"Конина". Роман Сергея Спирихина в альманахе "Малый шелковый путь-3"
Год назад газета писала о втором выпуске альманаха "Малый шелковый путь", ставшем первой попыткой антологии современной русской поэзии и прозы Ташкента. Так вот, спешу сообщить, что скоро на прилавках книжных магазинов появится третий выпуск "Пути...", напечатанный все там же, в "Издательстве Руслана Элинина". Но на этот раз альманах будет "общеузбекским", то есть в книгу войдут стихи и проза авторов разных направлений и школ: от непосредственно ташкентской до ферганской. Презентация альманаха состоялась в августе в Ташкенте: на Открытом ташкентском фестивале русской поэзии. Репортаж об этом фестивале читайте в конце месяца, пока же предлагаю вашему внимания отрывок из романа Сергея Спирихина "Конина. Записки скотовода", который в 2001 г. был выдвинут на премию Андрея Белого, а также признан нашей газетой лучшей прозой года. Роман, написанный в форме дневника ташкентско-питерского маргинала, увидит "большой свет" именно в альманахе. Надеюсь, с выходом книги "Конина" обретет новых поклонников.
===========================
30 августа 2001. Я б не сказал, что Новое - это и т. д. позабытое.
Но новость есть у меня для меня: то, что п е р е е х а л на квартал девять. Ингу не взял. Взял самое необходимое: серого зайца с ручками врозь, пятнадцать книжек. Здесь много тараканов. Жалка их чаща. Их чаша. Просто это первое, что бросается в глаза, когда ты одинок и мыслишь одиночество как набор вещей. Большие планы (уморить всех тараканов в мои планы не входило, но наша европейская жизнь является и состоит из случайностей) - быть самостоятельным. Экзистенциальная суверенность. Почему почитали экзистенциалисты это за абсурд - это вопрос к экзистенциалистам. По-моему, они озвучивали заказ французского министерства образования. Перестарались в своих кабинетах. Или были тупые времена. Потому что Культура заинтересована в пафосе - и всегда пытается ангажировать на танец. Паркет, штиблеты, танцевать. Пойду на выставку.
"Ежик - птица гордая: пока не пнешь - не полетит"
Логические поясниловки этим цепочкам.
Три: страх конечного (смерти): деньги кончаются, юность кончается, все это кончается; страх бесконечного: абстрактные понятия; и третий страх - страх самого себя: страх выбора между 1 и 2.
А больше ничего нет в мире: это Кудряшов говорит.
Мы говорили! Какая праздность!
Кудряшова я пригласил на новоселье, без шуток. Чтобы он заговорил пространство молчания.
31 августа 2001. Говорили о тараканах: что Они предупреждены о готовящейся войне, которую они проиграют, не смогут выдержать "машеньки" - а также о музыке, которая абстрактна, бесчеловечна. К. исполнил эту музыку Тибета. Я дивился. Какое исполнение! Таракашки встали на задние лапки, начали преображаться. Но даже музыка кончается. Знаете, наша жизнь еще не совершенна.
1 сентября 2001. День праздника, 1 сентября. Отнес на бульвар работу, своего рода шедевр. Много было хорошего сделано для мира, но не насытить его этими скромными дарами - он большой и просторный. Можно сказать, что впервые увидел означенную необъятность. Есть у него и толщина - метра два над землей. Любить его - последнее дело, но не любить его - провал. Хочется быть добрым, очень, но за наивность цена будет рабство. Я еще маленький, и мне клеймо рабства не к лицу. Спасают боги.
2 сентября 2001. Слава (человек по фамилии Аносов) выступил в образе "так проходит земная слава" - разобрал августовский текст на предмет литературы. Согласен, есть фразы неубедительные, не живописные, но ведь я и не смакую. Мое эстетство глубинное, тараканов я бью. Пытался оправдываться с помощью слова "ничтожное". "Не убедительно", - сказал С. Куда пойти? Бродили с Каримом в образах философов по ночи с луной над домами. Все закрыто. Странный праздник. Но купили. Не было сомнений. Говорили точные и горькие слова.
3 сентября 2001. Думаю об Инге.
Продолжаю думать об открытом космическом пространстве. Не боюсь его. У него нет рук, чтобы скрутить мое присутствие. С Каримом последнее рандеву: потому что, что он хороший. Но это исключение, а не общее место. Понимаю сосноровский и т. д. пафос: людей много, но мало в них источников света. Это грустно, потому что свет-то - был.
4 сентября 2001. За общение нужно платить (интериоризировать сказанное и понятое) - поэтому два дня с Каримом - это много лет, чтобы помнить его. Слабые души мимикрируют под своих собеседников. Конечно, хочется могущества - это неизбывный порыв. Нет карты мира, где стрелочками показано (не даже будущее), а все то, что желалось. Хорошо жить в домах, с мечтой о лете. Все другое не под силу, неподсилу. Был на бульваре, немножко там выпил. Но какая-то водка везде отравленная. Вызывает отвращение оттого, что и так не блещет красотой. Заблудился в однообразных улицах. В этих магнитных параллелях и меридианах. Приехал в гости к Инге, положил голову на холодильник: эксперимент не удался, у меня нет (и не было) способностей.
5 сентября 2001. Ходили сюда за красками. Тараканов все меньше в щелях, но голова совершенно садовая. Делали разбор жизни: в Ташкенте, говорю я, я не останусь, Вена - страшит, С. - пугает, Питер - удручает. Но и петля - тоже не подарок. "Мускатные орехи, - говорит Инга. - Три мускатных ореха!"
- Что три мускатных ореха?
- Три мускатных ореха - это яд. Едят с кожурой, запивая водкой. Исход летальный! Продаются на рынке желающим.
- Могут и спасти, перевести в статус инвалида. Вот уж будет счастье. Плюс - мне не все равно, где будет моя могила, на Куйлюке я не лягу.
- Да, ты уж точно никогда и нигде не ляжешь, а другие - страдают.
6 сентября 2001. Однако давление 160 на 98, только пульс почему нормальный, 60. Пытался спать, но это и опасно. Раненым на войне говорили: не спи, не спи, солдат. Кого будили, те до сих пор в строю. От остальных остались только сапоги. Может быть, поесть, чтобы вдохнуть жизнь. От приключения на кухне повеяло прочностью. Еду нужно любить. Позвонил Карим, сказал, что обиделся, что я не съел у них третьего дня сосиску. Да, говорю, знаю: потом придется отвечать за все сразу и - по отдельности. Полистал найденную тетрадку: тоже своего рода женьшень. Инга устала, ушла спать. Включил узбекский канал без звука: что пустыне хорошо - суслику смерть. Меряю давление, но испортился приборчик. Надо смириться и прильнуть к пустоте. Вдруг будущее улыбнется.
7 сентября 2001. Был в замечательном месте. Народу, как в аэропорту. Но это центр по кодированию. Приезжают целыми семьями. Сегодня много наехало из областей. Алкоголики сидят под акациями, курят, понурив голову. Я тоже не мог сообразить, куда попал: "Здесь оформляют какие-то прописки в жизнь?" Но многие уже трезвые, смотрят в люди, предъявляют квитанции. Какой-то неуживчивый взял свежей воды и полил из бутылки асфальт: все, завязал. Пить под прямыми лучами солнца неинтересно, дешево и опасно; и вообще пора собирать урожай - белое, серое, золото. Ходил по улицам, не питая собою иллюзий. Зашел в макулатурный магазинчик, в тот, где оставшиеся умственные усилия измеряются центнерами и гектарами. Купил Обломова и Соловьева, а также вынес замечательный список. Вот он - шедевр новейшей литературы этих мест:
Для 1 кг риса - 10 кг макулатуры
Для 1 кг гречки - 11 кг макулатуры
Для 1 пачки чая - 5,3 кг макулатуры
Для 1 бут. хл. масла - 44 кг макулатуры
Для 1 пачки порошка - 3,5 кг макулатуры
Для 1 пачки сигарет - 3 кг макулатуры
Для 1 куска мыла хоз. - 3,8 кг макулатуры
Для 1 пачки соли - 1,0 кг макулатуры
Для 1 бут. масла - 20,5 кг макулатуры
Для 1 бут. масла "Атлас" - 20 кг макулатуры,
Прочитал Инге этот список, она заревела.
9 сентября 2001. Встреча с Кудряшовым. Вручил "Замысел". Он все матереет - этот "Замысел" - в отличие от Кудряшова: лежал на диване с черными подошвами босых ног, с тяжелой головой. "Черт, - говорит, - кажется, влюбился". Но ноги вытянуть постеснялся, прогнать с краю дивана пузом вверх Бродского плюс Пушкина - то, что от них осталось. Посмеялся о моем намерении закодировать психику на предмет пиво-водочных изделий: заколдуешься - и уже никогда не расколдуешься. Я говорю, что мне уже хватило одного зрелища того табора колхозников, приехавшего к Бутейко за исцелением - с пирожками, с арбузами, с маленькими детьми. Да и постсиндромные сны не предвещают ничего хорошего, все в жанре катастроф. Будто мы приехали с цирком на гастроли и живем на последнем этаже небоскреба. Неуютно. Взяли мячи, пошли кидать их об стены на внутренней лестнице. Несколько перестарались, башня вошла в резонанс. Все закачалось, и только мы успели выбежать, как построение рухнуло. Стекла, полиция, начинается расследование, нас 15 человек, и нам нельзя говорить, что это мы виновники этой глобальной катастрофы. Обмениваемся тайными знаками: латунными дисками - бродим по руинам, отыскивая жизнерадостных живых.... Или Басилашвили делает нам с Флягиным выговор за неправильное употребление какого-то химического слова.
10 сентября 2001. А в "Замысле" прочитал следующие, поразившие меня строки: Павел Воронов: "Последние, по дате создания, - цикл дневниковых записей: "Последние 000", "Знаки равенства", "Принцип нарцисса", "Бойся восемь" и "Роза рыба". Фабула этих записей минимальна и не претендует на оригинальность. Российский писатель и вынужденный (кем или чем?) эмигрант изнемогает от скуки и безысходности внекультурного существования в дикой азиатской стране с непонятными ему варварскими обычаями и отвратительным климатом, будто бы находя утешение в философии дао и нежной привязанности к жене, но тем не менее постепенно спиваясь и опускаясь до уровня даже не обывательского, а уже чисто растительного существования, а где-то там, за горизонтом судьбы и событий, осталась его настоящая жизнь, о которой он и пытается написать книгу воспоминаний - "Вариант философии" (роман-эссе о Новых Тупых и перформансе как высшей форме современного искусства), утверждая через эти попытки для самого себя якобы неразрывность связи с бытием культуры, но повседневность, как бы игнорируя эту связь, постоянно захлестывает сознание мутными волнами мелочных, сиюминутных переживаний, засыпает пылью апатии и мусором рутины, текст постепенно утрачивает индивидуальность, авторство, адресность, превращаясь из поэтической и философской исповеди в смесь констатации смены календарных дат со случайным шаманским цитированием фраз и отрывков из полузабытых классиков... Но книга, как бы нечаянно, оказывается написана!.."
Что ж тут скажешь. Молодец. Можно было бы и усилить: "до глубоко скотского, бессмысленного, трупного состояния - с игриво оскаленным зловонным ртом!"
11 сентября 2001. Рисование трех картинок. Инга спит. Катя по телевизору появилась на минуту и пропала: прямое включение из Нью-Йорка: Нью-Йорк в огне! Всемирный торговый центр атакуют самолеты террористов! Разгромлен Пентагон! Два самолета на подлете к Белому дому! Один из небоскребов рушится, погребая под собой Валютную биржу, служащих, саму мечту об Америке! Вот это - новости! Такое может случиться только в Америке. Однажды. И действительно случилось! Годзила ведь на этих же башнях устрашал народ. Ловил за хвост вертолеты.
Блин, сказал Кудряшов, упустили момент: надо было в ночь разбомбить весь этот арабский мир: Багдад, Кабул, Каир, Дамаск, палестинцев всех вырезать! Но - упустили, упустили! Можно было мировую войну раздуть за считанные часы! Сказать последнее прости этой цивилизации, построенной на сыром тесте чадолюбия, самосохранения, банкостроения, блядского прогресса. Но - не посмели, ушли в шок, потому что внутри у них - мешок с тряпками, залитый кетчупом, и обломки клюшки для гольфа. "Арматуру здания разрушить можно, но основания американского железного духа - не потрясти!" Ублюдки! "Пожалуйста, пусть Россия не проводит испытаний ракетами на Тихом океане!" Да ее надо было брать голыми руками: Россия забирает Аляску себе, японцы отсекают саблями недостающей землицы, кубинцы высаживаются на побережье Карибского моря и танцуют победу, китайцы объявляют Оклахому своей провинцией, американский народ весь до единого сгоняется в Голливуд и размещается там до особого распоряжения в дощатых домиках, худеет, дерется из-за кока-колы. Но и без этого - спесь теперь сбита, и американцы никогда не поднимутся с колен. Вся их виртуальная индустрия теперь будет вызывать лишь комические чувства. Глиняные ножки подкосились, морды у всех в белой пыли. Имидж разворочен.
- Американцы плачут, - сказал я, - по последним сводкам.
- Да неужто! За Шварценеггером они еще не посылали? Чтоб рыдать на его груди.
12 сентября 2001. Повторение вчерашних кадров атаки с других ракурсов. "Тихая злость, - сказал Буш-младший, - тихая злость!" Это он так бессознательно цитирует Уитмена. Продуктовые магазины разграблены. Восток говорит: это не я, это не я, а может быть, я. Инга собрала сумку с документами и открытками - бежать в степи к черепашкам в виду скорых афганских катаклизмов. Там на поезд - и на Север, скрываться среди оленей, удить камбалу. У меня тоже праздник: 24 года творческой деятельности. Раздвинул рукой листву: тут ли ты, осень? Да, Инга права: полное отсутствие природы можем мы наблюдать с балкона сданного в строй пансионата. Разве что сам воздух мы назовем природой. В воздухе еще есть напряжение и дуновение, когда ты проходишь сквозь него. И вообще дело не в листьях в лужах, хоть с них многое начинается. Все дело в новой грусти, на которую ты откликаешься.
И где же ты, здравствуй, грусть.
И все-таки есть какой-то сквозняк. Присутствует.
13 сентября 2001. Прогулка по парку. Залез на чертово колесо, и оно протащило меня по ни на что не похожей траектории - поперек всего на свете. Видел на крыше будки веник, совок и лопату, а вверху - притихший и пустынный верх (ни одна гадина не пролетела). "Это я так кружусь", - подумал. Скрип колеса - вот что могло бы навести на размышления о бренности колеса. Не век же ему быть, сказал бы Захар, когда-нибудь оно должно изломаться. Слез с колеса в мир мягких игрушек. Поискал глазами тир. Вон он и тир. Попытался пятью патронами убить две свечки. А у них фитилек спрятан за медный корпус. Только сверху. Поубивал пулями с кисточками резиновые мишени. Но пули тоже со смещенной осью. Чуть-чуть не хватило очков для приза. Еще бы пять очков, сказал оружейник. Но мне и этого хватило, чтобы разрядить воздушную обстановку. Попил пепси-колы. Сцена пуста, никто на ней не и з г и н а е т с я в художественных жестах.
14 сентября 2001. Десять лет сеизму. Светлый праздник. Один из тех, как тысячелетие даосизма, например, три тысячелетия зороастризма. Еще совсем молодая философия, еще сохраненная от разграбления и от развращения, и от извращения схоластами - хоть и предпринимались к этому попытки. Сеизм нов и готов. Его публичное развертывание - дело авторского каприза. Цинизма. Внутренняя же его реализация отчасти принесла кое-какие сладко-кислые плоды. Очень символично (и отрадно) отмечать полуторалитровой бутылкой кока-колы десятилетие сеизма на квартале девять самим с собой. Ну, кепка на ручке дивана. Но кепка - это тоже я. Книжка по сеизму. Написана собой же. "Поэтому се невозможно предсказать, его невозможно вообразить, привести аналогии, описать общими словами. Его можно только явить: вот - се. И чем оно больше не похоже на аналоги, чем оно неожиданней и неописуемей - тем более оно проявлено... Се существует только в отличии.... По этому принципу - по принципу остаточности - неискушенный сеист всегда может найти свой путь... что всегда остается только себе - это и есть твое се". Всем праздникам праздник. Даже Инка, кажется, забыла, как десять лет назад нашла это се в словаре Даля на Фонтанке - для названия журнала. Через год мы уже активно сеяли се по лужам Ленинграда, закапывали в землю у Ботанического сада, читали лекции. Се-се! 500 книжек было издано. Где-то они теперь.
Покупка сентябриков - не без постмодернистской иронии - целый букет отношений внутри вечернего букета: "Сентябрики есть?" - "Есть, есть, вот это - сентябрики!" - "Раньше были синие, почему теперь сиреневые?" - "Теперь дорисовывает и не пририсовывает". Значит, теперь сиреневые. "Ты художник, - сказала Инга, - не чувствуешь опасности. Будут бомбить Афганистан". "Да, Инга, ты права: надо покупать ослика, увозить папашу".
15 сентября 2001. "Но мы, как всегда, опоздали, - сказала Инга, - нам всегда не везет". Буш призвал армию резервистов, раскупают флаги, Мадонна нарядилась во флаг. Месть неизбежна. Уже слышны взрывы детских петард. "Уже началось", - сказала Инга. Пришел Игорь: "Предчувствую недоброе, раньше не предчувствовал, а теперь болит душа". Наметил маршрут отхода через Турцию, но еще нужно успеть продать квартиру и закончить компьютерные курсы - но маловато времени. А Карим - спит, спит себе и спит. И Саша тоже спит. Нету телевизора. "Отсутствие телевизора - признак духовности", - говорит Карим.
"Тебе надо бежать, - говорит Инга, - пока ты еще цел".
17 сентября 2001. На квартале девять старик с мотыгой окучивает свой сад. Шиповник выбросил свои плоды: красный салют. Узбекистан приемлет США, сказал Карим с грустью, они поспидоноствуют, а нам-то здесь жить. Тоже с отвращением относится к ломке режима. Руслан уже бегает с палочкой и стреляет из нее в отца. "Еще несмышленыш", - думает Карим. Война ему - хуже горькой редьки: только начал внутреннюю отделку философского мира - а тут опять дыхание варварства, опять
э т о: только не трожьте моих фигур.
22 сентября 2001. А кого не умилят - эти возможности начинать фразы заново. Существование во фразеологических оборотах еще скорее, чем рост грибов, скорее, чем жарить грибы. Карим зажарил мою книжку под названием "Конина" - и вот она уже учит меня, собравшаяся в одно: вам, Спирихин, двойка, но только потому, что вы пытаетесь присутствовать с отсутствующим видом. - А родителей, говорю я, не надобно ли призвать к ответу? Книга уже сволочь.
29 сентября 2001. Ну что, мое стадо маленькими буквами, приплыли?
Суши копыта.
========================
Дополнения по теме
ЭМИГРАНТЫ: СЕРГЕЙ СПИРИХИН И ВЛАДИМИР КАМИНЕР
Николай КОНОНИХИН, Санкт-Петербург
Культура, 10.01.2002, c. 6
Клуб "Паръ.spb" провел литературно-музыкальную вечеринку, организованную Немецким культурным центром им. Гете. В этот вечер состоялась презентация книг двух авторов из Петербурга и Берлина. Идейный вдохновитель питерского художественного движения "Товарищество Новые тупые" Сергей Спирихин вынес на суд публики новый роман "Конина" ("Записки скотовода"), номинированный на премию Андрея Белого. Владимир Каминер, с 80-х годов озвучивавший популярные советские шлягеры в условиях берлинской субкультуры (проект "Russendisko"), привез одноименное произведение на немецком языке... Лейтмотивом вечеру послужило обретение искусства в путешествии. Динамичнее становится и литература, объявляющая о творческой эмиграции и предстающая в форме дневника. Но если Каминер - эмигрант явный, то Спирихин пишет про невские берега, находясь, как сам определяет, в "вынужденной эмиграции" в далеком Ташкенте.
