитают в России, в Швейцарии, в Италии. Мой итальянский внук Леонардо мне говорит: «Деда, у меня в классе больше всех кровей: итальянская, узбекская, таджикская, украинская, уйгурская, татарская!.. Как это называется?»

«Интернационал», — отвечаю внуку.

Али Хамраев в Самарканде. Август 2012 года

Разговор вел Санджар Янышев

Международное информационное агентство «Фергана»