Прочитала на сайте статью Бориса Чуховича о театре "Ильхом". Гениальная статья. "Ильхом" на самом деле стал чуть ли не островком некоего инакомыслия, не попадающего ни под штампы Минкультуры как театр Хамзы или Горький, ни явной коммерческой направленности, как театр "Алладин" (бывш. к/т "Искра").

Концептуальный подход Марка Вайля, острота идейного стержня (иногда глубинные метафорические образы героев как в "Подражании Корану" или протест против догм общества в «Черный, черный, Белый аист») заставляют толпы людей стремиться в театр и погружаться в Таинство "Ильхома". Своих самых душевных друзей, близких по духу и мировоззренческим парадигмам я могла с уверенностью встретить именно там...

Все чаще содрогаюсь от вопроса "А что будет, когда все разъедутся?", что станет, когда русскоязычная субкультура распадется под давлением безостановочных потоков на Запад. Ведь и Марк Вайль - зачинатель - не вечен... А продолжатели же традиций уже посматривают в дальние сторонушки.

Узбекоязычный социум пока не смог на своих подмостках родить ничего примечательнее жизнеописаний Сохибкирона. И люди обрекаются на культурный голод. Даже и сейчас, заходя в "Букинист" я ищу глазами все тех же мессий-шестидесятников. Гражданская (!) лирика Евтушенко, Б.Окуджава, Б.Ахмадулина, Р.Рождественский может отразить сейчас то, что не может сделать современная андерграундская литература Ташкента, обеззвученная и аморфная....

Русскоязычная культура вскормила миллионы людей, с нею связаны и мы, поколения октябрят, но не доживших до пионерии. Если у В.Пелевина нынешние "тридцатилетние" это Generation Пи с их неизменной Пепси, которую «они выбирают». Тогда кто же мы, поколение рожденное после Олимпиады-80, но до перестроечных углей, заставшие дедушку Ленина, разве что до третьего класса, гордо водрузившее октябрятский значок, но не дожившее до вожделенных пионерских галстуков цвета кумача , знавшее вкус венгерских детских питаний, смотревшее по пять раз "Крылатые качели", «Гостью из будущего» с Наташей Гусевой, воспитанные на подвиге Зои Космодемьянской, Марата Казея, Лени Голикова, Вали Котика, мы помнили, что Москва - это такой город, откуда папа привозил шоколадных зайцев, носили коричневую школьную форму с черным фартуков и гофрированными бантами, читали в газете про умницу Саманту Смит, "Мурзилку", любили "Пионерскую правду", жевали «Педро» и сладкие подушечки, выменивали затертые вкладыши, слюнявили руку и вышибали крышки от пепси и прочих напитков.

А потом как снег на голову привычный жизнеуклад меняется, мы погружаемся в совершенно новую струю. Где-то абстрагировано проплывают Навои, Бехбуди, Увайси, Амир Темур, Бабур, Кашгари, Машраб, Бердах, Аль Хорезми, Ат Термезий и .т.д.

Перелом разнополярных эпох, культур, языковое смелое смешение не могло не затронуть наше поколение. Все же большинство из нас остается под большим влиянием и интерферентностью предыдущей эпохи, нежели современных тенденций "возврата к истокам", либо этот возврат происходит в русскоязычном восприятии (читают тех же Увайси и Зульфию в прекрасном подстрочном переводе титанов Литинститута в Москве, которых в качестве обязаловки привязывали к поэтическим касыдам народов СССР).

Тем больнее видеть массовый исход окружавшей тебя культуры, и обнаружение своего маленького оазиса один на один с дрейфующим айсбергом, в принципе, бесперспективным в его узости развития и самоопределения.

Отталкиваясь от темы культуры, хочу заметить кое-что из наших бытовых аспектов городского пейзажа. Удивительно, но практически невозможно встретить людей читающих в транспорте. Ни в метро, ни в наземном. Тем ярче диссонирует повальное чтение (до сих пор!) в Московским метро, и дело не только в длительности поездок, а в желании и культуре потребителя литературных опусов (да, в Москве также повально пьют пиво, но нередко можно увидеть долговязого типа с лицом Иисуса с пивом и книгой одновременно. Вряд ли у него будет «Камасутра» или паскудник Э.Лимонов).

Не любят наши читать... На выставках пусто. Не любят наши смотреть... В музеях доживают свой век прозрачные, почти эфемерные бабушки - божьи одуванчики среди музейной пыли и невостребованности Искусства.

Боязно становится, ведь можно пережить и пыль, и палящий чад города, можно пережить нахамившего, обливающегося сальным потом продавца, хмурого депрессивного собеседника, преснятину газет и передач, а вот вымирание своего микромира со всей его самобытностью и филигранной искусностью заполнения твоего внутреннего мира пережить нельзя. Исход неминуем.