На днях в редакции духовного и литературно-исторического журнала «Восток Свыше» Ташкентской и Узбекистанской епархии Среднеазиатского митрополичьего округа Русской Православной Церкви произошли кардинальные изменения. Главного редактора епархиального управления Кирилла Султанова (К.С.), назначенного на эту должность осенью прошлого года и успевшего выпустить единственный «переходный» номер епархиального издания, сменил известный прозаик Евгений Абдуллаев (Сухбат Афлатуни).

Поводом к отставке Кирилла Султанова послужило его эссе «Песнь об R и его "Ковчеге"» (за подписью «К.С.»), опубликованное в этом номере «Востока Свыше», а также на сайте художественно-исторического альманаха «Письма о Ташкенте».

Эссе, или «повесть в стиле авангард» (по авторской ремарке), знакомит читателей с наиболее значительными достижениями постмодернистской литературы Узбекистана за последние двадцать лет, собранными в литературно-художественном альманахе «ARK» (одно из значений этого слова – «ковчег»).

17 февраля автор проекта «ARK» Рифат Гумеров на своем творческом вечере представил журнал «Восток Свыше», а три дня спустя в Ташкентском епархиальном управлении разбиралось «дело К.С.» с привлечением свидетелей из числа «возмущённой православной общественности».

Кирилл Султанов был обвинён в «несозвучии выраженных в эссе идей о творчестве, культуре и о самом православии с аналогичными идеями культурного отдела Ташкентской епархии», в пропаганде «оппозиционных» авторов и произведений. Страсти накалились до того, что злополучный номер журнала (№23-24) определено было «пустить под нож».

Следует сказать, что присутствующие священники, сотрудники епархиального управления, преподаватели Ташкентской духовной семинарии были возмущены произволом в отношении главного редактора, что, впрочем, не изменило ситуацию в лучшую для него сторону.

Вместе с тем, вопреки ожиданиям, отстранение от должности главного редактора не повлекло за собой отстранения К.С. от преподавательской деятельности в семинарии, в которой он многие годы ведёт философский семинар.

Неожиданным было и назначение новым главным редактором журнала ближайшего коллеги К.С., можно сказать единомышленника, преподавателя философии в той же семинарии Евгения Абдуллаева.

В связи с этим мы обратились к автору «оппозиционной песни» Кириллу Султанову с просьбой прояснить ситуацию с рокировкой редакторов в «Востоке Свыше», поделиться мыслями о дальнейших перспективах русско-православной культурной миссии в регионе.

- Итак, Кирилл, прошло чуть больше месяца, и, казалось бы, загубленный на корню замысел снова обещает жить?

К.С.: Есть, во всяком случае, надежда.

- Тогда объясните, ради чего был шум. Какой здесь смысл, какая мораль?

- Ну, о морали рано говорить. Тут много личного, субъективного, вот разве сослаться на фронтовое поверье, гласящее, что в одну воронку бомба дважды не падает.

Фактически же этой «рокировкой» завершается «переходный период» между двумя митрополичьими правлениями. Он длился полгода. Осенью ушёл Алексей Устименко, который ровно десятилетие назад создал «Восток Свыше» и руководил им при прежнем владыке, однако с новым не сработался. Теперь ушёл я – по той же причине, но стараясь не хлопать дверьми. И я рад, что, в конце концов, журнал попал в надёжные руки. В более надёжные, чем мои, поскольку я, как выяснилось, склонен к тирании и рукоприкладству (в вопросах ликбеза), так что оглянуться не успел, как настроил против себя епархиальных функционеров, имеющих отношение к информационной и культурной работе.

В этом, пожалуй, духовная или идеологическая подоплёка конфликта, если доискиваться фундаментальной причины, – в пропасти, разделяющей разные подходы в русско-православном просвещении. Чем оно должно быть? То ли типическим «народным просвещением» во вкусе обер-прокурора Победоносцева (конец XIX века), которое и тогда-то было мертворождённой стилизацией, что в полной мере сказалось в 1917 году; то ли самой постановкой вопроса, что такое сегодня русско-православная культура, и попыткой отвечать на вопрос времени средствами современной науки, современного искусства, современного русского языка? Всё же культура, думается, это не «стояние» на чём-то там, личное или групповое, а двигательный процесс, дискуссия, диалог.

- Нельзя ли здесь конкретнее – о роли и предназначении журнала «Восток Свыше» в регионе? Каковы теперь его задачи – те же или они изменятся после Вашего ухода?

- Не скажу, что я ушёл из журнала. Быть может, просто смена поколений. Евгений Абдуллаев числился до этого литературным редактором, и мы вместе делали «переходный номер». И ни он, ни я не ожидали, что после такой культурной дискуссии журнал могут предложить члену той же команды. Что ж, слава Богу! Всяко лучше, чем смена направления. Похоже, журнал сохранит заявленный в последнем номере культурологический настрой, поскольку за полгода сотрудничества с Афлатуни между нами не возникло ни одного спора, ни малейшего трения по тому или иному вопросу журнальной политики. Мы ни разу не обсуждали какую-то общую концепцию или платформу, не искали консенсуса. До этого не доходило – согласие наступало раньше, чем успевало высказаться соображение, с той или другой стороны. Поэтому имеет смысл мне изложить своё видение дела, не претендуя, конечно, навязывать его новому редактору. У него могут быть свои слова и свои резоны, но суть от этого вряд ли сильно изменится.

Лично мой принцип, почти что догмат: «Русский язык не может не быть православным» (немножко перефразируя Достоевского). Для меня отсюда вытекает обширная задача поддержки русского языка как такового – всего того, что делается на этом языке во имя смысла, а не только жирное выделение «истинно православного» закутка в нём, что попахивает уже сектантством и коммерцией. Не до жиру сейчас, надо поддерживать сам язык, его культурную планку – без злоупотребления цензурной удавкой, без запугивания «принципом партийности литературы», – в этом, по-моему, заключается русско-православная миссия журнала «Восток Свыше», да и сама миссия Русской Православной Церкви в Средней Азии. Наша единственная надежда (помимо Бога, конечно) – русский язык, даже не русский народ.

- У Достоевского было, кажется: «Русский не может не быть православным…»

- Да, у него был этнический крен, у меня – лингвистический, на то у меня есть свои причины.

- Ну, а допустим, кто-то, владеющий пером, предпочитает другую конфессию или никакую, исповедует космополитизм, воспевает свободное художество или свободу выражения? Ведь главным обвинением против Вас прозвучало как раз то, что герой «песни» Рифат Гумеров в своих произведениях «слишком вольно обращается с языком» и изображает примеры «нравственной распущенности».

- Ну, да. В частности, Рифат Гумеров употребил выражение «шестиэтажный ямб», которое предъявили мне как ругательное… Нет, конечно, что бы там ни злословили по его адресу, это живой человек, спасающий по возможности живых, а не мертвец, хоронящий своих мертвецов. В этом смысле он не враг христианскому делу.

- Но в этом с Вами не согласились идеологи, задающие тон в епархии, которые лихо с Вами разделались. Разве не они сейчас представляют епархиальное мнение?

- Что верно, то верно – в пылу «православной ревности» они чёрт знает что наговорили там о Рифате, но не думаю, что они «задают тон в епархии». Напротив, сейчас они теряют последнее, что имели, поверьте. Оправдывает их только то, что я сам не ангел и настроен не менее воинственно против некоей жеманной словесности (образца конца XIX века, повторяю) и сопутствующей сусальной интонации, взявшей монополию в выражении православного благочестия. Но это обыкновенная графомания, почившая в бозе художественная мода, а не благочестие. И эмоциональный (эротический) яд их потусторонних добродетелей не более православен и не менее проказлив, чем заземлённая лирика R или чем мой собственный всё и вся пародирующий стиль.

Что же касается вопроса о любителях вольности и «вольного» употребления родного языка, то – ради Бога, если есть время, деньги и настроение. Всякий имеет право на эксперимент и на ошибки, но вряд ли на этом далеко уедет. От «гоголевского-то периода русской словесности»!? Да это даже Пушкину, французу до мозга костей, не удалось. Существуют ещё объективные показатели творчества – такие вещи, как художественная правда, художественная система, художественный отбор – с которыми рано или поздно приходится считаться. Есть ещё такая интересная фигура – «язык мстит», её одной достаточно, чтобы многих рыкающих львов обратить в овец. И есть, наконец, каноническое положение о Церкви, вбирающей не только конкретную организацию, но весь мир, вселенную. Сами понятия «мир», «вселенная» – они ведь из церковного обихода, суть духовная периферия. Невозможно помыслить, чтобы этот мир сам себя придумал, в действительности он не придумывал даже зла на земле, не говоря о добре. Подражание церковным отношениям, духовная мотивация, церковный шаблон – вот что такое этот мир, в том числе и мир художественный. Поэтому-то, кстати, удерживается мнение, будто светский способ бытия менее предосудителен, «менее лицемерен», чем церковный, – вполне допустимая аберрация, поскольку зло в мире тоже не оригинально, лишь подражание, лишь тень.

- Подождите, выходит, Вы осознанно дразнили бесов, создавая самолично «Песнь об R и его Ковчеге»?

- Выходит, так, но ради сущего разговора с братьями по вере и разуму, ради дискуссии, которую стоило вести на страницах, а не за кулисами, где дьявол жонглирует нами, как хочет (и это не только Церкви касается). Впрочем, специально такая бранная мысль меня не посещала. Всего-то хотел внести свежую струю в издание, вводя живые речи и споры и постепенно поднимая планку до требования высоколобости (а не наоборот). Думалось, художники, учёные – тоже ведь люди, у них тоже запросы, и с ними надо работать. Они тоже законная часть общества, часть православной паствы. К сожалению, этот пункт по сей день ещё нужно обосновывать и растолковывать и доводить до иных наших лбов, уютно обживших миф о «простом народе». .

- Что Вы подразумеваете, говоря о свежей струе в издании? Насколько я знаю, его и до Вас неоднократно отмечали среди маяков русской культуры в Центральной Азии, и никто никогда не обвинял его в затхлости или отсталости?

- Всегда хочется чего-то более настоящего. Если давать науку, то – «помоложе» (скажем так), помаргинальнее, заведомо «неправильную», ориентируясь на тип исследователя, о котором Гамлет мог бы сказать: «В его безумии есть своя система». Наука, по-моему, не может быть «нормальной». Подлинная научность – это нечто из ряда вон выходящее, то, что невозможно вообразить, впихнуть в голову, и даже увидев, невозможно поверить, потому что прийти к этому можно лишь методическим путём. А всё, что можно вообразить или помыслить, это уже не наука, не главное в ней, – это род искусства или религии, но не наука.

То же в литературе. Хотелось по возможности встряхнуть «нормальный литературный процесс», «нормальный литературный вкус», прочие такие «нормальности», в особенности – «профессионализм», «корпоративку». И здесь в памяти возник Рифат Гумеров с его «ARKом». Не потому, что он идеал или должен быть святее папы Римского, чтобы удовлетворять епархиальной «ревности», а потому, что мыслит реально, и ничего лучше у нас в Ташкенте на данном этапе нет… кроме, конечно, «Востока Свыше».

Надеюсь, новому редактору Евгению Абдуллаеву (Афлатуни) удастся избежать этих коллизий между сциллами и харибдами, чего ему от всего сердца желаю.

- Хорошо. И что же дальше? Каковы перспективы русского языка, русской словесности в Узбекистане?

- Не знаю, не задумываюсь. Важно, что я сам всё ещё есть я, литератор. Для этого, как ни странно, необязательно даже писать. Ну, или, может, я не начинал ещё писать, однако этим можно пугать, шокировать, чуть ли не шантажировать, и это принимается к сведению, поскольку один журнал да вышел – и вот уже я развиваю его намёки в идеи, выпекаю красочный концептуальный пирог. Чем не доказательство жизни?

Важно, что есть Рифат Гумеров, неистребимый R, что есть его «Ковчег», воспринимаемый кем-то «оппозиционно», а кем-то «несерьёзно», однако вышло уже пять книжек – пять полновесных оплеух энтропии, угрожающему небытию, и за это честь ему и хвала. Кто знает, чего это стоило? Только Бог знает, и Бог судит относительно, а не абсолютно.

Важно, что есть «Восток Свыше» – в том же, считай, составе, за формальным вычетом . Не исключено, что журнал только выиграет от «рокировки». И тот же А.П.Устименко, ушедший с гордо поднятой головой, едва ли долго засидится на вольных харчах, что-нибудь да предпримет в плане общественно-литературной инициативы, и это тоже будет дело.

Дальше не заглядываю. Конечно, многое будет зависеть от политики и рынка, но даже вне этого русский язык – «слишком большой барин, чтобы его навязывать» (Ленин). Он здесь бытует – бытует прочно, почти независимо от этнической составляющей и отчасти уже укоренён. Этим, пожалуй, всё сказано.

Вид на административное здание Ташкентской епархии с колокольни собора. Фото © «Фергана»

- Что означает для Вас слово «литератор»? Почему не «писатель» или «философ»?

- Возможно, из скромности – рост менее 170 см. (Некогда одного композитора за двухметровый рост называли «крупнейшим композитором Узбекистана»). Возможно, потому, что не знаю ответа на вопрос: то ли написал всё, что хотел, то ли и не начинал ещё писать? А написанное – это «нечто» или «ничто»? Куча ли талантов за душой или ни одного – лишь хитрость житейская да фиговый листок – лишь самолюбие (назовём своим именем), которое с годами теряет остроту злободневности?.. Слава Богу, ответов нет – ни извне, ни изнутри.

Что-то продолжаю пописывать – по служебной необходимости, то бишь церковному призванию и разумению, причём неизменно в пародийном ключе, в порядке самоиронии, особенно когда дело доходит до публикации. Охотно натягиваю то или иное профессиональное обличье – учёного схоласта, педагога, эстета, идеолога – смотря по обстоятельствам и в виде игры (перформанса). Озабочен же лишь прозой (художественной). По форме это обычно диалоги, семинары, диспуты, прошения, докладные, интернет-переписка, участие на форуме (причём на одном-единственном, которому верен). В общем, любая записка по любому поводу. Ненавижу слова «просто так» – вне литературы, вне орфографии. Понятно, что такая притязательность порой выходит на поверхность, приносит толику удовлетворения, но, надеюсь, в этом есть что-то вне и помимо корпенья над персональным творчеством.

В общем, если я и отваживаюсь назвать себя здесь прозаиком, то честь этой прозы состоит в том, чтобы не быть узнанной в качестве прозы.

- Последний вопрос. Как я понял из нашего разговора, Вы не очень-то жалуете профессионализм, но при этом являетесь признанным профессионалом хотя бы в своей духовно-семинарской педагогике, да и в той же литературе. Что могли бы посоветовать братьям по перу от имени братьев по вере, согласно искомой позиции журнала «Восток Свыше»?

- Могу, между прочим, и без тени иронии. Призвал бы строго соблюдать себя в том, чтобы не вносить в искусство мистическую струю, а в храм – поэтическую. Мне кажется, это два самых тяжких сейчас интеллектуальных греха, примерно равных по «достоинству». Призвал бы братьев по перу и по вере уклоняться по возможности от этих соблазнов – быть «святыми в поэзии» или «гениями в вере и любви». Во имя спасения своей души, аминь.

Соб.инф.

Международное информационное агентство «Фергана»