Фото © "Московский комсомолец"

Рассказу о трагедии на пожаре, случившейся с актерами театра "Ильхом" в Москве, посвящена статья в "Московском Комсомольце". Ее полный текст - ниже.

В Москве завершились гастроли “Ильхома” — известного театра из Ташкента. Однако гастроли прошли с триумфом, а закончились трагедией, которой ничто не предвещало. Все началось как в раю, а закончилось — в аду. Впрочем, все по порядку.

Красивое начало

Все начинается хорошо — билеты проданы подчистую, зал Центра им. Мейерхольда забит. Ташкентцы играют трех авторов — Шекспира, Чехова и местного писателя Кадыри, и ко всем трем — персональный подход. “Белый-белый черный аист” — черно-белое повествование из черных страниц истории Узбекистана, составленное из дневников Кадыри, погибшего в сталинских застенках. Но не о них речь, а о любви, которой нет жизни на земле в силу предрассудков, с одной стороны, и человеческой алчности — с другой. Красивой юной узбечке не суждено любить торговца тканями, потому что ее выдают замуж за мальчика, которому также не суждено реализовать свои чувства к… другому юноше. Гомофобов просят не беспокоиться: чувства парня невинны и поэтичны. В лаконичную жесткую постановку о нравах своего времени с бытовыми костюмами несколько раз, как стихия, врывается поэтическая метафора — белые качели, укрепленные на белом дереве, как поэзия, восстающая против черно-белого мира, но гибнущая в силу своей хрупкости.

Самую сложную и для многих неинтересную пьесу Шекспира “Бесплодные усилия любви” раскрасили витиеватым переводом Кузмина и из получившихся “кружав” устроили карнавальный балаган. Чехова пустили под Марлен Дитрих. И оказалось, что томный голос кинозвезды прошлого века очень пришелся Антону Павловичу, жена которого — Ольга Книппер — как известно, была немкой.

Вот в этом — весь Марк Вайль, заложивший 30 лет назад на пустынной земле свой чудесный “Ильхом”, где радикализм не носит разрушительно-революционного характера. Радикальность скорее в сочетании формальных поисков и высокой культуры. Из чего состоит “Лаборатория доктора Чехова” — одна из последних постановок “Ильхома”, показал нам доктор Вайль, обнаруживший на писательском столике массу необычного… Актер Светловидов (пьеса “Лебединая песня”) обнаруживает себя ночью в пустом театре запертым — выпил после спектакля, уснул, а все ушли. Спасибо, не заколотили, как беднягу Фирса. Смят, после принятого, смятен в чувствах, а томный голос фрау Дитрих выводит: “Simfoni, simfoni d’amour”… Является служка в огромных трусах, а на них — заплатка с чайкой, как на занавесе Художественного театра. Свобода и юмор театрального капустника тут же монтируются с серьезной игрой, которая виртуозно переходит в фарс.

Адское продолжение

Стоп! Если бы все было так же легко и красиво, как на сцене. Однако становится страшно от материальности слова — в данном случае “заперт”, “заколотили”. Именно в таком положении спустя несколько дней оказался артист Евгений Дмитриев, игравший закрытого в театре чеховского персонажа Светловидова. И не просто запертого, а чуть не сгоревшего заживо.

Дело в том, что “Ильхом” из Москвы прямиком полетел в Вену, где на театральном фестивале играл премьеру “Полеты Машраба”. Те, кто не занят в постановке, оставались до 1 мая в Москве и ждали возвращения театра, чтобы вместе по коллективному (значит, дешевому) авиабилету вернуться в Ташкент. Артисты и технари, оставшиеся в столице, рассосались по квартирам родственников и знакомых. Женя Дмитриев, отметивший недавно 33 года, вместе с Борисом Гафуровым остановился в квартире диджея “Русского радио” Глеба Деева. Деев — тоже бывший ильхомовец, работал в театре монтировщиком. Деев оставил ребятам квартиру, а сам уехал в Вену, куда его пригласили вести клубную программу фестиваля. Одним словом, два артиста, замечу, ведущих артиста “Ильхома”, поселились на несколько дней в квартире в Токмаковом переулке.

Дальше события развивались непредсказуемо. В ночь с 28 на 29 апреля ребята проснулись от того, что в квартире полыхал пожар. Огонь из коридора моментально перебросился на кухню, потом в комнату. Если бы артисты не выпрыгнули с 4-го этажа, они сгорели бы заживо. Сегодня оба в Институте скорой помощи им. Склифосовского. Дмитриев — в реанимации в тяжелейшем состоянии, с ожогами дыхательных путей до 70 процентов и ожогами тканей. Борис Гафуров с тяжелейшими ожогами рук, к счастью, находится в обычной палате.

Палата №251. Ожоговый корпус

Палата на шесть человек. Запах бинтов, лекарств, гноя. Боря лежит у окна. Обе руки забинтованы почти до плеч. На лице ссадины, ожоги — их покрыли белой пеной. Как будто бриться собрался, а на самом деле это противоожоговая пена. Температура под 39 к вечеру, а с утра — 38. Дежурный врач говорит, что это реакция организма на ожоговые поражения тканей.

Губы у артиста распухли, словно их обкололи ботексом, говорит с трудом, но все же пытается улыбаться.

— Боря, можешь рассказать, как все случилось?

— Полыхнуло в три часа ночи. Но за день до этого… (он с трудом сглатывает, просит дать попить — сам же не может) я сидел за компьютером. Вдруг чувствую — резко запахло бензином. Подошел к двери, посмотрел в глазок — а там два мужика поливают дверь из канистры. Я крикнул — они убежали. Позвонил соседям. Те вызвали милицию. Два милиционера походили, но сказали, что раз нет криминала и убитых, ушли. Сказали, что это дело участкового.

— Раз такое дело, вы связались с хозяином квартиры — Деевым?

— Он — не хозяин, сам снимал. Мы забеспокоились, конечно, позвонили ему в Вену. Он вроде как нас успокоил. И ночь прошла спокойно. А потом…

А на следующую ночь ровно в три часа полыхнуло. Огонь со скоростью переползал из коридора в кухню, оттуда — в комнату.

— Это был ад, — продолжает Борис. — Жар — невыносимый. “Женька, мы погибли”, — сказал я и почувствовал, как все становится безразлично. Потом я рванул к окну, распахнул его, глянул вниз: если прыгать, разобьешься. И тогда я увидел справа, метрах в двух-трех, водосточную трубу. Все, думаю, лучше так, чем лететь вниз или гореть. Прыгнул, как, не помню, уцепился, разодрал руки и по трубе спустился вниз. Кричу Женьке: “Прыгай!!!”, а у него — истерика, боится.

Через какое-то время и Дмитриев попытался прыгнуть на трубу. Поскольку он длинный, неуклюжий, зацепился за что-то ногами, кое-как удержался, спустился. У него здорово обгорела спина, он надышался, в результате еще очень сильно затронуты огнем дыхательные пути.

— Ты можешь мне дать откусить банан? — спрашивает Боря. — А то с утра есть совсем не хотелось, тошнило больше. Сейчас захотел, но видишь…

Он показывает глазами на прямые, будто деревянные, забинтованные руки. Бинты уже грязные от крови и гноя, но перевязку сделают, как только закончатся праздники.

— Когда врач резал мне кожу, я заохал: “Больно”. А он мне говорит: “Зачем тебе жареное мясо?” Знаешь, что самое страшное будет — как только начнет нарастать кожа на мясо, ее будут сдирать. И так раза три — мне ребята по палате рассказали.

— А зачем обдирать?

— Такая метода, чтобы жидкость не скапливалась и не начиналось нагноение. Как приехал, мне капельницу поставили, обезболивающее сделали. Сказали, месяц пробуду здесь. А вот Женька…

Евгений Дмитриев пока в реанимации с тяжелейшими поражениями всех органов. К нему пришли тетя и двоюродная сестра, но их, естественно, не пускают. Говорят, что запас плазмы, которая необходима для переливания крови, в ожоговом корпусе имеется. Тетка плачет.

“Мы попали под раздачу”

Как только пришло сообщение о поджоге квартиры, где были артисты из Ташкента, первая мысль — опять разборки на национальной почве. Но это совсем не так. Во-первых, и Дмитриев и Гафуров не похожи на азиатов: первый абсолютно со славянской внешностью, второй похож на Олега Меньшикова и даже дублировал его на съемках фильма “Золотой теленок”. Во-вторых, еще до пожара Дмитриев, который со времен Ташкента дружил с Деевым, связывался с его знакомой, чтобы сообщить об облитой бензином двери, та говорила, что диджею кто-то угрожал, будто фигурировала сумма в 25 тысяч долларов. Но кто кому должен и за что — очевидно, знает только Глеб Деев.

В этом деле много вопросов, и прежде всего к диджею Дееву. Как мог он поселить ребят в квартире, получая до этого угрозы? И почему он сразу не вылетел в Москву, узнав о случившемся?

— В общем, мы попали под раздачу, — грустно говорит Борис Гафуров. — Ко мне уже милиция приходила, а что я могу сказать? Что я знаю? Рассказать только, как я прыгал?

Через месяц “Ильхом” должен лететь в Лондон на гастроли. Боря безнадежно смотрит на руки, но тем не менее уверенно говорит, что через месяц точно встанет и сможет выйти на сцену. С Дмитриевым — большой вопрос.

Как только в театральной Москве узнали о случившемся, многие их коллеги приехали в Склиф. Они готовы сдать кровь, но в праздничные дни ее не принимают. Предстоит решить вопрос с дальнейшим пребыванием и лечением граждан СНГ в Институте Склифосовского. Но это тоже решится, когда администрация выйдет на работу и с ней свяжутся представители посольства Узбекистана. Однозначно, что ребятам понадобятся деньги, поскольку лечиться в Москве предстоит не меньше месяца.

Все желающие помочь им могут обращаться либо к нам, в “Московский комсомолец”, либо сразу в Институт Склифосовского в палату №251, где лежит Борис Гафуров.

Московский Комсомолец

от 02.05.2006