Обычно принято объяснять современный международный терроризм такими причинами, как бедность целых регионов и неравномерность глобализации, слабость общецивилизационного, общечеловеческого начала и психология фанатиков. И действительно, эти факторы не могут быть сброшены со счета. Но почему реакцией на них стал именно терроризм? Почему именно терроризмом, как утверждается во множестве работ, маркируется XXI век, хотя терроризм был и в XIX столетии, и в XX? Терроризм похож на социально-протестное или революционное движение, осуществляемое в условиях "смерти класса" и деполитизации. Одновременно он похож на новый тип войны, который не всегда является продолжением политики государства. В то же время терроризм - это международный криминал. Его преобладающий источник - ненависть, зависть, жадность, желание наживы. Авторы, которые определяют терроризм как реванш и последний бой традиционализма, считают, что терроризм не является политическим действием, поскольку вся жизнь традиционных обществ не знает политики в современном смысле слова.

Однако, на наш взгляд, интегральная характеристика терроризма может быть именно политической. Немецкий политолог Карл Шмитт полагал, что специфика политического может быть определена путем обозначения той главной проблемы, которую решает политика. Эстетическое решает вопрос о соотношении прекрасного и безобразного, этическое - добра и зла, экономическое - рентабельного и нерентабельного. "Специфически политическое различение, к которому можно свести политические действия и мотивы, - это различение друга и врага", - утверждал он. Еще в 1927 году Шмитт как никто другой сумел не только сформулировать сущность политического, но и высказаться о событиях, которые происходят сегодня: "Реальное разделение на группы друзей и врагов бытийственно столь сильно и имеет столь определяющее значение, что неполитическая противоположность в тот самый момент, когда она вызывает такое группирование, отставляет на задний план свои предшествующие критерии и мотивы: "чисто" религиозные, "чисто" хозяйственные, "чисто" культурные - и оказывается в подчинении у совершенно новых... условий и выводов отныне уже политической ситуации". Шмитт не отбросил значение государства как основного агента политики. Он просто объяснил, что не политическое вытекает из отношения к государству, а, напротив, государство обретает вес и главенство из-за своей политической природы - способности поддерживать единство среди друзей, в том числе и прежде всего внутреннее единство в противостоянии врагам. Государство - главный политический деятель, но приведенное понимание политического предполагает возможность и других.

Попробуем объяснить, почему условия, способные привести к революции, войне, массовому протесту, сегодня ведут к терроризму. Фактически терроризм - это насилие, осуществляемое группой людей по отношению к государству как политическому субъекту через посредство насилия и угрозы насилия в отношении мирных граждан. Это - форма политического послания, ультиматум.

Своим определением сущности политического Шмитт дал возможность понимания и того, что такое деполитизация: "Если пропадает это различие (между другом и врагом. - В.Ф.), то пропадает и политическая жизнь вообще". К концу XX века пришло острое понимание того, что все его трагедии и напряженность, революции и войны - следствие господства политики, бесконечной поляризации как международной системы, так и внутренней жизни государств, всеобщего разделения на врагов и друзей. Перспективы менее конфронтационного будущего виделись в открытости, диалоге, в демократизации. Последнее десятилетие ознаменовалось нарастанием представлений о международной открытости как гаранте мира и неуязвимости, достигаемой вследствие глобализации и распространения демократии. В условиях глобализации деполитизация оказалась связанной с объективным ослаблением Вестфальской системы национальных государств, с появлением негосударственных политических агентов, таких, как неправительственные и гуманитарные организации, с расширением полномочий гражданского общества, с исчезновением или фрагментацией идеологий, более пестрым структурированием общества и т.д.

Опыт превращения "окончательной победы" в поражение хорошо известен. Это опыт СССР, где отсутствие политической оппозиции привело общество на определенном этапе к тотальному отрицанию прошлого, к политизации снизу, позволившей Борису Ельцину прийти к власти, и к распаду страны. Чеченский криминальный опыт и терроризм в Чечне политизировались под видом сепаратизма. Атака на Всемирный торговый центр показала, что нашлись религиозные группы, которые объявили "ответственных" за глобализацию своими врагами - и тем самым немедленно выделились из пестрой толпы антиглобалистов, борющихся против явления, а не против тех, кого они могли бы обвинить. Деполитизация сверху оказалась политизацией снизу. Ситуация показала, что перед умственным взором политиков, надеявшихся на роль глобализации в преодолении конфронтаций, стояли прежние конфликты XX века, так же как перед военными всегда встают образы прежних войн. Ослабление государственной международной системы как главного и легитимного агента международных отношений, отсутствие глобальных политических структур (а значит, возможности политического решения имеющихся конфликтов) приводит к нелегитимным политическим решениям и действиям.

Терроризм представляется нам формой архаической политизации, при которой предельно упрощенная система координат "друг - враг" лишена всяких государственных и дипломатических начал и взывает к древнему инстинкту мести, отчасти родовой мести, что и приводит к атакам против населения, цель которых - воздействовать на правительства атакуемых стран для достижения политических целей. Мотив мести и самоутверждения, готовность пожертвовать жизнью - коллективный архетип архаического образа политики. Этот образ извлечен из глубинных пластов культуры разрушаемых (прежде всего деньгами, материальными и технологическими соблазнами) традиционных обществ. Однако, несмотря на эту архаическую подкладку и метафизические цели прозелитического радикального ислама, к которым мы относим также и создание исламского халифата, у террористов 11 сентября были рациональные цели - спровоцировать такое негодование уммы, которое бы привело к смене прозападных режимов в Пакистане, Саудовской Аравии и Египте. Ответная риторика Джорджа Буша адекватна представлениям террористов, но взывает также к архаическим началам американского политического сознания. Практические же цели Буша состояли в том, чтобы не дать свергнуть эти режимы, упредить эти попытки, уничтожив лагеря подготовки антиамерикански настроенных террористов в Афганистане, а также взять под контроль нефтяные запасы Персидского залива.

XX век был веком масс, веком революций и войн. Деполитизация глобального мира, на которую мы указали, уменьшение роли государства как главного политического агента вызвали к жизни нового специфического и нелегитимного политического игрока. Можно любить или не любить Шмитта, сомневаться относительно политической чистоты его собственной биографии или быть в ней уверенным, но нельзя не удивиться точности его предсказания: "...Мир не деполитизируется и не переводится в состояние чистой моральности, чистого права... или чистой хозяйственности. Если некий народ страшится трудов и опасностей политической экзистенции, то найдется именно некий иной народ, который примет на себя эти труды, взяв на себя его "защиту против внешних врагов" и тем самым - политическое господство... Лишь нетвердо держась на ногах, можно верить, что безоружный народ имеет только друзей, и лишь спьяну можно рассчитывать, будто врага тронет отсутствие сопротивления". Таким образом, вера Запада в свое могущество и в отсутствие по этой причине "внешних угроз", равно как и вера России в то, что политику следует заменить моралью, немедленно отозвалась появлением сил, которые стали считать Запад и Россию своими врагами. Причем, будучи, как правило, представителями традиционных обществ, где политика не приобрела цивилизованных парламентских, демократических и юридических форм, эти люди реализовали ее превращенный архаический вариант, вариант мести.

***

Валентина Гавриловна Федотова - доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник, руководитель Центра методологии социального познания Института философии РАН.