Почти весь октябрь гостил в Ташкенте альтист и композитор Михаил Розенблюм – друг и соратник убитого в сентябре прошлого года руководителя и основателя театра «Ильхом», режиссера Марка Вайля. Михаил Розенблюм писал музыку ко многим спектаклям театра, принимал участие в становлении театра в первое десятилетие существования «Ильхома». Михаил Розенблюм эмигрировал в Израиль восемнадцать лет назад, и теперь, приехав в Ташкент на концерт памяти Марка Вайля, выступил в городе с несколькими концертными программами. Корреспондент «Ферганы.Ру» встретился с музыкантом накануне его отъезда обратно в Израиль и попросил Михаила Розенблюма вспомнить о его творческом союзе с Марком Вайлем, о работе в театре «Ильхом», рассказать о том, как ему живется сегодня.

Михаил Розенблюм: - Учась в консерватории и занимаясь на альте, я и не думал, что когда-нибудь стану композитором. Но однажды случайно попал на запись музыки к одному из первых спектаклей «Ильхома», который назывался «Сцены у фонтана» по пьесе Семена Злотникова, а музыку к спектаклю написал замечательный композитор Валерий Гаврилин. Прежде я не знал о существовании этого театра, и тогда же впервые встретился с Марком Вайлем. Музыка мне очень понравилась, а процесс записи увлек настолько, что я тут же стихийно стал руководить собравшейся группой музыкантов. Все получилось великолепно. В спектакле были задействованы замечательные актеры первого поколения «Ильхома»: Михаил Каминский, Галина Луковникова, Мария Шамшина и другие.

Позже Марк сказал мне, что намечается большой проект - спектакль «Дракон - сказка 1943 года», по пьесе Евгения Шварца «Дракон». Название для спектакля появилось после того, как в руки Вайля попал написанный в 1943 году текст пьесы из архива драматурга, хранящегося в Центральном государственном архиве литературы в Москве, не прошедший в свое время цензуру. Существовал и другой вариант, урезанный цензурой и опубликованный, но Марк взял за основу первоначальный текст Шварца, в котором прослеживаются прямые ассоциации с жизнью тоталитарного советского общества. Он попросил меня сделать аранжировки к музыке В.Славина, написанной для спектакля. Я ответил Марку, что никогда этим не занимался, на что он возразил: «Вот и начнешь!» Когда же я взялся за аранжировку музыки, мне это, действительно, понравилось, и я сразу же втянулся и в сочинительство, и какие-то первоначальные мелодии и гармонии изменял по-своему.

Михаил Розенблюм и Марк Вайль.

Надо сказать, что лет с девяти я играю на гитаре, а позже попал в волну, которая поднялась в семидесятых в эпоху вокально-инструментальных ансамблей - ВИА, тогда еще не называвшихся рок-группами. Мы играли музыку «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Лед Зеппелин», «Дип Перпл», «снимая» ее с магнитофонных пленок «Тип-6», причем с двадцатых копий, где с трудом можно было что-нибудь разобрать. Я записывал нотные партии, мы с ребятами их разучивали, играли и даже собирали вокруг себя толпы народа, для которых все это было внове.

Естественно, что когда я пришел в театр, у меня был опыт игры на разных инструментах, кроме альта: я играл на электрогитаре, басе, электрооргане, ударных, на которых, в том числе, должна была исполняться музыка к «Дракону», ставшему одной из вершин «Ильхома» того периода. Тогда я собрал лучших музыкантов, играющих на инструментах, предусмотренных партитурой. Это были Алик Козленко, который сейчас в Канаде, Леша Туляганов, работающий в легендарном ансамбле «Ялла», Володя Давтян, живущий сейчас в Америке, Георгис Яцидис, теперь живущий в Греции и выпускающий пластинки на своей студии. К сожалению, нас всех разбросала судьба, но тогда мы сделали очень удачную запись. В этом музыкальном спектакле было восемнадцать зонгов (Зонг - баллада, исполняемая в виде интермедии или авторского (пародийного) комментария гротескного характера с плебейской бродяжнической тематикой, близкой к джазовому ритму. - Прим. ред.), я подготовил ноты к записи, и мы все записали за десять ночей. Незадолго до этого в «Ильхоме» появилась своя студия с огромными, похожими на ящики, магнитофонами. Мы узнали, что можем накладывать музыку на ранее записанную, что расширило наши возможности, расширило партитуру. Для нас, привыкших играть «на раз», это было в диковинку, и я понял, как много можно достичь малыми средствами.

Режиссура Марка Вайля так вписала музыку в ткань спектакля, что она органично дополняла игру актеров. Спектакль этот стал таким ярким событием в театральной жизни Ташкента, что в «Ильхоме» были аншлаги, билеты на этот спектакль невозможно было достать. И это притом, что в начале восьмидесятых «Ильхом» был не в чести у властей, и зрители, порой приходили к опечатанному под разными предлогами входу в театр. А между тем на афише большими буквами было написано: музыкальный руководитель спектакля - Михаил Розенблюм. Вы представляете, что тогда мог испытывать молодой человек двадцати с небольшим лет?

Первый успех настолько меня окрылил и вдохновил, что я поверил в то, что действительно могу сочинять музыку. Потом был спектакль «Прощай, овраг!» о бездомных собаках. Теперь вся музыка к нему была написана мной от начала до конца. Это был момент чрезвычайного вдохновения. Марк сделал из коротенькой повести Константина Сергиенко большой музыкальный спектакль с песнями и фоновой музыкой, который имел бешеный успех. В этом году, 3 октября, на концерте памяти Марка Вайля в «Ильхоме» у меня было несколько номеров из этого спектакля, партитуру которых я восстановил по памяти в Израиле и исполнил в Ташкенте с ансамблем «Омнибус».

После спектакля «Прощай, овраг!» были «Дорогая Елена Сергеевна», «Счастье мое…» с моей оригинальной музыкой. В середине восьмидесятых Марк сообщил, что собирается ставить в театре Моссовета брехтовского “Человека как человека”. «Я хочу, чтобы это был музыкальный спектакль, поскольку время, о котором пишет Брехт - время зонгов, - сказал мне Вайль. - В спектакле должно быть 22 зонга и 40 минут фоновой музыки». Это была большая работа, ничего подобного я до тех пор еще не делал. Мне пришлось несколько раз летать в Москву, репетировать там с оркестром, который должен был «вживую» играть в спектакле. Плюс к этому мы записали 30-35 минут музыки с оркестром Госкино. Вайль заказал новый перевод пьесы, поскольку старый, по его мнению, несколько устарел. В спектакле было много брехтовских стихов, в которых Марк, по его выражению, «прорезал» зонги, чтобы стихи можно было спеть как зонги.

В Москве его спектакль вызвал неоднозначную реакцию. Марк - бунтарь. Он всегда очень тонко чувствовал, что происходит и в его республике, и во всей Стране Советов. Он был всегда в «оппозиции», и тогда это было достаточно опасно. В Москве, которая в те времена была гораздо более косная, чем Ташкент, и где над выдающимися творческими личностями постоянно довлело «недремлющее око», этот спектакль вызвал диаметрально противоположные отклики - от восторженных до злобно критических. Собственно, этим и определяется успех.

Между тем, появление моего имени на московской афише оказалось очень значимым и для меня, и для моего внешнего окружения. Так я стал признанным театральным композитором. Писал музыку для ташкентских драматических театров: русского, имени Горького, и узбекского - имени Хамзы. Мне было приятно осознавать, что спектакли с моей музыкой одновременно идут и в Москве, и в Ташкенте. Параллельно работал в филармонии, преподавал в консерватории, был концертмейстером альтовой группы в оркестре ГАБТа имени Навои. Играл много концертов, писал музыку для кино. За это время я успел жениться, у меня появился сын, правда, с моей занятостью я, к сожалению, редко бывал дома.

Потом пошла волна эмиграции, и в 1990-м году мы с семьей уехали в Израиль. Сейчас нельзя сказать однозначно, почему это произошло. Просто так сложились обстоятельства. В конце 1980-х я создал камерный оркестр, писал для него оркестровки. Коллектив собирал буквально по одному человеку: меня знал весь музыкальный мир в Ташкенте, и я знал многих. Мы часто выступали, а когда встали на ноги, произошло то, что часто происходит: меня отстранили от руководства оркестром. Это меня жутко обидело и явилось одной из причин моего отъезда. Потом все эти «перестройки», «хозрасчеты» также привели к упадку кино, где я на киностудии «Узбекфильм» в то время зарабатывал основные деньги.

Михаил Розенблюм.

Я понял, что творчески задыхаюсь. Мне стало нечего делать, а писать музыку «в стол» не умею. Моя музыка как горячие пирожки - я едва успевал к записи, даже по дороге что-то писал. Она сразу же исполнялась, для меня это было счастьем, которым я был избалован. Будучи прикладным композитором, я всегда писал музыку на заказ. Мне приносили сценарий, я садился, и в течение нескольких дней рождалась музыка, которая сразу же записывалась, затем монтировался фильм или спектакль. Так продолжалось до 1990 года, пока мы не эмигрировали в Израиль.

Тель-Авив был наводнен музыкантами высочайшего уровня из Москвы, Ленинграда, Киева и других городов. Тогда в Израиль из Союза каждый день приезжало по десять тысяч человек. Мне, можно сказать, крупно повезло. На следующий день после нашего приезда позвонили знакомые и сказали, что в камерный оркестр требуется альтист. Я пытался возражать, что уже месяц не играл, что не в форме, что пальцы «деревянные». На что мне сказали, чтобы я даже не сомневался, поскольку в Тель-Авиве нигде больше не найду работу по специальности.

Это был муниципальный оркестр, где платили хорошую зарплату. На прослушивание пришло восемь альтистов. Конечно, сказалось мое волнение и то, что долго не занимался, но после того, как всех прослушали, оставили только меня, и я подписал контракт. Так, на второй день пребывания в стране я уже работал в оркестре, так началась моя музыкальная жизнь в Израиле.

Незнание местных реалий, языка, неумение общаться с местными бюрократами, отличающимися от ташкентских, как оказалось, в худшую сторону, привело к тому, что я не понимал написанные на иврите документы, которые периодически ко мне приходили.

У меня не было друзей, которые могли бы их перевести. А я по «совковой» привычке откладывал их до лучшего случая, не подозревая, что мне приходят счета, на которые со временем «накручиваются» огромные проценты. Через месяц это уже двадцать процентов, через два месяца - пятьдесят, через три - сто, а дальше двести, тысячу и так далее. Хорошо, что мы об этом вовремя узнали и не успели влезть в большие долги.

С первых же дней я был очень плотно занят в оркестре, а моя жена судорожно изучала иврит. У меня беглый английский (в музыкальной школе имени Успенского, где я учился, у нас был прекрасный преподаватель - Юлия Федоровна Рябышкина, и в консерватории - «английский клуб», где мы устраивали спектакли, читали сонеты Шекспира под клавесин со свечами). А поскольку в оркестре было много русскоязычных коллег, я не особо нуждался в иврите.

Работа в этом оркестре позволила мне снять квартиру в центре города. Появились хорошие соседи - молодые ребята, они жили этажом выше. И тут, через три недели после нашего приезда, вдруг завыли сирены (обстрелы Тель-Авива в 1990 году, во время войны в Ираке. - Прим. ред.). У нас не было телевизора, и мы не понимали, что происходит, думали, что учебная тревога, сидели дома. Вдруг поблизости стали греметь взрывы. Я поднимаюсь к соседям, звоню в дверь. Но мне никто не открывает, хотя я точно знаю, что они дома. Когда все закончилось, спустился сосед. Он был страшно удивлен, узнав, что у нас нет противогазов, и что наши окна не затянуты полиэтиленовой пленкой и не заклеены скотчем: «Вы что, не знаете? Война началась!». Как оказалось, в полицейских участках выдавали противогазы и прочее, на случай применения химического оружия. Тель-Авив обстреливали ракетами «скад», которые могли быть начинены отравляющими веществами. Позже мы недалеко от нашего дома увидели огромную воронку от такой ракеты. На месте ее падения к счастью не оказалось людей, хотя в других местах были разрушения и жертвы.

Так вот, узнав, что у нас нет средств защиты, сосед посадил меня в свою машину и повез в ближайший полицейский участок, где нам выдали три противогаза - для меня, жены и восьмилетнего сына, рулон полиэтилена и скотч. Химическое оружие, слава Богу, так и не применили. А все эти защитные средства, как оказалось на самом деле, не очень эффективны, и скорее служат для успокоения населения.

Война продолжалась двадцать дней. Это были ежедневные налеты, вой сирен, взрывы ракет. И признаюсь, что, по большому счету, мне почему-то не было по-настоящему страшно. Видимо, потому, что по своей сути я миролюбивый человек и ни с кем никогда не был в состоянии войны. На жену война подействовала ужасно, и на нервной почве она с усилившимся рвением продолжила судорожно изучать иврит. Но чтобы не пугать сына, мы не подавали вида. Вот так, сидя в противогазах, и пережили эту войну. Много шутили на этот счет. Нас спасало чувство юмора. Налеты были иногда по два раза в день, и обычно в девять-десять вечера. Начинали выть сирены, а темное небо озарялось вспышками ракет и «противоракет», сбивающих «скады».

«Фергана.Ру»: - Это время описала Дина Рубина. Ведь ей тоже пришлось пережить эту войну…

Михаил Розенблюм: - Мы приехали с ней в одно время, правда, она сразу же уехала в Иерусалим. В Ташкенте мы вместе учились в школе Успенского, только она на класс старше. Позже она мне подарила одну из своих книг с трогательной надписью.

Но война закончилась и началась рутинная работа - один оркестр, другой. Деньги из так называемой «корзины абсорбции» - 20.000 шекелей (тогда 10.000 долларов), которые выдавали каждой вновь прибывшей семье, скоро подошли к концу, и их стало катастрофически не хватать. Мне пришлось устроиться на дополнительную работу охранником склада. Я впервые в жизни взял в руки боевое оружие, на которое получил разрешение, отстреляв положенное в тире.

Эта совершенно бессмысленная работа на «сегодняшний день», которая отнимает массу времени, очень пагубно действует на психику, настроение и общее состояние. Так продолжалось до недавнего времени. Правда, параллельно я много играл, переходил из одного оркестра в другой, объездил с концертами полмира.

«Фергана.Ру»: - Удивительно, как Вам удавалось совмещать работу охранника с поездками?

Михаил Розенблюм: - Здесь нет ничего удивительного, поскольку работу охранника найти несложно. Таких мест много, и я их просто периодически менял, временно устраиваясь на работу.

В Израиле много неквалифицированной и низкооплачиваемой, но дающей твердый заработок работы. В целом же о жизни в этой стране можно сказать, что она тяжелая, как на другой планете. Здесь приходится выживать, впрочем, как и везде.

«Фергана.Ру»: - Но вы все же адаптировались?

Михаил Розенблюм: - А какой у меня был выход? Не вешаться же (смеется). Сегодня я концертмейстер группы в двух оркестрах, что дало мне возможность бросить работу охранника, и заниматься только музыкой. Но как композитор я совершенно не востребован, и за эти годы не написал ни одной ноты. Не привык писать для себя, и если мне кто-то даст задание, я с удовольствием напишу.

Живя в Израиле, я всегда помню и думаю о Ташкенте, о ташкентском воздухе, о незабываемом запахе дымка готовящегося плова. Я, безусловно, остался ташкентцем, и на протяжении восемнадцати лет каждую субботу делаю плов. У меня есть все, что для этого нужно - казаны, ляганы (большие керамические узбекские блюда. - Прим. ред.), специи. В Тель-Авиве в кругу друзей я считаюсь признанным мастером плова и с гордостью ношу имя пловмена.

«Фергана.Ру»: - Эмигрировав в Израиль, вы лишь через семнадцать лет смогли приехать в Ташкент...

Михаил Розенблюм: - Да, первый раз это было полтора года назад. Тогда же возникла идея вновь посетить Ташкент с концертами. И уже позже, когда велись переговоры со спонсорами, которых нашли мои ташкентские друзья, вдруг, как гром среди ясного неба,- убили Марка Вайля. Для меня это было страшным ударом - он был моим другом, мы с ним вместе росли творчески. Я написал в «Ильхом», что хочу дать концерт памяти Вайля в театре. Ребята откликнулись и поинтересовались, каким мне видится этот концерт. Я предложил сыграть траурную музыку Хиндемита, сонату Шостаковича. Параллельно вел переговоры о концертах в консерватории и о проведении мастер-классов.

И вдруг за три месяца до моего приезда в Ташкент нынешний музыкальный руководитель театра «Ильхом» Артем Ким написал мне, что идея проведения концерта в театре замечательна, но было бы странно и обидно, если бы я, легендарный композитор первого десятилетия театра, не включил бы в программу свои произведения из спектаклей. А у меня ничего - ни записей, ни партитур. И мне пришлось по памяти написать одиннадцать партитур, которые я представил на концерте, где мы выступили совместно с камерным ансамблем «Омнибус», под руководством Артема Кима. Таким образом, в этой концертной программе, кроме произведений Хиндемита и Шостаковича, прозвучала и моя музыка.

В Ташкент я привез большую программу. Кроме концерта в «Ильхоме», подготовил «сонатный вечер», который прошел в органном зале консерватории, где были исполнены сонаты Шуберта, Брамса и Шостаковича. Это большие произведения, требующие многочасовых занятий. Следующий концерт состоялся в большом зале консерватории, и я играл с камерным оркестром «Солисты Узбекистана» под управлением Анвара Раимджанова. Мы исполнили произведения Карела Стамица, Алессандро Роллы и Моцарта.

Так что моя мечта – приехать в Ташкент состоявшимся человеком и показать результаты моих трудов, - сбылась. Я был очень рад возможности вновь выступить в качестве композитора на концерте в «Ильхоме», я назвал мой концерт «Разговор». Это был монолог, поток сознания, мое с Марком воображаемое общение, мои воспоминания, наши шутки, которые знали только я и он. Я говорил Марку: «У меня для тебя сюрприз, я хочу сыграть тебе те мелодии, которые ты когда-то выбросил из спектаклей, и я до сих пор на тебя «злюсь», вот, послушай, чего ты лишился»...

«Фергана.Ру»: - Вы были другом Вайля и для вас тяжела тема его смерти, вокруг которой ходит множество разных, порой нелепых слухов, а убийцы до сих пор не найдены и не понесли наказание.

Михаил Розенблюм: - У меня нет никаких версий убийства, но меня убивает сам факт случившегося. Я даже не хочу думать о том, кто заказал это убийство, кто исполнители. Я не хочу думать о каких-то грязных убийцах, которые не стоят даже ногтя Марка Вайля. Главное, что уже не вернуть человека такого масштаба, который рождается, может быть, раз в сто лет. Убили человека и чуть не убили театр, который сейчас судорожно пытается найти в себе силу, чтобы выжить. Вайль делал все для своего театра одним мановением пальца. Для него не было неразрешимых проблем. Он был ни на кого не оглядывающийся, смело выражающий свое мнение человек. Человек духа, человек мира, человек вселенной. На таких людях мир держится. Именно благодаря Вайлю за рубежом знают о Ташкенте. Куда бы я ни приезжал, многие, услышав об этом городе, говорят: «О, Ташкент - Марк Вайль, «Ильхом»!». Я вас уверяю, после его смерти свет Ташкента померк во всем мире. Остался осиротевший Ташкент, осиротевший театр, прекрасные спектакли, великолепные актеры. Я очень сочувствую Борису Гафурову, на чьи плечи легло тяжкое бремя руководства театром «Ильхом». Он очень тонкий человек, хороший актер, он «выращен» Вайлем. Гафуров молод и еще не достиг таких высот, как Марк, но он знает «методу» Вайля, знает куда идти, и если засомневается, то будет искать в себе критерии Марка, который незримо присутствует в театре.

«Фергана.Ру»: - Уезжая из Ташкента, что Вы увозите в своем сердце?

Михаил Розенблюм: - Колоссальный заряд душевного здоровья. За двадцать четыре дня, которые были сплошным фейерверком, калейдоскопом, я выложился полностью. Оказалось, что у меня здесь очень много друзей, которые, несмотря на прошедшие годы, меня помнят и любят. Меня разрывали на части, не было ни минуты свободного времени. Это была полная жизнь. Я воспринимаю ее как праздник, праздник души, любви к музыке и к друзьям. Испытываю признательность за тот теплейший прием, который мне был оказан на всех уровнях. И, конечно же, увожу светлую память в сердце о моем друге - Марке Вайле…