Одной из главных тем практически всех комментариев, сопровождавших недавние ужасные события на юге Киргизии, стала возможность направления в эту страну российских миротворцев. Фактический отказ Москвы сделать это и последовавший вслед за этим отзыв временным правительством Киргизии своей просьбы о переброске в район Оша и Джалал-Абада российских солдат, на первый взгляд, сняли вопрос с повестки дня. Но только на первый взгляд – Бишкек по-прежнему просит прислать российские войска если и не в район недавней резни, то, по крайней мере, для охраны стратегических объектов в Кыргызстане. Но главное, что ситуацию на юге страны, к огромному сожалению, отнюдь нельзя считать стабилизированной, а потому вполне можно ожидать «второй серии», причем не только на юге, но и с перспективой распространения беспорядков на другие регионы Киргизии, а то и на соседние страны. В этом случае проблема то ли международной, то ли чисто российской миротворческой миссии, безусловно, снова выйдет на первый план.

Между тем совершенно неясно, какие цели должен преследовать гипотетический миротворческий контингент, на какой правовой основе действовать, какие функции выполнять и какими полномочиями обладать. Все это приобретает особое значение в свете того, что Россия уже имеет довольно большой, но весьма неоднозначный опыт проведения военных миротворческих операций на постсоветском пространстве. К тому же сам термин «миротворчество» в России очень любят наполнять своим собственным смыслом. Так, например, в начале «нулевых» некоторые российские СМИ договорились до того, что именовали «миротворцами» российские войска, воевавшие в Чечне.

От миротворческих операций до принуждения к миру

Для начала неплохо бы разобраться, а что, собственно, понимать под этим самым «миротворчеством». Ведь общепризнанного определения понятия «миротворчество» не существует. Обычно оно трактуется как деятельность (преимущественно военная) в районе конфликта по установлению и поддержанию мира от имени либо ООН, либо региональной организации.

Примечательно, что в самом Уставе ООН термин «миротворчество» отсутствует. Однако возможность проведения военных операций для установления и поддержания мира вытекает из глав VI и VII Устава. Глава VI возлагает на ООН задачи по разрешению конфликтов мирными средствами. А статья 43 в главе VII указывает, что «все члены организации… обязуются предоставлять в распоряжение Совета Безопасности по его требованию… необходимые для поддержания международного мира и безопасности вооруженные силы, помощь и соответствующие средства обслуживания, включая право прохода».

Между тем для проведения миротворческой операции всегда требовалось единогласное решение постоянных членов Совета Безопасности ООН, и потому в условиях «холодной войны» миротворчество неизбежно носило весьма ограниченный характер. Лишь однажды западным странам удалось избежать советского вето в Совете Безопасности. 7 июля 1950 года СБ ООН осудил вторжение Северной Кореи в Южную и разрешил сформировать вооруженные силы для его отражения (в составе воинских контингентов из 14 стран, но основу составили войска США). А сама резолюция Совета Безопасности была принята в отсутствие советских представителей: СССР в это время не принимал участия в работе ООН в знак протеста против отказа других членов Совета Безопасности исключить из ООН Тайвань и принять в ее состав КНР, и потому советская делегация не смогла при голосовании в СБ ООН вопроса о Корее воспользоваться своим правом вето. Позже таких оплошностей советская дипломатия не допускала.

Первая же «классическая» операция по поддержанию мира под флагом ООН (по наблюдению за выполнением условий перемирия — ОНВУП) была осуществлена в 1948 году во время первой арабо-израильской войны. Она продолжается до сих пор и является самой длительной в истории миротворчества. Всего же с 1948 по 1989 годы было проведено 16 «ооновских» операций по поддержанию мира. Эти операции принято называть «миротворческими операциями первого поколения». Они предполагают предварительную дипломатическую активность в рамках главы VI Устава ООН, дабы склонить противоборствующие стороны к прекращению боевых действий. Затем стороны конфликта должны заключить соглашение о перемирии или, как минимум, о прекращении огня и подтвердить свое согласие на присутствие сил ООН. После этого происходит развертывание контингента «голубых касок», и миротворцы приступают к разъединению противостоящих военных формирований.

В рамках традиционных операций силы ООН (это могут быть либо военные наблюдатели, либо легковооруженные подразделения, которым разрешено применять оружие только в целях самообороны) предназначены исключительно для контроля за соблюдением соглашения. В случае нарушения соглашения единственное, что может предпринять командование «голубых касок», - доложить о происходящем на Совете Безопасности ООН. Так было, например, в ходе осады Сараево войсками боснийских сербов в 1994 --1995 годах. Так случилось и во время массовой резни в Руанде в 1994 году. Подобная ограниченность мандата неизбежно вызывала острую критику в адрес миротворцев, которых в лучшем случае упрекали в преступном равнодушии, а в худшем - в намеренном потворстве нарушителю соглашения. Как это случилось с голландским контингентом ООН, допустившим резню, устроенную боснийскими сербами в Сребренице летом 1995 года. Капитан Хенрик ван дер Ваах, служивший в голландском батальоне, позже сказал следующее: «Долг офицера заключается в том, чтобы отказаться от неоправданного риска и сохранить жизни подчиненных. У нас не было такого приказа - умирать, спасая мусульман или кого бы то ни было».

В результате со второй половины 1990-х годов как ООН, так и региональные международные организации перешли к так называемым комплексным миротворческим операциям или операциям «второго поколения». В случае нарушения одной из сторон условий перемирия или возобновления огня их участники имеют право применять оружие не только для самообороны или обеспечения безопасности представителей международных организаций, но и для защиты мирных жителей. Показательно, что мандат всех комплексных операций ООН, начатых в 2003-2005 годах (в Либерии, Кот-д’Ивуаре, Бурунди, на Гаити, в Демократической Республике Конго и Судане), основывался на главе VII Устава ООН и предусматривал принудительные действия к нарушителям.

Наконец, существует и возможность проведения операций по «принуждению к миру». В этом случае международные силы уже не занимаются обороной, а ведут боевые действия против страны-агрессора, нанося удары по его военным группировкам и объектам, используя авиацию и артиллерию. Однако если не считать войну в Корее, ООН никогда не наделяла «голубые каски» такого рода полномочиями. Право на проведение подобной операции было в одностороннем порядке реализовано странами НАТО, которые в 1999 году осуществили широкомасштабную воздушную операцию против Югославии, дабы вынудить Белград вывести войска из Косово и прекратить этнические чистки. Лишь после того как Югославия согласилась не только на вывод своих войск, но и на развертывание в Косово контингентов НАТО, ООН выдала НАТО мандат на проведение миротворческой операции в крае. Надо сказать, что и до этого Совет Безопасности предоставлял международным региональным организациям мандаты на проведение миротворческих операций.

Миротворчество «лихих 1990-х»

Одной из таких организаций стало СНГ, которой ООН в 1993 и 1994 годах выдала мандат на проведение миротворческих операций, соответственно, в Таджикистане и Абхазии. Однако это, опять же, произошло лишь пост-фактум: все четыре миротворческие операции, проведенные на постсоветском пространстве (в Приднестровье, Таджикистане, Абхазии и Южной Осетии), начинались вне рамок ООН, хотя потом эта организация формально подключилась к операциям в Абхазии и Таджикистане. Однако никогда мандат не выдавали одной из сторон военного конфликта, а ведь именно в таком положении зачастую оказывались российские войска, которые как раз и брали на себя миротворческую миссию. Причем практически во всех случаях имело место именно «принуждение к миру», которое российские миротворцы, принципиально отличавшиеся от своих ооновских коллег готовностью убивать и умирать, понимали вполне буквально, и поэтому «принуждали к миру» быстро, успешно, но довольно своеобразно.

Миротворческие операции, проведенные Россией в начале 1990-х, трудно назвать традиционными, прежде всего, потому, что миротворческие задачи были возложены на войска, которые находились в зонах конфликтов все то время, когда они продолжались. Статус этих войск был не вполне понятен не только за пределами, но и внутри собственно России, которая к тому же сама переживала период политической и экономической нестабильности. В любом случае эти части бывшей советской армии, которые переходили под российскую юрисдикцию уже в ходе конфликтов (до мая 1992 года формально существовали Объединенные вооруженные силы СНГ), были фактически вовлечены в гражданские войны. Из их арсеналов противоборствующие стороны получали оружие, их военнослужащие периодически то принимали участие в боестолкновениях, то пытались остановить кровопролитие. Нередко их конкретные действия определялись политическими или личными предпочтениями командного состава, а то и его прямой «хозяйственной» заинтересованностью.

Так, подразделения 14-й армии в Приднестровье были полноценными участниками гражданской войны с самого начала конфликта, приняв сторону одного из участников, а именно приднестровцев. Когда в июне 1992 года руководство Молдавии, нарушив обязательства об исключительно мирном разрешении конфликта, данные в ходе четырехсторонней встречи под председательством министра иностранных дел РФ Андрея Козырева, начало широкомасштабную операцию по оккупации Приднестровья, только что назначенный командующим 14-й армией генерал Лебедь отдал приказ о массированных артобстрелах молдавских сил, а затем пообещал «поход на Кишинев». Угроза военного разгрома заставила молдавское руководство заключить соглашение с Россией. При этом проявилась характерная черта этих российских миротворческих операций — непосредственная вовлеченность недавних противников в миротворчество, когда по уже существовавшей в Южной Осетии модели были созданы трехсторонние российско-молдавско-приднестровские миротворческие силы.

Справедливости ради следует сказать, что генерал Лебедь не стеснялся карательных операций не только в отношении молдаван, но и в отношении не желавших подчиняться приднестровских полевых командиров. Тем более что отношения между российскими войсками и приднестровскими властями резко ухудшились после октября 1993 года в связи с вмешательством приднестровских «гвардейцев» во внутрироссийский конфликт на стороне «руцкистов».

Весьма схожую роль сыграли подразделения находившейся в Таджикистане 201-й мотострелковой дивизии, которая практически сразу после начала гражданской войны в этой стране вмешалась в вооруженный конфликт на стороне представленных в основном «северянами» сил «Народного фронта», сцепившихся с отрядами базировавшихся, главным образом, на юге отрядов «Объединенной таджикской оппозиции» (ОТО). Прямое вмешательство 201-й дивизии позволило нанести формированиям ОТО ряд серьезных военных поражений и добиться прекращения огня. Хотя было совершенно непонятно, кого с кем и где нужно разъединять, с сентября 1993 года в Таджикистане с санкции ООН начали действовать «коалиционные миротворческие силы СНГ» в лице все той же 201-й дивизии, которой были приданы чисто символические контингенты из Казахстана, Киргизии и Узбекистана (они никакой активной роли не играли и были быстро выведены из Таджикистана). Тем не менее самоистребительное кровопролитие удалось остановить, в 1994 году начались переговоры между правительством Таджикистана и оппозицией, которые завершились подписанием в Москве 27 июня 1997 года соглашения об установлении в стране мира и национального согласия. Вооруженные формирования и политические структуры оппозиции интегрировались с официальными. Правда, говорить о полном обеспечении территориальной целостности страны и окончательной политической стабилизации в Таджикистане до сих пор рановато.

Пожалуй, самой противоречивой и кровопролитной стала российская миротворческая операция в Абхазии. Летом 1992 года грузинские правительственные войска были введены в Абхазию для подавления местного сепаратизма и заняли большую часть территории республики. В течение длительного времени российские части, находившиеся в зоне боевых действий, причем как в районах, контролируемых абхазами, так и в районах грузинского контроля были, по сути, предоставлены сами себе. По официальной версии Минобороны РФ, российские военные охраняли самих себя и постоянно являлись объектом провокаций, однако, по многочисленным свидетельствам, они оказывали всевозможную поддержку абхазской стороне. В октябре 1992 года, когда абхазы, поддержанные прибывшими из России отрядами Конфедерации народов Кавказа и казаками, перешли в контрнаступление, российские боевые самолеты стали наносить весьма ощутимые удары по грузинским позициям, а ВМФ России высаживал абхазские десанты.

Сочинские соглашения о перемирии, заключенные Грузией и Абхазией при посредничестве России 27 мая 1993 года, фактически придали российским войскам, оказавшимся в зоне конфликта, статус миротворческих сил. Москва взяла на себя роль гаранта по выполнению достигнутых соглашений, но когда в сентябре 1993 года Абхазия их нарушила, российский контингент оказался не в состоянии обеспечить ни соблюдения перемирия, ни прекращения этнической чистки, устроенной абхазами в отношении сотен тысяч местных грузин, ни пресечения мародерства и бесчинств горских боевиков во главе с Шамилем Басаевым. Более того, есть множество неопровержимых свидетельств, что Сухуми штурмовали не абхазы, а 345-й парашютно-десантный батальон российской армии, располагавшийся в Гудауте. Во время этих событий в ход шла новейшая техника, авиация и артиллерия, явно принадлежащая российской армии, - ничего подобного у абхазов никогда не было. Нелепо допустить и то, что все это «добро» они получили «напрокат»: техника была настолько сложна, что управлять ею могли лишь специалисты.

Активная поддержка Абхазии отчасти объясняется тем, что российские военные испытывали ненависть к Эдуарду Шеварднадзе, которого обвиняли в развале СССР. Как ни парадоксально, но именно российским военным пришлось вывозить Шеварднадзе из осажденного Сухуми, а затем подавлять направленный против него мятеж звиадистов в западной Грузии. В результате 23 октября 1993 года Шеварднадзе санкционировал вступление Грузии в СНГ и дал разрешение на сохранение российских военных баз в Грузии. Было принято и принципиальное решение о согласии на проведение миротворческой операции российских войск в Абхазии, затем получен мандат ООН на эту операцию, а 26 июня 1994 года российские миротворцы вместе с военными наблюдателями ООН начали официально выполнять свою миссию в Абхазии.

Несколько особняком стоит миротворческая операция в Южной Осетии. Конфликт там начался еще в конце 1990 года, и к моменту развала СССР здесь уже шла полномасштабная война, в которой осетины получали активную поддержку из Северной Осетии (республики в составе России). Договор о прекращении огня был достигнут в июне 1992 года, кстати, тоже после угроз из Москвы: Руцкой, как известно, пообещал разбомбить Тбилиси. В июле 1992 года на территорию республики был введен парашютно-десантный полк ВДВ РФ, который очень быстро добился прекращения конфликта. Как уже говорилось, именно в Южной Осетии впервые применена весьма специфическая модель миротворческих сил с участием конфликтующих сторон: были созданы совместные российско-грузино-осетинские миротворческие формирования. И так получилось, что спустя 16 лет именно в Южной Осетии российские «принудители к миру» в наиболее характерной форме доказали свою «состоятельность». Потому что как раз на примере Южной Осетии наиболее отчетливо проявились те изменения, которые в начале «нулевых» годов произошли в подходах России как к своим миротворческим операциям, так и к постсоветскому пространству в целом.

Несомненно, российские миротворцы 1990-х годов не были ни нейтральными, ни непредвзятыми, поскольку миротворческие функции взяла на себя страна, чьи войска активно участвовали в самих конфликтах. Однако все отступления от общепринятых норм миротворчества проистекали не из имперских амбиций России, проводившей тогда своего рода политику «самоизоляции» от ближнего зарубежья (при всей противоречивости настроений в тогдашней российской элите, особенно военной). Главной причиной было все-таки отсутствие навыков: опыт российских генералов исчерпывался попытками силового замирения в Нагорном Карабахе и Баку, а мировое сообщество вообще не желало заниматься миротворческой деятельностью в СНГ. При этом, несмотря на все издержки, миротворческие операции были в целом успешны: в Приднестровье, Таджикистане, Абхазии и Южной Осетии боевые действия все-таки удалось остановить.

Изменение приоритетов

Соглашения о разделении воюющих сторон и о развертывании российских войск выглядели в тот момент очевидным благом: прекращалось кровопролитие, сохранялись тысячи человеческих жизней. Российские миротворцы в целом придерживались своего мандата, и в конце 1990-х - начале 2000-х никаких особых претензий к ним не предъявлялось. Однако это не становилось началом урегулирования, так как стороны не делали никаких шагов к примирению. Самопровозглашенные республики были уверены, что миротворцы прибыли, чтобы охранять их независимость. А Тбилиси и Кишинев получали возможность обвинять миротворцев в нарушении территориальной целостности их стран. В результате российские миротворческие контингенты, которые больше десяти лет предотвращали возобновление войны, сами по себе превратились в острую международную проблему. И в значительной степени из-за позиции Москвы.

Все дело в том, что после того как миротворцам удалось пригасить конфликты, гарантии мира перестали быть для Кремля важнейшим приоритетом при проведении миротворческой операции. Ведь Молдавия и Грузия провозгласили интеграцию в евроатлантические структуры, прежде всего в НАТО, своей главной внешнеполитической задачей. Перспективы интеграции и без того весьма призрачны, а наличие «замороженных» конфликтов делает ее и вовсе недостижимой (в НАТО не принимают государства с неразрешенными территориальными проблемами). Россия же, приступившая к тому времени к «вставанию с колен», протежируя непризнанные режимы, тормозила, таким образом, процесс возможного вступления Грузии и Молдовы и НАТО и, следовательно, не была заинтересована в окончательном разрешении конфликтов. В этой ситуации российские «голубые каски», не изменяя мандата, чем дальше, тем больше способствовали не поддержанию мира, а сохранению статус-кво, выгодного лишь одной из сторон конфликта.

К тому же непризнанные государства - это черные дыры, в которых отбеливают грязные миллиарды. Это - гигантские партии наркотиков и оружия, эшелоны неучтенной нефти, контрафактного спирта и безакцизного табака, колонны краденых машин, тонны фальшивых денег. На всем этом очень неплохо зарабатывают как сами самопровозглашенные режимы, так и их высокопоставленные покровители в кремлевских кабинетах. Недаром же в Тбилиси и Кишиневе, и не только там, без устали твердили, что российские «силовики» преследуют сугубо корыстные цели, защищая самопровозглашенные республики. 18 июля 2006 года парламент Грузии единогласно принял постановление «О миротворческих силах в конфликтных зонах», согласно которому российские миротворческиесилы должны быть выведены из зон абхазского и югоосетинского конфликтов. А день спустя председатель парламента Молдавии Мариан Лупу заявил, что «вывод российских войск является обязательным условием для урегулирования конфликта». Кишинев неоднократно заявлял, что считает «существующий миротворческий механизм неэффективным», предлагая заменить его международными наблюдателями. Требования заменить российских миротворцев международными силами иного формата неоднократно выдвигались и Грузией.

В Кремле все эти предложения, так же как и возникший осенью 2006 года план (ныне уже хорошо подзабытый) создания миротворческого контингента под эгидой ГУАМ, однозначно воспринимались, как попытки неких злобных сил «вытеснить Россию» с постсоветского пространства. В июне 2006 года президент Путин недвусмысленно заявил: «И хотел бы подчеркнуть, что мы и впредь будем выполнять свою миротворческую миссию - несмотря на откровенные провокации, с которыми мы подчас сталкиваемся». Естественно, такая позиция, только в еще более непримиримой и агрессивной форме, всемерно поддерживалась лидерами непризнанных республик. При этом, например, южноосетинский лидер Кокойты еще и обращался к Москве с просьбами о включении Южной Осетии в состав России. А Москва тем временем поддавала жару. Так, официальный представитель МИД заявил, что территориальная целостность «применительно к Грузии – скорее, возможное состояние, чем наличная политико-правовая реальность. Создать ее можно только в результате сложных переговоров, при которых исходная южноосетинская позиция, как мы понимаем, базируется на не менее признаваемом в международном сообществе принципе права на самоопределение». К тому же Россия в течение многих лет беспрепятственно раздавала свое гражданство жителям Абхазии и Южной Осетии. В результате миротворческие операции, целью которых было прекращение конфликтов, сами стали провоцировать новые войны.

«Встающая с колен» Россия, стремясь еще больше обозначить свою руководящую и направляющую роль на постсоветском пространстве, как бы не замечала того очевидного факта, что наличие «умиротворяющего» российского контингента вовсе не является единственно возможным предохранителем от нового кровопролития. Примером тому может служить Нагорный Карабах, где нет миротворцев с триколором на нарукавном шевроне. Но нет и войны. Хрупкое перемирие зиждется, по сути, на устной договоренности властей двух государств. Москва попыталась изменить ситуацию. В 2006 году после жестких заявлений министра обороны Азербайджана Сафара Абиева о готовности его страны «принять все меры для восстановления своей территориальной целостности, включая Нагорный Карабах» его тогдашний коллега Сергей Иванов тут же выразил готовность прислать в самопровозглашенную республику российские «голубые каски». Аналогичное (и еще более настойчивое) предложение от Москвы поступило и в 2007 году. Однако и Ереван, и Баку, в равной мере не желающие ссориться с Москвой, тем не менее, должного понимания инициатив Кремля не выразили. При этом в армянской прессе России весьма деликатно посоветовали не проявлять излишний «миротворческий прогрессизм и оптимизм» и понять, что «появление россиян в качестве миротворцев в зоне армяно-азербайджанского конфликта возможно только при согласии обеих конфликтующих сторон на их арбитражную роль». Причем под второй стороной «было бы правильнее понимать не Армению, а НКР».

Символично, что в 2008 году, за два месяца до начала боевых действий в Южной Осетии, проблемы непризнанных республик и вопросы миротворчества активно обсуждались на саммите «ЕС - Россия» в Ханты-Мансийске. Западные эксперты отмечали кризис российского миротворчества, неспособность Москвы конструктивно повлиять на ситуацию, прогнозировали возможность появления международного контингента «голубых касок» в Южной Осетии, Абхазии и Приднестровье, а также подключение ЕС к переговорам по Нагорному Карабаху. Специалисты считали, что «европеизация» процесса наконец-то выведет его из застоя, обращая внимание на готовность руководства Грузии, Молдовы и Азербайджана поддержать подобные начинания Брюсселя. Российская пресса на такие инициативы отреагировала привычно — «Российских миротворцев вытесняют из Южной Осетии», «Россия теряет ведущие позиции на пространстве традиционного российского влияния»…

Это было в июне, а уже в июле южноосетинские вооруженные формирования начали вести непрерывный ураганный огонь по грузинским селам, при этом на все требования Тбилиси унять осетин командующий российским миротворческим контингентом в Южной Осетии генерал Марат Кулахметов на голубом глазу отвечал, что «ничего не может поделать с Кокойты»….

«Миротворческий» штык как инструмент влияния

Известный эксперт, сотрудник стокгольмского Института международных проблем Лена Йонсон отметила важную деталь: «Миротворческие мероприятия России имеют ряд специфических особенностей. Русские понятия «миротворчество» и «операции по поддержанию мира» отличаются от того, что предписывается правилами ООН и традиционному миротворчеству, и так называемому миротворчеству второго поколения. Российские операции следуют оценивать как антиповстанческие либо как полицейские… Российская политика в региональных конфликтах развивалась на двух частично противоречивых мотивах: остановить вооруженный конфликт и сохранить свое присутствие…»

Несомненно, миротворческие штыки в «горячих точках» и сами эти «горячие точки» - важнейший инструмент сохранения такого присутствия и, соответственно, влияния. Тем более что практически все проблемные регионы находятся на важных участках существующих и планирующихся стратегических транспортных, газовых и нефтяных магистралей.

Все это в полной мере относится и к Центральной Азии. Поэтому открыто давить, например, на Туркменистан и Казахстан Россия себе не позволяла. Ведь там «горячих точек», нуждающихся в «охлаждении» российскими штыками, нет. И нет ничего удивительного, в частности, в том, что в свое время заявление Гурбангулы Бердымухамедова о поддержке американского проекта строительства Транскаспийского трубопровода и выраженную Нурсултаном Назарбаевым готовность утилизировать устаревшее советское вооружение и боеприпасы совместно с НАТО Кремль спокойно принял к сведению.

Однако там, где возможно, Кремль никогда не стеснялся напомнить, что Россия остается единственной военной опорой ряда центральноазиатских режимов. Например, после того как в 2001 году Ислам Каримов резко высказался против появления российской военной базы в Киргизии, российские СМИ сразу процитировали узбекскому лидеру фразу легендарного афганского моджахеда Хекматиара: «Самарканд и Бухара — это наши города на нашей земле…» Несколько пограничных инцидентов с участием исламских боевиков и волнения в Андижане сделали Каримова более покладистым. Узбекский президент, приложивший немало усилий для появления американской военной базы «Ханабад» на территории своей страны, в 2005 году под давлением Москвы потребовал ее ликвидации. В 2006 году к использованию базы «Ханабад» приступили уже российские военные.

Эмомали Рахмон долго отказывался узаконивать российскую базу в Таджикистане, однако после серии терактов в Душанбе стал гораздо восприимчивее к пожеланиям России. В 2005 году база была легализована, в собственность России был передан оптико-электронный узел системы контроля за космическим пространством «Нурек». База была развернута на основе все той же 201-й дивизии (три полка, дислоцированные в Душанбе, Кулябе и Курган-Тюбе). Кроме того, в Таджикистане размещены самоходный артиллерийский полк, зенитно-ракетный полк, дивизион установок системы залпового огня «Град», авиагруппа (5 Су-25), вертолетная эскадрилья, отдельный батальон разведки и радиоэлектронной борьбы.

Киргизия, не желавшая отдавать россиянам бывший советский аэродром и авиашколу в Канте для базы российских ВВС, стала несколько сговорчивее после двух вторжений исламистов в 1999 и 2000 годах. В 2002 году, после того как неподалеку от Бишкека появилась американская база «Манас», россияне форсировали переговорный процесс. Аскар Акаев, увязший в борьбе с набирающей силу оппозицией и в бесконечных пограничных проблемах с Узбекистаном и Таджикистаном, сдался. В 2003 году 999-я российская база, на которой теперь дислоцируются российские штурмовики Су-25, была торжественно открыта. Весной 2005 года Акаев, точно так же как и Каримов, потребовал вывода с территории республики американских военных. Но закрыть базу не успел – произошла «тюльпановая революция».

Довести дело до конца вроде бы взялся Курманбек Бакиев. И вот тут выяснилась парадоксальная вещь: в «лихие 1990-е» Россия, проводившая пресловутую политику «самоизоляции», все же сохраняла возможность оказывать решающее влияние на внутриполитические процессы в странах СНГ. Когда же Россия вроде бы уже совсем «встала с колен», что должна была наглядно продемонстрировать блистательная победа российских войск над Грузией, это влияние почему-то вдруг стало улетучиваться - страны СНГ все больше позволяли себе не особенно оглядываться на Москву. Тот же Бакиев просто «кинул» Кремль. Пообещал за немалые деньги закрыть американскую базу, а в действительности лишь переименовал ее в Центр транзита. Строптивость вновь стал проявлять и Ислам Каримов, выведший Узбекистан из ЕврАзЭС и отказавшийся подписать документы о создании Коллективных сил оперативного реагирования ОДКБ.

Когда же Москва стала предъявлять претензии, Бакиев предложил, чтобы Россия в качестве компенсации обзавелась второй базой - в Оше (!). Сейчас можно только радоваться, что Бакиев слишком долго торговался и таки нарушил договоренность об открытии второй российской военной базы. Несколько сотен российских солдат оказались бы в кровавом круговороте без четкого мандата, без ясной надежды на помощь из России. Весьма сомнительно, что они смогли бы сыграть эффективную миротворческую роль, когда начались столкновения.

Впрочем, так же сомнительно, чтобы такую миссию могли бы эффективно выполнить любые российские войска, если бы Москва тут же, сразу после начала резни, отправила бы их на юг Киргизии. Легитимного и четкого и понятного мандата у них не было бы, потому что ОДКБ правовой базы для такого мандата не имеет. Что, кстати, еще раз доказывает полную декоративность этого военного «союза». Действовать пришлось бы на основе одного лишь приглашения временного правительства, легитимность которого сама по себе весьма относительна. Не говоря уже об относительности его «равноудаленности» от обеих конфликтующих сторон, если учитывать свидетельства о весьма, скажем так, пристрастном поведении киргизских силовых структур во время межэтнических столкновений. Российские солдаты, которым пришлось бы выполнять в этих условиях, к тому же помноженных на неразбериху и отсутствие четких приказов, преимущественно полицейские, а то и карательные функции, оказались бы в очень сложном положении, опять чреватом превращением в одну из сторон конфликта с вытекающей отсюда полной дискредитацией.

Все это сохраняет силу и в отношении гипотетической отправки российских миротворцев в Киргизию в будущем. Хотелось бы верить, что отказ Москвы немедленно отправить в Киргизию российских миротворцев объясняется необходимостью учесть все вышеперечисленные проблемы. Однако, по мнению ряда военных экспертов, у России просто нет воинских частей, способных выполнять миротворческие функции. Это, судя по всему, результат недавнего отказа от соединений, сформированных из контрактников, в том числе от 15-й бригады, специально предназначенной для миротворческих операций. В результате даже в элитных воздушно-десантных войсках половина военнослужащих — новобранцы, отслужившие меньше полугода. Всем очевидно, что эти солдаты не готовы действовать в условиях межнационального конфликта. Да и юридически использовать их в «горячих точках» нельзя. Хотя, как свидетельствует российско-грузинская война, подобные юридические запреты для генералов - не преграда. В любом случае, все, что находится в распоряжении верховного главнокомандующего Медведева, – это пять сформированных из контрактников батальонов ВДВ. Но по данным экспертов, один батальон – в отпуске, а два уже находятся в Киргизии, охраняют авиабазу в Канте.

Между тем российские претензии на зону «привилегированных интересов» на постсоветском пространстве предполагают и ответственность за все, что происходит в этой самой зоне, и, главное, способность реализовать такую ответственность. Теперь невольно напрашивается вывод, что все эти претензии – не более чем сознательное или подсознательное мифотворчество, призванное обслуживать слабо подкрепленные реалиями амбиции кремлевских персонажей.

В целом же дислокация российских военных контингентов в «горячих точках», действительно, может служить фактором сдерживания. Но усмиряя участников конфликта, Россия добивалась не только, а зачастую и не столько прекращения насилия, сколько сохранения своего контроля, позволяющего влиять на политику государств и целых регионов. Но задачу установления полноценного мира при помощи подобных средств выполнить невозможно. Из российского опыта можно извлечь один важный урок: миротворчество может принести успех только в том случае, если абсолютно доминирующим все-таки будет бескорыстный интерес - прежде всего, предотвратить или прекратить кровопролитие. Никак нельзя ставить на первое место достижение собственных политических целей.

Михаил Калишевский (Москва), журналист, эксперт «Ферганы.Ру»