Тезиковка – один из самых известных «блошиных рынков» бывшего Советского Союза, second hand прославившийся на всю страну. Имя этой ташкентской барахолки обессмертил лауреат нобелевской премии Александр Солженицын, написавший когда-то: «На Тезиковке можно купить все».

Считается, что название этой столичной окраины пошло от фамилии русского купца Тезикова, вокруг дачи которого и разросся этот знаменитый рынок. Но с другой стороны, следует обратить внимание на то, что таджикских купцов на востоке называли именно «тезиками». Поэтому относительно того, кто и кому «дал название» еще говорить рано. Впрочем, и сама личность загадочного русского бизнесмена начала века настолько неопределенна, что говорить о нем утвердительно никто не берется. Известно, например, что он основал в пригороде Ташкенте кожевенное производство, на котором работали российские переселенцы. Они же построили рядом свой «Шанхай» - поселок с небольшим базаром. Также история приписывала г-ну Тезикову владение некой мельницей, стоявшей на берегу канала Салар. Но с другой точки зрения, мельница эта принадлежала иному знаменитому ташкентцу – И.И.Первушину, который еще в 1866 году открыл первый в Средней Азии винокуренный завод. Но кто бы ни был ее подлинным владельцем, известно одно – после октябрьской революции мельницу разобрали по частям, а мифологический негоциант Тезиков из Средней Азии попросту исчез. Но рынок, носящий его имя, в любом случае уже существовал, начиная свой путь к легендарной славе.

В начале века все в Стране Советов стало получать новые названия. Не избежала этого и наша Тезиковка, превратившаяся в «Первомайский» рынок, что на улице Першина. Хотя общественная привычка сохранила за ней старое, прижившееся, название, под которым она неофициально просуществовала еще много лет. Дача г-на Тезикова к тому времени превратилась в одну из библиотек. Впоследствии рядом с библиотекой возник кинотеатр, но после случившегося пожара исчез как он сам, так и здание, бывшее некогда знаменитой дачей.

Один из пиков своей активности Тезиковка переживала во время войны. Со слов историка Бориса Голендера мы узнаем, что во время войны на Тезиковке легко можно было спрятаться, отчего шпана торговала там краденым имуществом. Более миллиона эвакуированных приехали в Ташкент и привезли с собой то, чем в последствии и торговали с рук. Именно во время войны эта толкучка и приобрела свою известность. А когда после 91-го года начался выезд из Ташкента, то многие, кто не хотел в новых условиях жить, вновь потянулись на Тезиковку.

Старожилы вспоминали, что возле самой Тезиковки через канал Салар был переброшен небольшой мост, имевший дурную славу у всего города, так как использовался для сходок «преступных элементов» с рабочей окраины Ташкента, а также революционеров из депо, которые устраивали там свои подпольные собрания.

Другим, более мирным воспоминанием, является кафе при парке железнодорожников, где даже в самые застойные, «стагнационные», времена можно было сделать неплохой стол. Вообще Тезиковка сыграла одну из ключевых ролей в экономическом выживании самих ташкентцев и «гостей столицы». Следуя классическому правилу «невидимой руки», рынок самостоятельно отрегулировал такой механизм взаимообмена, при котором цены позволяли даже самым неимущим слоям населения поддерживать свой прожиточный минимум. Говорили, что даже бедняк может одеться здесь за 1$. Не стоит и говорить о тех, у кого были деньги – они могли стать обладателями всего, чего пожелает их душа и потянет карман.

Благодаря своей уникальной самоорганизации, Тезиковка стала одним из уникальнейших явлений общественной жизни как Ташкента, так и Средней Азии, и всего Советского Союза. Она приобрела собственную мифологию и все проистекающие из нее культы. Она обладала хорошо налаженной инфраструктурой, искусственно воссоздать которую не смог бы даже самый блестящий менеджер.

Заниматься перечислением товаров, которые в разные времена Тезиковка переварила, – дело совершенно бессмысленное. Их было столько, что, пожалуй, даже самые обширные словари не содержат полностью всех наименований. У процитированного выше Солженицына можно прочесть, что здесь приобреталось все: «…до американской жевательной резинки, до пистолетов, до учебников черной и белой магии». Но дело, естественно, не в пестром подборе экспонатов. Ничего не утверждая, можно предположить, что специфика Тезиковки была именно в том, что обмен товаров происходил здесь совершенно абсурдным путем или по абсурдной цене. И тут примеров можно привести великое множество! Кто-то «выменял трофейную чайную ложку со свастикой за две пустые бутылки газ-воды», кто-то по мизерной цене приобрел статуэтки начала 19 века, или немецкую генеральскую шинель, или нагрудный знак «За борьбу с басмачеством» и т.д.

Было на Тезиковке и относительно строгое деление на сектора по ассортименту. Особенно сохранились в народной памяти два рынка: птичий и радиоэлектронный, служивший местом паломничества мужского населения всего города. Здесь концентрировалась любительская и профессиональная инженерная мысль.

На птичьем рынке зверей было больше, чем в самых известных зоопарках мира. Говорят, что слонов сюда не водили только потому, что они плохо продавались. Целые семьи жили за счет выращивания и продажи тех или иных живых существ.

После перестройки Тезиковка пережила последний всплеск своей активности. Усложнившаяся экономическая ситуация в республике заставила людей вновь искать себе прибежища на блошином рынке. Особенной популярностью он пользовался тогда у потерявших занятость рабочих авиационного завода им. Чкалова. Оставшийся практически без средств к существованию и надлежащего контроля, завод «вынесся» на толкучку.

Для ташкентцев Тезиковка являлась главным информационным агентством и трибуной, дающей реальную свободу слова. Небольшое государство в государстве, граждане которого до сих пор хранят ему верность в своей памяти.

Увы, но в двадцать первый век Тезиковка вступить не смогла: правительство непопулярным решением перенесло исторический рынок подальше от оживленных магистралей - в квартал Янгиабад. Наспех сколоченные из дерева торговые лотки и картонные подстилки переехали на территорию тесного и неуютного промышленного склада.

Ее больше нет. Она осталась лишь как факт истории. Слава ее передается большей частью как устное предание. Александр Грищенко, бывший ташкентец и лауреат премии «Дебют» за 2004 год, написал о ней некогда «обличительно-бытописательное стихотворение». Большей литературы Тезиковка о себе не оставила.

Она сохранилась только в памяти ташкентцев, в неофициальных хрониках городской истории. И в тех предметах, которые были на ней когда-то проданы или куплены. Сегодня они, наверное, имеются на всех континентах нашей планеты. Приобретенные, как и положено, за бесценок, они вновь не имеют своей цены.

Сергей Ежков, журналист: Тезиковка была моей слабостью. Ее никогда нельзя было обойти полностью, поскольку она была бескрайней

Торговали везде – вдоль центральной в этом районе улицы, вдоль железнодорожного полотна, в подземном переходе, на всех без исключения примыкающих улочках и в переулках.

Легче было тем, кто здесь жил. Они просто выносили со двора все, что намечали продать, им не надо было занимать место в два часа ночи, их вещи не пинали сапогами участковые и прочие милиционеры.

Когда я собирался на Тезиковку, семья приходила в панику. Я тащил оттуда все, что нравилось, а нравилось всегда очень многое.

Медицинские саквояжи – кожаные или из дерматина под «крокодила». Новые и старые, потрепанные и не очень.

Патефоны и граммофоны, комплекты пластинок из серии «Петр Лещенко с гитарой», выпущенные в Харбине. Офицерские кожаные ремни со звездой в центре образца 1934 года...

Настольные лампы с матовыми плафонами на мраморной подставке, такими же мраморными медвежатами и кукурузным початком у основания: «Артель Иосифа Каца».

Ламповые радиоприемники «Балтия» и «Урал». Последний «ловил» в диапазоне от 19 метров, и по нему можно было слушать запрещенные тогда «Голос Америки», «Би-Би-Си», «Немецкую волну», «Свободу»…

Магнитофон «Тембр» я тоже купил на Тезиковке. Килограммов в двадцать весом и скоростью 19 м/сек., в футляре из прессованной фанеры, он был воплощением мечты и казался вершиной технической мысли СССР.

А еще книги. Помню, купил неполное собрание сочинений Ленина в красном сафьяновом переплете под редакцией Троцкого, Каменева и Бухарина. Купил, поскольку часть недостающих томов приволок из заброшенного после землетрясения дома, а хотелось все.

Отдельный период жизни связан с Тезиковкой, когда десять лет ездил на «Победе» 1957 года выпуска.

Тезиков базар был единственным местом в Ташкенте, где можно было найти родное рулевое колесо, почти не испорченное временем с хромированным кольцом по центру и изображением МГУ. Подфарники, бамперы, хромированные ручки на двери, приборные щитки…

Тезиковка того времени почти не знала перекупщиков. Каждый приносил сюда свое, родное, от того и цены здесь были вполне приемлемыми. Это позже на базаре появились те, кто делал деньги на антиквариате, сохранившемся в бедных русских семьях. Возможно, даже большие деньги. Они и «ломили» по полной программе в расчете на приезжих и иностранцев.

Но эти торговцы все равно выглядели чужими на бесшабашном и разноцветном и разноголосом празднике жизни. Словно инородные тела, непонятно почему оказавшиеся рядом с коренными хозяевами рынка.

Теми, возле которых стояли тележки, термосы с чаем, а где-нибудь в сумке, для приличия накрытой старенькой тряпкой, лежала заветная «чекушка», которой согревались в холодные дни.

Тезиковка ведь гудела и в дождь, и в снег. И когда гоняли менты, и когда ревел тепловоз…

Этого мира уже нет.

Это прошлое, с которым расстался, даже не обратив внимания, но без которого теперь ужасно тоскливо и совсем-совсем одиноко…

Андрей Кудряшов, журналист: Тезиковка врывалась в мою жизнь без стука

Десятилетнего пацана старшие друзья, заядлые голубятники, иногда брали в свои воскресные экспедиции на птичий рынок, казавшийся сказочным базаром в чужой и далекой стране. Этот непричесанный, остро пахнущий, орущий в тысячу глоток мир под палящим солнцем так поразительно отличался от отгороженного живой изгородью маленького дворового мирка типовой «хрущевки» в спальном районе. На Тезиковке все было другим - одноэтажные дома с облупившейся штукатуркой и косыми заборами, но зато не похожие один на другой, узкие и кривые улочки с безбрежными желтыми лужами и глубоко, до земной коры, растрескавшимся асфальтом, немыслимое скопление народа, машин, мотоциклов, велосипедов, ишачьих упряжек. Но главное - тут очевидно отличалась сама жизнь, вдруг делавшая давно знакомых людей загадочными незнакомцами.

Здесь я узнал, что разведение голубей, аквариумных рыбок или даже хомячков на самом деле не служит невинной потехой, придуманной взрослыми для развлечения детей, а имеет совсем другую, метафизическую цель. Оказалось, что птиц и зверьков, не говоря уже о коллекционных сериях марок или спичечных этикеток, в действительности необходимо постоянно и энергично выменивать, преследуя какую-то ускользающую выгоду, в идеале - продать, то есть обменять на деньги, конечную ценность, открывающую подросткам реальный доступ в общество взрослых. Еще я узнал, что такая жизнь полна будоражащего риска, ведь при обмене стараются друг друга непременно обжулить, а могут и отобрать просто так драгоценный товар или счастливо вырученные за него копейки, заодно надавав по ушам. Тут уже не зевай.

Когда взрослые случайно узнали о моих поездках на Тезиковку, сначала попробовали напугать, что, мол, там полным полно беспризорников и всяких бродяг, а потому ребенка, гуляющего без родителей, могут забрать в милицию и потом отдать в детский дом. Попытались внушить, что якшаться с голубятниками вообще так же зазорно, как с алкоголиками или уголовниками, и это не приведет меня к хорошему будущему. Но, поняв, что пересилить нотациями непререкаемый авторитет дворовых товарищей не удастся, зачем-то рассказали, что дореволюционный купец и промышленник Тезиков, оказывается, был моим предком по отцовской линии. И Тезиковка называется так в его честь, потому что в этом районе у него были загородные дома - Тезикова дача, а так же конюшни, кирпичный завод и кожевенные мастерские. И то ли его племянница вышла замуж за моего прадеда, прибывшего в Туркестан вместе с царской армией из Симбирской губернии, то ли наоборот - двоюродная сестра прадеда была его женой…

Вообще-то моя семья, изобиловавшая коммунистическими чиновниками, более-менее благополучно пережившими сталинские репрессии, относилась к числу «не помнящих родства». Потому связи нашей фамилии с Тезиковыми выглядят мифологически, да простят мне его настоящие и прямые потомки, если они где-то существуют. Но портрет почетного гражданина Тезикова в нашем семейном альбоме все же хранится.

Званием «потомственных почетных граждан» в Российской Империи жаловали, в том числе, мещан и купцов 1-й и 2-й гильдий, за какие-либо заслуги ранее награжденных царскими орденами, например, Св. Владимира и Св. Анны. Почетные граждане, не принадлежа к дворянству, имели такие привилегии как свобода от подушного налога, рекрутской повинности и телесных наказаний. Подобно дворянам, почетные граждане пользовались правом именоваться «ваше благородие» и могли поступать на офицерскую службу. Это мне удалось выяснить, когда я обратил внимание, что на портрете купец Тезиков изображен с орденами на мундире и кортиком на боку. А в детстве новость о вероятном родстве не произвела на меня особенного впечатления. Голубятникам она была бы не понятна и совершенно не интересна. Впрочем, вскоре я сам потерял интерес к дворовым друзьям, и к Тезиковке.

В переломном 91-м году мы с близким приятелем оказались уже не случайными посетителями, а обитателями этих мест. Два бывших сокурсника, недавно закончившие факультет журналистики ТашГУ им В.И. Ленина, после трех лет более чем престижной работы в республиканской молодежной газете одновременно и по прямому сговору уволились из редакции, будто бы в знак политического протеста. Поводом для задуманного демарша послужило то, что в дни августовского путча ГКЧП руководство редакции, находясь в смятении чувств из-за отсутствия прямых указаний ЦК ЛКСМ Узбекистана, на свой страх и риск приняло историческое решение: попытку государственного переворота публично приветствовать и поддержать. Через пару дней политические и административные страсти, стихли, но заявлений об увольнении, брошенных на стол редактору, мы забирать не стали.

Основная причина нашего увольнения была вполне невинной: на закате горбачевской перестройки зарплаты «бойцов идеологического фронта» стали явно недостаточными для элементарного выживания. У моего друга была семья, которую он должен был как-то кормить. А мне просто осточертело. Впору было идти в «челноки», как тогда делали многие, но мы решили немного «осмотреться». Пошли устраиваться санитарами на скорую помощь, где не самый маленький по тем временам оклад подкреплялся еще различными надбавками - «колесными», «ночными» и т.п. К тому же можно было работать на полторы ставки, дежуря сутки через двое, и в конце месяца получая чуть ли не втрое больше, чем руководство нашей бывшей редакции. Правда, с высшим образованием на неквалифицированную работу нас брать не хотели, то ли из-за «сословных» предрассудков, сохранившихся от советских времен, то ли опасаясь подвоха из серии «журналист меняет профессию», что было довольно модно в недавнюю эпоху «гласности». Но нам удалось убедить начальство «03», аргументировав свою настойчивость тем, что у нас, как у выпускников советского гуманитарного вуза в дипломе три основных специальности - история КПСС, диалектический материализм и русский язык. Мол, куда нам податься с таким набором в, только что обретшем суверенитет, независимом Узбекистане?.. Подействовало, и нас направили на 10-ю специализированную подстанцию, где санитары нужны были для транспортировки тяжелых больных с инсультом или инфарктом. А заодно охранять женщин-врачей от ночных домогательств наркоманов, знавших, что в их чемоданчиках есть ампулы с промедолом или другими опиатами. Так мы попали на Тезиковку. 10-я подстанция располагалась там по адресу «тупик Мичурина» в старинном здании с тенистым садом и фонтаном у крыльца. Где-то совсем рядом, как говорили, некогда были конюшни почетного гражданина Тезикова.

Три раза в неделю на утреней заре мы, торопясь на дежурство, проходили как нож сквозь масло через пробуждающийся блошиный рынок с его бесконечными лотками, палатками и арбами. В полдень, не снимая белых халатов, с важным видом «уважаемых докторов» захаживали в чайхану на базаре съесть порцию шурпы или лагмана, запив бутылочным пивом. Иногда, если не было срочных вызовов, кто-нибудь из нас с фельдшером заезжал на свободной машине на продуктовый ряд, выбрать лучшей баранины и прочих ингредиентов для плова, который к восьми часам вечера готовил на всю смену в большом казане наш диспетчер.

Мы жили на Тезиковке, не смешиваясь с ее тысячеголовой толпой. Ее дневные соблазны и маленькие бытовые драмы казались нам вторым планом ночных трагедий большого города, свидетелями которых мы были. На базаре чем-то ожесточенно торгуются, чуть не доходя до драки, ловят вора-мальчишку, стянувшего что-то с лотка, деревянная повозка с двумя тракторными колесами мешает проехать четырехколесному автомобилю…

Рынок снова «выходит из берегов», второй раз за свою историю. В сороковые он был переполнен эвакуированными, менявшими на еду все, что можно было обменять. А в начале 90-х он наводнился отъезжающими обратно, торопящимися продать все, что нельзя увезти с собой. Нам до этого дела не было. Ведь простой перепад атмосферного давления перед летним дождем в двухмиллионном городе по последствиям среди сердечников и гипертоников сравним с небольшим артобстрелом. Повышение цен, закрытие сберегательных касс, слухи о предстоящем обмене советских денег на новые - все вызывает вспышки сердечных приступов и мозговых ударов. И еще нас, бывает, заносит на происшествия - пьяного стрелочника переехал поезд, расчленив пополам, сокращенный по штату чиновник полез в петлю, припозднившегося из гостей гражданина, писавшего на газон, менты измочалили до полусмерти, сломав челюсть и вывихнув таз…

Странно, но память в последствии почти набело стерла самые жуткие эпизоды, удержав другое. На 10-й подстанции стихийно, как говорят сейчас, возникла большая дружеская компания из, оказавшихся здесь, бывших работников умственного труда. Сидя на скамейке у фонтана в ожидании очередного вызова на очередное ночное ЧП, мы рассуждали часами о постмодернизме Умберто Эко, философии «ничевоков», современной геополитике Бжезинского, теории пассионарности Л.Гумилева и учении Карлоса Кастанеды. То есть продолжали неистово предаваться любимому занятию, от которого закат «перестройки» надолго отрешил русскую интеллигенцию в СНГ. А мы словно дали себе отсрочку вживаться в новый мир с его новыми реалиями, надев на себя халаты, как белые плащи тайного ордена. Братство Тезиковки.

Впрочем, просуществовало оно не долго. Мой друг, которого я так безответственно увлек от забот о семейном будущем на совершенно бесперспективную службу, взял да и продал на базар кирпичную кладку от разобранного нами по приказу начальства сарая. А через месяц уволился и зарегистрировал частное предприятие. Меня увлекли в Литву, сотрудничать в русскоязычной газете торжествующих революционеров Ландсбергиса. Все разбежались или разъехались за полгода. Опыт ночных драм все же ударил каждому в голову, заставив в миг повзрослеть.

Помнится, на прощание, мы купили на птичьем рынке живого песчаного удава в кефирной бутылке, чтобы, сварив из него целебный суп кульвар по рецептам народной узбекской медицины, скрепить наше братство общим несокрушимым здоровьем и долголетием. Но в ожидании супа обпились водки и закусили печеночным шашлыком, отчего, видно, волшебное зелье и не подействовало должным образом. Потом мы еще встречались не раз, спустя многие годы, возобновляя почти прежние отношения, несмотря на разверзшуюся уже пасть социальных неравенств. Мы будто бы опровергали в астрале хрестоматийное мнение, что дважды нельзя войти в одну воду. Но место встречи под темными кронами и равнодушным блеском созвездий было навсегда потеряно, и потому общность прежних пристрастий не смогла выдержать центробежной силы жизненных устремлений. Спустя десять лет наш союз распался в пространстве большого мира. Кто оказался в Канаде, кто в Израиле, кто еще дальше. Вскоре перестала существовать и сама Тезикова. По решению властей, ежегодно заботящихся о благоустройстве столицы суверенного государства, городская барахолка была перенесена из центральной части современного Ташкента на самую отдаленную окраину - массив Янгиабад.

Нельзя сказать, что это решение не пошло на пользу мегаполису XXI века. Вдоль старого полотна железной дороги, к которому раньше лепились палатки торговцев, прошла современная скоростная магистраль - Малая кольцевая автострада, благодаря чему из одного конца Ташкента в другой, например, с Чиланзара на Высоковольтный, теперь можно проехать за двадцать минут.

Побывав на Тезиковке, я обнаружил в полной сохранности знаменитый мостик через Салар. Он все так же дрожит под ногами. Зато речка сделалась еще более грязной и захламленной, хотя десять лет назад казалось, что это практически невозможно. Остался, как опрокинутый внутрь себя памятник неизвестно чему, длинный и совершенно пустой подземный туннель - переход под железнодорожными путями, некогда соединявший рынок с трамвайным кольцом и парком культуры железнодорожников.

На вопрос, где здесь была дача купца Тезикова, прохожие с удовольствием показали пальцем на здание старой бани. Мол, баня от всего и осталось. Но это здание, по многим архитектурным признакам, скорее всего, принадлежит не к дореволюционным постройкам, а к 30-40 годам прошлого века.

По соседству с баней, в узеньких закоулках живут украдкой прежние тезиковские аборигены, до сих пор выглядящие не совсем похожими на обычных горожан. Словно пришельцы из прошлого - какой-то смешанной национальности, непонятного достатка и не ясного рода занятий.

Некогда главная улица, на которой в воскресные дни трудно было протолкнуться боком в толчее покупателей и продавцов, стала совершенно безлюдной. Зато она выходит прямо на автомагистраль, по одну сторону которой непрерывно бегут пригородные поезда, а по другую тянется бесконечный бетонный забор. По автостраде машины несутся со скоростью на пределе дозволенного, и никто им не голосует. Сам забор активисты молодежного движения временами расписывают жизнерадостными пейзажами в стиле детского примитивизма. Это делается просто так, от юношеского избытка любви к родине, или намеренно, чтобы скрасить глухое бетонное разнообразие. До тех пор, пока новостройки, начатые к очередному Дню независимости, предварительно стерев в пыль, не преобразят в лучшую сторону притаившиеся за забором остатки старой Тезиковки.

Через прореху в бетоне еще можно проникнуть в тупик Мичурина. Здесь неизменно облупленные, но самой добротной кладки стены с густо крашенными жирной масляной краской оконными рамами. Виноградные грозди зреют, свисая с железных решеток. Пчелы незлобиво трудятся над пурпурными мальвами, выстрелившими побеги в человеческий рост. Возле спортивной школы в толчею коренастых жилищ успел вклиниться, как пастух в гурт овец, новенький трехэтажный особняк. Налево начинается лабиринт параллельных заборов, ведущий уже неизвестно куда. В нем могла сохраниться лазейка, не напрямую, не через главный вход, выходившая к саду с фонтаном. Но лучше ее не искать. И так понятно, что прошлое не уходит из настоящего без какого-нибудь нестираемого остатка.

С улицы Сайилгох, более известной в Ташкенте как Бродвей, изгоняют художников, 16.01.2004

Ташкентская "Тезиковка" вышла на виртуальный простор, 11.03.2003