1 января 2010 года Казахстан стал страной-председателем ОБСЕ. Реакция правящих кругов большинства соседних с Казахстаном государств на это событие оказалась в целом весьма позитивной. В официальных комментариях из Бишкека, Душанбе и Ашхабада подчеркивалось, что Казахстан первым из постсоветских стран и первым из государств Центральной Азии удостоился чести возглавить столь авторитетную организацию, что отражает признание международным сообществом успехов новых независимых государств региона в своем становлении и развитии. Отмечалось также, что Киргизия, Таджикистан и Туркмения связывают с председательством Казахстана в ОБСЕ определенные надежды на усиление внимания к проблемам Центральной Азии. Так, в частности, ряд официальных таджикских представителей говорили о желании Душанбе вынести на трибуну ОБСЕ вопросы, связанные с энергетическими проблемами региона, и о своих надеждах на содействие Казахстана в этой области.

А вот какой-либо официальной реакции из Ташкента пока не последовало. По мнению обозревателей, успех соседей явно не понравился Исламу Каримову. Ведь президенты Казахстана и Узбекистана вот уже почти двадцать лет ведут негласную борьбу за лидерство в Центральной Азии.

Обреченные на соперничество

Своими корнями соперничество между Казахстаном и Узбекистаном уходит еще во времена СССР. Считалось, что по своему производственному потенциалу, территории, населению эти две советские республики доминируют в азиатской части Советского Союза, и отношения между ними являются важнейшим элементом политики Москвы в среднеазиатском регионе. Отсюда следовала четкая иерархия представительства обеих республик в общесоюзной партийной номенклатуре, сложившаяся к 70-м годам – партийный лидер Казахстана, как правило, был членом Политбюро ЦК КПСС, а представитель Узбекистана - не меньше, чем кандидатом в члены Политбюро. Достаточно вспомнить хотя бы таких известных в советское время деятелей, как первый секретарь ЦК компартии Казахстана Динмухаммед Кунаев и первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидов. Тогда соперничество выражалось, в стремлении выставить именно свою республику в качестве самой передовой и успешной перед лицом общесоюзного центра и выпросить у него дополнительные ассигнования, льготы, награды и так далее. Естественно, что одним из самых эффективных способов достижения этой цели были взаимные интриги, попытки подгадить соседу и выставить его в дурном свете перед Москвой.

Ислам Каримов, Борис Ельцин и Нурсултан Назарбаев на встрече глав государств СНГ в 1992 году

Нурсултан Назарбаев и Ислам Каримов вполне органично продолжили традицию такого соперничества, ведь оба начинали свою карьеру как первые секретари компартий своих республик. Когда эти деятели, каждый из которых вполне оправданно считал себя «сильным» руководителем, вокруг которого должны объединяться другие страны Центральной Азии, стали главами независимых государств, их борьба за региональное лидерство только усилилась.

Впрочем, дело не только в личных амбициях. Узбекистан и Казахстан после обретения независимости были объективно обречены на соперничество в регионе, как две наиболее крупные и развитые его страны. Правда, Казахстан изначально обладал определенными преимуществами, как крупнейшее региональное государство, располагающее несоизмеримо большим, нежели у соседей, экономическим и военно-стратегическим потенциалом. Однако узбекскому президенту Каримову совсем не импонировала роль главы периферийной территории, и уступать «пальму первенства» Назарбаеву он совсем не собирался. К тому же притязания Каримова имели под собой определенные основания, ведь по общей численности населения Узбекистан почти двукратно Казахстан превосходит, а по численности вооруженных сил и объему военных бюджетов его превышает (при том, что казахстанский ВВП в 2,5 раза больше узбекского). Кроме того, амбиции узбекской элиты подпитывались всевозможными историческими аллюзиями – о величии державы Тамерлана и т. п., а также претензиями на роль культурной метрополии «тюркской» Центральной Азии. Ставка также делалась на довольно многочисленные узбекские диаспоры в соседних с Узбекистаном странах.

Киргизия и Таджикистан по ряду объективных причин – как политического, так и экономического характера, – вынуждены были довольствоваться ролью ведомых государств, ориентированных на более сильных соседей. Только Туркменистан, обладающий огромными запасами природного газа, мог позволить себе равно дистанцироваться от главных региональных игроков, провозгласив политику «нейтралитета», фактически означавшую самоизоляцию страны под абсолютной властью «великого Туркменбаши».

Надо сказать, что для бывших среднеазиатских союзных республик, которым независимость буквально «свалилась на голову», формирование национальных государств само по себе представляло проблему. Хотя бы в силу того, что сами нации, как государствообразующие субъекты, в бывшей советской Средней Азии до конца не сформировались. Ведь еще во время переписей 20-х годов большинство населения советского Туркестана идентифицировало себя не как «узбеки», «киргизы» или, скажем, «таджики», а как «сарты» или попросту «мусульмане». Тем не менее, параллельно с национально-государственным строительством на первый план вышла тема региональной интеграции, которая опять же стала полем для соперничества между лидерами Казахстана и Узбекистана.

Актуализация проблемы региональной интеграции еще в начале 90-х годов имела под собой объективные географические, экологические, экономические, политические и историко-культурные факторы, предопределившие общность интересов, необходимых для обеспечения самой жизнеспособности государств Центральной Азии. В области экологии, например, это прежде всего высыхание Аральского моря и вообще проблема обеспечения населения питьевой водой. В 1993 году центральноазиатские государства заключили «Соглашение о совместных действиях по решению проблемы Аральского моря и Приаралья, экологическому оздоровлению и обеспечению социально-экономического развития Аральского региона». Немедленно выявилась также огромная потребность в экономической кооперации, потому что бывшие союзные республики Средней Азии очень сильно пострадали в результате распада советской централизованной экономики. Ведь еще в советское время сформировалась узкая специализация стран региона. Так Таджикистан, Узбекистан и Кыргызстан сильно зависели от поставок горюче-смазочных материалов из России и Казахстана. В более благоприятном положении находился Туркменистан, где нефть и газ составляют 96% экспорта и обеспечивают страну необходимыми валютными ресурсами.

Казахстан - в отличие от других республик Средней Азии - располагал более диверсифицированной экономикой. Основу его экспорта помимо нефти и газа составляли цветные металлы, уголь, продукция химической промышленности, зерно и продовольствие. Однако на внешних рынках Казахстан столкнулся с острой конкуренцией со стороны России из-за похожей товарной структуры ее экспорта. Кроме того, Россия отказалась от централизованных закупок казахстанского зерна, что углубило кризис в сельском хозяйстве.

С захватом талибами Кабула и началом гражданской войны в Таджикистане в 1992 году особенно острой стала задача более тесного сотрудничества центральноазиатских государств в военно-политической сфере – в создании и поддержании межрегиональной системы безопасности, а также в охране границ. Наконец, немаловажной предпосылкой к тесной интеграции стран региона являлись тесные исторические связи тамошних народов, их религиозно-культурная и языковая близость.

Используя объективную потребность в интеграции в целях обеспечения своего лидерства в регионе, наиболее активно интеграционную тему педалировал Казахстан, тем более, что вбрасывание всякого рода интеграционных проектов еще со времен «ново-огаревского процесса» стало своего рода «хобби» Нурсултана Назарбаева, заслужившего имидж главного интегратора на постсоветском пространстве. Здесь можно вспомнить его роль в создании Единого экономического пространства (ЕЭП) в СНГ, авторство идеи Евразийского союза и т.д.

Роль инициатора принадлежит Назарбаеву и в деле заключения в начале 90-х казахско-киргизско-узбекских договоров о формировании единого экономического пространства и экономического союза трех стран региона (ЦАРС), в развитие которого в 1994 году возникло Центрально-Азиатское экономическое сообщество (ЦАЭС). Правда, Ислам Каримов тоже «отметился» на интеграционном поле, предложив в апреле 1993 года нечто вроде конфедеративного союза центральноазиатских стран. С аналогичным проектом - о создании конфедерации пяти центральноазиатских республик - в середине 90-х годов выступил даже «нейтральный» Туркменбаши. Однако наибольший резонанс получали именно предложения Назарбаева.

Тем не менее, соперничество Казахстана и Узбекистана за лидерство в Центральной Азии имело большую часть 90-х годов неафишируемый, закулисный характер. Ведь в это время руководство Узбекистана и Казахстана занималось, в основном, собственно государственным строительством. Естественно, что все вопросы борьбы за региональное лидерство имели второстепенное значение по сравнению с задачами внутреннего развития. Сами же проблемы взаимоотношений между двумя странами в этот период носили преимущественно экономический характер. Можно вспомнить взаимную задолженность за поставки газа, зерна, оказанные транспортные услуги и некоторые другие. Однако все они не имели критического характера и вполне могли быть решены на межгосударственных переговорах.

Более того, на первом этапе, начиная с 1992 года и примерно до лета 1998 года, внешнеполитические интересы Узбекистана и Казахстана, в общем, не противоречили друг другу и даже имели много точек соприкосновения. В первую очередь, это относилось к противодействию угрозам, исходившим от афганских талибов, и мирному урегулированию в Таджикистане, где, как известно, казахстанский и узбекистанский батальоны одно время входили в состав миротворческих сил СНГ совместно с российскими и киргизскими частями. Кстати, военная поддержка, оказанная Узбекистаном «ходжентско-кулябскому» клану, во многом способствовала его победам над отрядами «Объединенной таджикской оппозиции» и на какое-то время обеспечила доминирующее влияние Узбекистана в Таджикистане.

Пограничное обострение

Ситуация в межгосударственных отношениях центральноазиатских стран начала резко меняться с конца 90-х годов, когда в Узбекистане среди части населения, особенно у наиболее социально обездоленных слоев, начали усиливаться симпатии к радикальному исламизму. Правящий режим, пытаясь сохранить контроль над положением и подавить нарождающуюся оппозицию, ответил репрессиями, реакцией на которые стало формирование из числа бежавших в Афганистан узбекских эмигрантов вооруженных отрядов Исламского движения Узбекистана (ИДУ). Таким образом, возник серьезный внутренний конфликт между светским государством и радикально настроенными исламскими движениями, опирающимися на поддержку части населения.

Особенно острые формы этот конфликт принял на протяжении 1999 года. Именно тогда произошли взрывы в Ташкенте, вооруженный инцидент в Янгиабаде, попытка боевиков ИДУ прорваться через Баткентский район Кыргызстана в Ферганскую долину, с опорой на которую исламисты намеревались создать в Центральной Азии фундаменталистский халифат. В этих условиях Ташкент стал проявлять повышенный интерес к укреплению своих границ, в том числе к их быстрейшей делимитации, прежде всего в районе Ферганской долины.

И вот тут стали взрываться политические «мины», заложенные еще в советское время (впрочем, до настоящих мин тоже дошло). Дело в том, что в ходе территориального размежевания в 20-30-е годы межреспубликанские границы в Средней Азии были проведены весьма причудливо, а зачастую и просто произвольно. Когда среднеазиатские союзные республики стали независимыми государствами, выяснилось, то между ними существует множество сложных и запутанных территориальных проблем.

Достаточно сказать, что в Киргизии - три узбекских анклава, а в Узбекистане - семь киргизских. Причем наиболее сложными являются участки границ как раз в районе Ферганской долины - в урочище Гавасай Джалал-Абадской области, в районе Андижанского водохранилища, киргизского анклава Барак и узбекского анклава Сох.

Территориальные проблемы есть и между Узбекистаном и Таджикистаном. Например, в таджикской Согдийской области, где несколько узбекских анклавов, в частности, село Равот в Канибадамском районе, являются источником конфликтных ситуаций между жителями таджикских приграничных сел, имеющими земельные участки на спорной территории, и узбекскими пограничниками. Нерешенные вопросы есть у Таджикистана и с Киргизией - в районе таджикского эксклава Ворух и Баткенского района Киргизии, но наибольшую остроту территориальная проблема приобрела все-таки в отношениях между Узбекистаном, с одно стороны, и Киргизией и Таджикистаном, с другой. Ситуацию осложняло то обстоятельство, что все это сконцентрировано вокруг разделенной между тремя государствами Ферганской долины, имеющей, благодаря своим природным ресурсам, без преувеличения бесценное значение для всей Центральной Азии. К тому же среди здешнего, преимущественно узбекского и таджикского населения довольно сильны симпатии к исламистам.

Однако руководство Узбекистана, решая проблему укрепления своих границ, принялось за дело как-то уж очень прямолинейно, не по-восточному неделикатно, если не сказать оскорбительно для своих соседей. Начиная с 2000 года, узбекские власти стали в одностороннем порядке вводить визовый режим, перекрывать границы и даже минировать их. До того момента жители приграничных районов могли без виз передвигаться по территории соседней страны вглубь до 200 км, а теперь их стали не пускать на сопредельную территорию даже к источникам воды или для выполнения необходимой хозяйственной деятельности. Более того, они стали постоянно подрываться на узбекских минах, потому что Ташкент отказался снабдить соседей картами минных полей. В результате всевозможные пограничные инциденты, в том числе и вооруженные, стали происходить регулярно, а межгосударственные отношения Узбекистана с соседями резко обострились. Причем инциденты происходили не только на узбекско-киргизской и узбекско-таджикской границе, но и на границе Узбекистана с Казахстаном, где тоже были «спорные моменты», в частности, в Мактааральском районе Южно-Казахстанской области, отделенного от Казахстана узбекской территорией.

Первая волна инцидентов пришлась на 2000 год, когда Узбекистан приступил к укреплению границ, вторая – на 2005-2006 годы, когда после кровавого подавления волнений в Андижане (май 2005 года) из Узбекистана в соседние страны хлынул поток беженцев. При этом Узбекистана обвинил, в частности, Киргизию в том, что на территории этой страны прошли и продолжают проходить подготовку террористы, организовавшие «мятеж» в Андижане. Впрочем, изначально острые взаимные выпады впоследствии, как правило, смягчались примирительными заявлениями на высшем уровне, как, например, во время визита Назарбаева в Узбекистан в 2006 году, когда президент Каримов заявил: «Я полностью доверяю моему другу Нурсултану Абишевичу. Наша дружба была, есть и будет, я горжусь этой дружбой». С переменным успехом шли переговоры по делимитации границ (наибольшее продвижение наблюдалось на казахстанско-узбекских переговорах), достигались определенные договоренности, в частности, 26 февраля 2001 года был принят киргизско-узбекский меморандум о делимитации госграницы, в котором подчеркивалась «целесообразность» соединения анклава Сох с Узбекистаном. В обмен киргизам предложили равную по площади территорию Узбекистана. Однако соглашение не было реализовано, так как предложенная к обмену земля оказалась безжизненным горным массивом и была отвергнута Бишкеком. В целом же территориальные проблемы по-прежнему серьезно осложняют отношения Узбекистана с соседями, о чем свидетельствуют и совсем недавние инциденты на киргизско-узбекской границе.

Казахстан – победитель?

Пограничные инциденты, а главное, та манера, в которой Ташкент «решал» территориальные проблемы, вызвали серьезное «охлаждение» к Узбекистану в Таджикистане и Киргизии, что, безусловно, серьезно осложнило реализацию его претензий на региональное лидерство. Из Бишкека, например, регулярно раздавались упреки в том, что Узбекистан не воспринимает Киргизию как полноправного партнера. На этом фоне росла обеспокоенность киргизского руководства нараставшей узбекской экономической экспансией в Киргизии и усиливались попытки ослабить экономическую зависимость страны от «надменного» соседа. Более близкий и этнически, и культурно Казахстан представлялся в этом плане вполне приемлемым противовесом Ташкенту.

Весьма похожие настроения постепенно возобладали и в Таджикистане, где узбекское влияние, к тому же, со времен гражданской войны было и так достаточно сильным, что устраивало в Таджикистане далеко не всех. Добавим к этому недовольство Душанбе поддержкой, которую оказал Узбекистан мятежному полковнику Махмуду Худойбердыеву, кстати, узбеку по национальности, вплоть до 1998 года контролировавшему Курган-Тюбе и не подчинявшемуся центральному правительству.

Свою роль сыграли и раздражение все теми же пограничными инцидентами на таджикско-узбекской границе, а также солидарность с соплеменниками из многочисленной таджикской диаспоры в Узбекистане, которые, как считают многие в Таджикистане, подвергаются дискриминации. Добавим к этому время от времени звучащие в Душанбе рассуждения на тему о том, что Бухара и Самарканд – «это вообще-то таджикские города». Нельзя не учитывать также весьма характерные для Таджикистана, являющегося своего рода ираноязычным «островком» в окружающем его тюркском «море», опасения, что Ташкент, имея возможность опереться на узбекскую диаспору в Таджикистане, якобы имеет некие «пантюркистские» амбиции. Поэтому более отдаленный и не столь этнически «ориентированый» Казахстан выглядел для Душанбе гораздо симпатичнее.

Но все-таки главным обстоятельством, склонившим Киргизию и Таджикистан на сторону Казахстана как потенциального регионального лидера, были не раздражение узбекским «высокомерием» или опасения, построенные на исторических аллюзиях, а результаты экономического развития обоих стран-претендентов на лидерство.

Как известно, в Казахстане был выбран относительно либеральный вариант развития экономики с упором на стимуляцию свободных рыночных отношений и приватизацию при максимально возможном отказе государства от вмешательства в экономическую жизнь. Это позволило Казахстану более активно интегрироваться в мировую экономику, создать довольно благоприятный климат для иностранных инвестиций, построить стабильную валютную систему и дать возможность для улучшения жизни социально активным слоям населения. Была принята амбициозная стратегическая программа развития до 2030 года, целью которой, по образному выражению Назарбаева, является превращение страны в «центральноазиатского барса».

В Узбекистане же был избран едва ли не прямо противоположный вариант развития, весьма напоминающий «позднесоветскую» модель, только без политической надстройки в виде коммунистической идеологии. Государство сохранило за собой максимальный контроль над экономикой и жизнью общества. Основным приоритетом была объявлена модернизация через создание крупных производств вроде автомобильного предприятия «УзавтоДэу», Бухарского нефтеперерабатывающего завода и других. Все это привело к изолированности узбекской экономической системы от мирового рынка, отсутствию стабильной валюты, высоким рискам для иностранных инвестиций и в конечном итоге к невозможности в рамках плановой государственной экономики обеспечить занятость и потребности быстрорастущего населения (официальный прирост - 500 тыс. человек в год). В итоге резко ухудшился социальный климат, нарастало обнищание большинства населения, результатом чего, в частности, стали рост исламистских настроений и известные события 1999-2006 годов. Выход же правящий режим видел не в социально-экономических реформах, а в усилении административно-полицейского контроля, репрессиях и фактической самоизоляции страны, напоминающей туркменскую. Можно сказать, что «пограничная политика» Узбекистана, помимо всего прочего, была вызвана стремлением построить своего рода «железный занавес» и резко сократить контакты населения Узбекистана с внешним миром ради улучшения контроля над ситуацией в стране в целом.

В этом смысле граница с Казахстаном и Кыргызстаном, где существует относительно свободная рыночная экономика, с точки зрения узбекского руководства, нуждалась в изоляции в первую очередь. Во-первых, из-за негативного влияния, которое оказывает действие рыночных механизмов в Казахстане и Кыргызстане на население сопредельных узбекских территорий. И во-вторых, вследствие того, что относительно «либеральный» политический режим в этих странах, опять же с точки зрения Ташкента, позволяет узбекским оппозиционерам в какой-то мере использовать территорию Казахстана и Кыргызстана в своих целях.

В целом же, то обстоятельство, что Казахстан стал объективно экономически сильнее любой центральноазиатской страны, решило в его пользу исход борьбы за региональное лидерство. Важным фактором, работавшим на повышение престижа Казахстана, являлась и реальная многовекторность казахстанской внешней политики, позволявшая Астане, оставаясь главным союзником России в регионе, одновременно развивать самые тесные экономические и политические связи с Западом и Китаем. Что выгодно отличало казахстанский внешнеполитический курс от импульсивной внешнеполитической линии Ташкента, сначала демонстративно дистанцировавшегося от России, а потом, после андижанских событий, резко «поменявшего фронт» и бросившегося в объятия Москвы (сейчас, видимо, намечается новый внешнеполитический разворот – в противоположную сторону).

Понимание того, что преимущества Казахстана стали следствием открытости его экономики, придало дополнительную привлекательность очередной интеграционной идее президента Назарбаева - инициативе по созданию Союза центрально-азиатских государств (СЦАГ), которую он впервые высказал в феврале 2005 года и развил в конце 2007 года. Правда, в Ташкенте инициативу казахского президента восприняли отрицательно, причем Ислам Каримов привел аргумент, который был бы скорее уместен на коммунистическом митинге: «Казахстан распродал все свои природные богатства иностранным инвесторам. С таким государством и речи не должно быть о каком-либо союзе».

Однако другие центральноазиатские лидеры отреагировали в целом положительно. Назарбаева активно поддержал президент Киргизии Курманбек Бакиев. Более того, между Казахстаном и Кыргызстаном был подписан ряд соглашений, предусматривающих создание наднациональных органов, по своей структуре напоминающих институты пресловутого российско-белорусского Союзного государства. Например, Высший межгосударственный совет (ВМС) в ряде аспектов воссоздает структуру Высшего госсовета Союзного государства России и Белоруссии. Предусмотрено также создание Совета министров иностранных дел.

Были разработаны крупномасштабные проекты экономического сотрудничества. Президент Бакиев заявил о необходимости уничтожить последние законодательные препятствия на пути казахстанских инвестиций, при том, что доля этих инвестиций в киргизскую экономику уже составляла около 60%. Астана объявила о намерении инвестировать в строительство Камбаратинских ГЭС-1 и ГЭС-2 — проект, который президент Киргизии назвал «самым большим пунктом сотрудничества» двух государств. Показательно, что ранее предполагалось российское участие в строительстве и финансирование этого объекта. И то, что киргизская власть отдала предпочтение именно сотрудничеству с Казахстаном, еще раз свидетельствует об усилении влияния Астаны в регионе.

Положительно оценили идею создания СЦАГ и в Таджикистане. Об этом заявил сам президент Эмомали Рахмон, особо подчеркнув, правда, что такой союз обязательно должен строиться только на равноправной основе. Качественно новый уровень таджикско-казахстанским отношениям был придан еще в ходе первого официального визита президента Рахмона в Казахстан 4-5 мая 2006 года, во время которого был подписан ряд договоров в области экономики и социальной политики. Они опираются на обширную договорно-правовую базу двухсторонних отношений, включающую в себя 68 документов, охватывающих практически все сферы сотрудничества.

Реализацией этих договоренностей явились конкретные планы казахстанских предприятий по импорту плодоовощной продукции из Таджикистана, а также начало работы в Горно-Бадахшанской области совместного предприятия «Чарын Алтан», специализирующегося на добыче серебра. Казахстан проявил заинтересованность в других крупных инвестиционных проектах в Таджикистане. Так, например, в июле 2006 года АО «КазИнвестМинерал» приобрело Адрасманский горно-обогатительный комбинат, специализирующийся на добыче свинцовой руды и ее переработке для получения свинцово-серебряного концентрата. Началось инвестирование более 12 млн. долларов на реконструкцию комбината, обновление устаревших технологий и оборудования. Казахстан также намерен построить три малых ГЭС на реке Зеравшан и одну линию электропередач (ЛЭП) «Юг-Север» от Худжанда до Чимкента, приступить к инвестированию строительства цементного завода и принять участие в проекте освоения орошаемых земель Дангаринского района на юге Таджикистана. Существуют проекты сотрудничества компании «Казахтелеком» с «Точиктелекомом» по строительству оптико-волоконной сети, которая через Киргизию соединит Таджикистан с Казахстаном. Через Таджикистан «Казахтелеком» намерен выйти на Афганистан, Пакистан и Индию. Вот уже несколько лет в СМИ циркулирует информация о том, что казахстанские банки скупают контрольные пакеты акций таджикских финансовых учреждений, включая контрольный пакет таджикского «Сохибкорбанка».

Интеграционный скептицизм

И все же перспективы создания в Центральной Азии эффективных «горизонтальных» интеграционных структур многие эксперты оценивают весьма скептически. При всем том, что объективная необходимость в таких механизмах вроде бы очевидна и понимаема едва ли не всеми.

В качестве главного препятствия на пути интеграционных процессов ими видится геополитическая несамодостаточность центральноазиатских государств, превращающая в главных «акторов» на центральноазиатском поле могущественные внешние силы в лице России, США, ЕС, Китая, Турции и Ирана. Эти «игроки» своими разнонаправленными действиями, скажем, вокруг различных «трубопроводных» проектов («Набукко», Транскаспий и пр.) разводят страны региона по разным «лагерям», фактически парализуя интеграционные импульсы, либо пытаются направить интеграционные процессы в рамки контролируемых ими «вертикальных» интеграционных структур типа ШОС, ОДКБ, ЕврАзЭС.

Экономическая составляющая созданной в 1994 году ЦАЭС тихо отмерла, выпала буква «Э» и получилось просто ЦАС. В 2001 году уже по инициативе Каримова ЦАС превратилось в Организацию центральноазиатского сотрудничества (ОЦАС), закончившую, правда, ввиду полной неэффективности, самоликвидацией после вхождения в ОЦАС России (2004) и слияния этой организации с ЕврАзЭС. По сути, страны региона попали в зависимость от российской интеграционной парадигмы. Формулировка «интеграция только с участием России» стала основополагающей после событий в Андижане и киргизской «революции тюльпанов». Центральноазиатские режимы вынуждены были или принять правила игры, которые предлагала Москва, или открыть свои страны для Запада. В результате в страхе перед «цветными революциями» центральноазиатские лидеры выбрали (или сделали вид, что выбрали) российскую интеграционную программу как наименьшее зло.

В то же время к назарбаевской идее СЦА, весьма благожелательно встреченной на Западе, в Китае, а также такими авторитетными организациями, как ООН и ОБСЕ, в Москве отнеслись весьма прохладно – в проекте Назарбаева Кремль увидел очень много схожего с американской концепцией «Большой Центральной Азии». Отсюда был сделан вывод, что идея СЦАГ противоречит российским интересам и свидетельствует о некоей скрытой игре Казахстана, рассчитанной на ослабление влияния России в центральноазиатском регионе.

Как отмечает таджикский аналитик Саймуддин Дустов, «любые интеграционные процессы в Центральной Азии в связи с тем, что этот регион представляет собой достаточно открытую систему и на него влияет огромное количество факторов, прежде всего, влияние супердержав и региональных игроков, - не найдут необходимой почвы». По его мнению, «в среднесрочной перспективе или в ближайшие 15-20 лет появление каких-либо серьёзных интеграционных процессов в Центральной Азии невозможно, и для этого нет никаких оснований». Дустов полагает, что лишь «какие-то промежуточные результаты могут быть достигнуты».

Дело, конечно же, не только в злокозненной активности внешних сил. Фактическая реализация интеграционных проектов по-прежнему во многом тормозится из-за взаимного недоверия и соперничества, а преобладание политических амбиций и излишняя политизация сугубо межхозяйственных вопросов усугубляет и без того непростое положение дел. В качестве иллюстрации подобных настроений можно привести высказывание другого таджикского политолога - Рашида Абдулло: «Для таджиков интеграция – это этническая смерть. Это слияние всех и вся. Страны Центральной Азии абсолютно разные по уровню экономики и социального развития. В то же время любая интеграция предполагает появление наднациональных структур. Мы можем быть захлестнуты нетаджикским морем, которое нас окружает».

И все же основные сложности в межгосударственных отношениях центральноазиатских стран, как и раньше, связаны с Узбекистаном. Так, Ташкент отказался подписать разработанный в Бишкеке в июне 2008 года на совещании руководителей водохозяйственных и топливно-энергетических отраслей Казахстана, Киргизии, Таджикистана и Узбекистана протокол об использовании водных ресурсов Нарын-Сырдарьинского бассейна. Регулярно обостряется полемика между Узбекистаном и Таджикистаном по поводу распределения водных ресурсов в свете строительства в Таджикистане Рогунской ГЭС. В декабре 2008 года, после того, как идея Каримова об объединении ОДКБ и ЕврАзЭС не получила поддержки, Узбекистан вышел из последней организации. Осенью 2009 года Узбекистан преподнес «сюрприз», заявив о выходе в одностороннем порядке из Единой энергетической системы Центральной Азии, что может лишить Таджикистан возможности получать туркменскую электроэнергию. В декабре того же года Ташкент развязал своего рода «рельсовую войну» против Таджикистана, отменив движение пассажирских поездов, следовавших через территорию таджикской Согдийской области по маршрутам «Ташкент - Андижан» и «Бухара - Андижан».

Все это, конечно, добрых чувств к Узбекистану у его соседей не прибавляет. Так, по мнению казахского политолога Досыма Сатпаева, политика Узбекистана не только «является основным фактором, сдерживающим интеграцию и сотрудничество в регионе», но уже и сам Узбекистан превратился в «один из главных дестабилизурующих факторов в Центральной Азии». Потому что узбекская политика изоляции, по мнению эксперта, «мешает нейтрализации рисков и не способствует их уменьшению». Сатпаев отмечает: «Если всех вокруг обвинять в терроризме и экстремизме, то проблема терроризма и экстремизма не исчезнет. Внутренняя политика Узбекистана остаётся неэффективной, уровень бедности очень высок, социально-экономическое развитие страны низкое. И корни экстремизма и терроризма отсюда растут, проблемы провоцируются самим Узбекистаном».

Правда, можно предположить, что Ташкент попытается как-то компенсировать свою «отчужденность» в Центральной Азии путем конструирования некой «оси» с родственным по духу режимом в Туркмении. О чем свидетельствует декабрьский (2009 года) визит в Ашхабад Ислама Каримова. Однако пока нет убедительных свидетельств тому, что в Ашхабаде намерены отказаться от своей политики «блестящей изоляции», к тому же Туркменистан и Узбекистан являются конкурентами на рынке природного газа. В целом же почти все эксперты согласны с тем, что Узбекистану в ближайшем будущем предстоит пройти трудный период передачи власти, и это процесс сулит немалые сложности как внутри страны, так и для соседей.

Cкептицизм в отношении перспектив «горизонтальной» интеграции наблюдается и в стране-«победителе» в гонке за региональное лидерство – Казахстане. Хотя связка «Казахстан – Киргизия» мыслилась как первый этап формирования общерегионального интеграционного объединения, Астана, видимо, решила пойти по более простому пути — укрепить отношения с этнически и культурно близкой Киргизией, которая из-за перманентного политического кризиса находится в трудном экономическом положении. Возможно, создание СЦАГ и остается в качестве долгосрочной задачи, но на данный момент в Астане, скорее всего, решили сосредоточиться на цементировании «союза двух». Экономический и политический вес стран несопоставим, вследствие чего безусловным лидером будет Казахстан.

Уже упоминавшийся эксперт из Казахстана Досым Саптаев отмечал в этой связи: «Казахстан сейчас стал мало уделять внимания Центральной Азии, а больше пытается работать с Россией и Белоруссией над созданием Таможенного союза, который должен заработать с 1 января 2010 года. Мне кажется, что Казахстан вообще охладел к любым интеграционным инициативам внутри региона. Казахстан всегда был сторонником более тесного регионального взаимодействия в экономике, а сейчас он больше смотрит в сторону Запада. Очевидно, что даже для Казахстана инвестиционная привлекательность Центральной Азии снизилась, особенно в условиях кризиса».

Председательство Казахстана в ОБСЕ, судя по всему, мало что изменит в этом плане. Ведь пост председателя ОБСЕ – это по большей части чистая формальность, в лучшем случае он дает шанс просто обратить внимание на Центральную Азию, но отнюдь не позволяет решать региональные проблемы. К тому же сама эта «почесть», оказанная Казахстану, обладает немаловажным изъяном – все понимают, что Казахстан получил ее лишь благодаря цинизму ряда западных политиков, пожертвовавших защитой демократических ценностей ради конъюнктурных выгод. Ведь в плане соблюдения прав человека и демократических норм Казахстан выглядит лишь немного «приличнее» самых одиозных режимов в Центральной Азии. И не более.

По-прежнему буферная зона

Из того, что Казахстан, фактически выиграв гонку за региональное лидерство, тем не менее, вряд ли станет локомотивом «горизонтальной» интеграции, вовсе не следует, что Центральную Азию неизбежно ждет «вертикальная» интеграция, скажем, под патронажем России. Хотя бы потому, что российские экономические возможности весьма ограничены, а общей тенденцией для стран региона вот уже на протяжении довольно длительного периода является ослабление их связей с Россией и развитие отношений с ЕС, США, Китаем, странами Ближнего и Среднего Востока, Южной и Юго-Восточной Азии.

Тот же Казахстан, оставаясь главным союзником Москвы, по прогнозам экспертов, уже в среднесрочном периоде (5–10 лет) будет все больше вовлечен в орбиту еще более тесного экономического сотрудничества с КНР и странами ЕС. Результатом явится нарастающая конкуренция с Россией за рынки сбыта углеводородов, иных полезных ископаемых и участие в формировании межрегиональных транспортных коридоров. Стремление Астаны вовлечь Киргизию в сферу своего прямого политического влияния должно усилить позиции Астаны и в рамках СНГ, ШОС, ОДКБ, и в диалоге с основными глобальными силами, включая Россию.

Узбекистан, в свою очередь, имея весьма конфликтные проблемы в отношениях с Киргизией и Таджикистаном, и подозревая, что за спиной Казахстана фактически стоит Россия, также все больше будет ориентироваться на Запад и страны Азиатско-Тихоокеанского региона, которые могут оказать финансовую помощь и поддержать Ташкент в отражении исламистской угрозы.

Что же до Таджикистана, то он недоволен сворачиванием инвестиционных проектов в сфере гидроэнергетики и уклончивой позицией России, в какой-то мере поддерживающей страны-водопользователи в лице Узбекистана, Казахстана и Туркмении. Поэтому Душанбе попытается еще больше сблизиться с родственным Ираном, который рассматривается как потенциальный гарант внутриполитической стабильности и «нерастворения» Таджикистана в окружающем его тюркском «море».

В целом же Центральная Азия в среднесрочной перспективе вероятнее всего будет оставаться своего рода буферной зоной, в первую очередь, между Россией и Китаем, и в то же время полем для свободной игры как для региональных, так и внерегиональных «игроков», пытающихся выстроить самые различные, в том числе весьма причудливые геополитические комбинации.