Различия общественно-политических систем и политических режимов государств Центральной Азии, сформировавшиеся за шестнадцать лет их независимости, не смогли скрыть общих черт их исторического развития. Доминирующим фактором государственного строительства стало преобладание различной степени авторитарных тенденций, регионально-областное местничество и появление политического класса, связанного с существующей персонифицируемой властью. После недолгого постперестроечного периода относительной свободы власть приступила к созданию муляжей общественных и политических институтов, прежде всего представительных органов законодательной власти.

Официально провозглашенный курс на построение демократической общественно-политической системы интерпретировался властями как перспектива, к которой надо стремиться, но с учётом «местных особенностей». Как отмечали многие авторы, работавшие по центрально-азиатской тематике, «практически все конституции стран региона определяют нынешнюю систему, как «суверенные демократические республики», заявляемой целью которых является построение демократического, справедливого, гражданского общества. Однако, в процессе реального становления независимости, в центрально-азиатских странах наметилась тенденция к авторитаризму различной степени. При этом можно часто услышать, что, дескать, население региона не готово воспринять демократию в ее западной интерпретации» (см. «Защита власти в Центральной Азии).

К началу ХХI в. сочетание внешних и внутрирегиональных факторов способствовало появлению весьма противоречивого «центрально-азиатского феномена». В общественно-политическом отношении его основными характеристиками стали:

1) персонифицированная власть, опирающаяся на региональные и клановые группировки;

2) наличие демократических по форме, но обслуживающих, по сути, авторитарную власть общественных и государственных институтов;

3) маргинализация внесистемной оппозиции, там где такая существует, и фактическое отсутствие легальной сильной организационно оформленной оппозиции;

4) легитимация власти и выведение за правовое поле оппозиции проводится на основе базового тезиса «борьбы с экстремизмом».

Перед государствами Центральной Азии - Казахстаном, Кыргызстаном, Таджикистаном, Туркменистаном и Узбекистаном - при всех существующих различиях, на данный момент стоит одна проблема, выраженная в форме альтернативы: сохранение прежней общественно-политической системы или переход к новой. Персонифицированный характер власти не способствует серьезным изменения в этой сфере. Логичным становится формирование политического пространства, в котором власть и оппозиция представлены правящей номенклатурой, а реальная гражданская оппозиция и общество оказываются «вне политического процесса». В этих условиях для ряда стран Центральной Азии симптоматичным является расширение внесистемных сил, оппонирующих власти. В первую очередь, помимо политически ориентированного ислама набирают силу этно-национальные движения, пока еще не структурированные, но имеющие серьезный потенциал.

К 2007г. сформировалось две условных, с точки зрения внутриполитического положения, группы государств ЦА: в первую из них входили Туркменистан и Узбекистан, а во вторую – Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан. При этом критерием могла служить степень тоталитарности либо авторитарности режима. Несмотря на то, что из всех стран региона только Киргизия оказалась наиболее близка к демократическому вектору развития, но и в ней ощущаются многие из характерных черт региональной общественно-политической жизни. Дискуссии, развернувшиеся в последнее время среди специалистов и политических комментаторов относительно дальнейшей судьбы центрально-азиатских режимов, затрагивают вопрос о вероятных сценариях развития событий. При этом, отчётливо выделяются три главных:

1. вариант «народного сценария» (примером может служить «революция тюльпанов» в Киргизии);

2. «номенклатурная революция» (Туркменистан после смерти С.Ниязова и, вероятно, Узбекистан в будущем);

3. создание «эволюционной модели» (Узбекистан в настоящем), позволяющей существующей власти максимально долго удержаться у руля без серьезных реформ с помощью частичных изменений.

Первый из сценариев чреват созданием обстановки перманентного кризиса, так как совокупность противоречий (личных, корпоративных и регионально-клановых) требует создания в короткие время продуманной системы сдержек и противовесов. Второй вариант (если он не сопряжен с насильственными действиями) призван обеспечить неизменность режима уже без его персонификации и при отказе от наиболее одиозных черт. Наконец, третий сценарий, неконфликтный с виду, и реализуемый «сверху» непосредственно главой существующего режима в рамках схемы «ограниченного реформирования», в действительности не снимает никаких противоречий. Естественным продолжением подобной политики является активное использование силы в отношении реальных и мнимых оппонентов. В этой связи, как отмечал ряд авторов «репрессии и террор, осуществляемые государством, так же как и политическая несправедливость, экономическое неравенство или социальные потрясения являются основной причиной проявления насилия со стороны отдельных лиц, когда все другие средства для изменения существующего положения, имеющиеся в распоряжении людей, не достигают цели» (см. «Защита власти в Центральной Азии). При этом, у отдельных политических наблюдателей, прямо или косвенно склонных оправдывать действия глав явно недемократических режимов ЦА, сложилось впечатление о том, что «единственным, кто реально способен сорвать торжество экстремизма в Центральной Азии, остается светская власть. Не «либеральная», и не «демократическая», и вообще едва ли укладывающаяся в предлагаемые Западом образцы, а просто власть - традиционная, возникшая некогда как ответ на социальную потребность в организации масштабных ирригационных работ...», и, в соответствии с этой логикой «традиционной опорой светской власти в Центральной Азии являются силовые структуры» (см. Центральная Азия: «Исламский фактор» и особая миссия светской власти»).

Столь однозначно негативное восприятие происходящего в Центральной Азии как отдельными наблюдателями в самом регионе, так, и, прежде всего, комментаторами из-за его пределов, определяется несколькими факторами. Главным из них являются опасения некого масштабного этно-конфессионального конфликта, способного расшириться на сопредельные регионы. Однако мало кто обращает внимание на то, что различия в ситуации государств Центральной Азии, а также характер взаимоотношений проживающих здесь народов сами по себе являются элементом сдерживания подобного развития событий. Активное вовлечение внерегиональных сил, имеющих собственные интересы в Центральной Азии и преследующие цель контроля над её ресурсами представляют в контексте данной проблемы гораздо большую опасность. Кризисный характер общественно-политических систем, сформировавшихся в регионе также таит в себе угрозу, так как способствует обострению социальных проблем. Есть основания предполагать, что предпринимаемые сейчас в ряде государств ЦА властями меры как политического, так и общественного характера, рассчитаны на создание в обществе атмосферы ожидания перемен в условиях, когда власти уже вынуждены считаться с растущим внутренним кризисом. Однако в силу своей природы общественно-политические режимы региона не могут реформироваться, так как перестанут быть жизнеспособными. Именно поэтому все предположения о кардинальных реформах не могут быть реализованы как по форме, так и по содержанию.

* * *

Об авторе: Артём Улунян – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, член экспертного совета ИА «Фергана.Ру». Живет в Москве.