Термин «информационная безопасность» - продукт исключительно постсоветского чиновничьего пространства. В мировой правовой теории и практике такого термина не было и нет. Но, по словам директора Центра экстремальной журналистики (Москва) Олега Панфилова «понятие «информационная безопасность» на постсоветском пространстве появилось не сейчас, не год и не два назад». Еще 15 мая 1992 года в Ташкенте главами государств Армении, Азербайджана, Беларуси, Грузии, Казахстана, Кыргызстана, Молдовы, Таджикистана, Туркменистана, Узбекистана, Украины и России было подписано Соглашение об обеспечении безопасности шифровальных средств. На основе этого документа создан и работает Координационный совет по обеспечению безопасности шифровальных средств и их эксплуатации в системах правительственной и закрытой ведомственной связи участников Содружества. 22 января 1993 года в Минске главами государств СНГ подписано Соглашение о взаимном обеспечении сохранности межгосударственных секретов. Ряд соглашений и протоколов в области обеспечения информационной безопасности заключены и действуют на двусторонней основе по линии взаимодействия секретарей советов безопасности стран Содружества.

О.Панфилов предостерегает: «Но не будем успокаивать себя замысловатостью названий этих документов: понятно, что в последнее время представители власти под информационной безопасностью подразумевают не столько защиту правительственной информации и сохранность государственных интересов, сколько изменение информационной политики средств массовой информации».

У каждой страны (точнее, у властей этих стран) есть своя причина, чтобы говорить об «информационной безопасности». В Беларуси начали говорить об «информационной безопасности» из-за быстрого развития Интернета, когда в 1997 году чиновники всерьез были озабочены возможностью населения иметь больше информации, чем предполагалось властями. «Информационную безопасность» в Беларуси восстановили, закрыв единственного в то время провайдера. В Казахстане в ноябре 1999 года под председательством Президента Нурсултана Назарбаева состоялось очередное заседание Совета безопасности республики, главным вопросом повестки дня которого стало обсуждение проекта стратегии национальной безопасности Казахстана на 1999-2005 годы. Позднее секретарь Совета безопасности Казахстана Марат Тажин пояснил, что «отказу от открытого обсуждения этого вопроса (стратегии информационной безопасности) способствовал негативный опыт соседних государств, где этот процесс был сопряжен с отрицательной реакцией в обществе». Власти знают, что «информационная безопасность» не в интересах общества. В Кыргызстане Осмонокул Ибраимов, госсекретарь Кыргызской Республики считает: «Критиковать друг друга мы можем, но чернить свою страну, клеветать на Кыргызстан, распространять о нем ложь и дезинформацию мы не должны. Особенно находясь за рубежом, используя высокие международные трибуны».

На Украине тоже обсуждают проблемы «информационной безопасности». 16 января 2001 года в сессионном зале Верховной Рады Украины прошли международные парламентские слушания по проблемам информационной деятельности, свободы слова, соблюдения законодательства и состояния информационной безопасности Украины. Предполагалось, что к лету этого года Президент Украины подпишет Концепцию информационной безопасности. В Беларуси в октябре 2000 года был подготовлен собственный законопроект «Об информационной безопасности». Именно законопроект, а не документ, каковым является Доктрина информационной безопасности России, по своему статусу не имеющая юридической силы. Многие положения белорусского законопроекта совпадают с российской Доктриной. В Туркменистане, где нет ни одного средства массовой информации не зависящего от государства, в 2000 году обратили внимание на единственный источник информации – Интернет. Был лишен лицензии единственный независимый провайдер.

По мнению О. Панфилова: «В Таджикистане, Узбекистане и Туркменистане информационная безопасность не актуальна. Объяснить это можно довольно простым обстоятельством: в этих странах нет независимых изданий, телекомпаний и радиостанций, а потому беспокоиться о том, что пресса может опубликовать нечто беспокоящее власть, не приходится».

Видимо, после отмены предварительной цензуры в Узбекистане 13 мая 2002 года «информационная безопасность» и для властей этой страны стала «актуальной». Появился законопроект «О принципах и гарантиях свободы информации», где есть раздел об «информационной безопасности», который был принят парламентом Республики Узбекистан. Это уже не декларация, как российская «Доктрина информационной безопасности», а закон, имеющий юридическую силу.

Почему об «информационной безопасности» беспокоятся в тех странах, где ситуация с независимой прессой ухудшается с каждым годом, где информирующая роль СМИ заменена пропагандой и агитацией политики правящей власти?

Значит, идет в какой-то форме, по каким-то причинам наступление на свободу печати. Например, авторы узбекского закона об информационной безопасности хотят защитить личность «от негативных информационно-психологических воздействий» (статья 13. «Информационная безопасность личности»), хотят обеспечить «информационную безопасность» общества путём «недопущения противоправного информационно-психологического воздействия на общественное сознание, манипулирования им; сохранения и развития культурных и исторических ценностей, научного и научно-технического потенциала страны; создания системы противодействия информационной экспансии, недопущения применения информационных систем, направленных на деформацию национального самосознания, отрыв общества от исторических и национальных традиций и обычаев; защиты общественно-политической стабильности, межнационального, межконфессионального согласия, нравственных и духовных устоев общества» (статья 14. «Информационная безопасность общества»), желают обеспечить информационную безопасность государства «путём противодействия угрозам в информационной сфере, защиты от распространения информации, содержащей публичные призывы к неконституционному изменению существующего государственного строя, территориальной целостности Республики Узбекистан, захвату власти или отстранению от власти законно избранных или назначенных представителей власти и иное посягательство на государственный строй, а также информации, направленной на пропаганду войны и насилия, жестокости, разжигание национальной, расовой и религиозной вражды, идей терроризма и религиозного экстремизма» (статья 15. «Информационная безопасность государства»).

Очень хорошо, но кто определит, что такое «информационная экспансия»? В чем может выражаться «негативное информационно-психологическое воздействие»? Какие информационные системы могут быть направлены на «деформацию национального самосознания»?

Для того, чтобы ответить на эти вопросы, необходимо прежде всего разобраться в том, какое содержание вкладывают авторы Закона в понятие "информационная безопасность", что, по их мнению, ей угрожает. Необходимо разъяснять термины «информационная экспансия», «негативное информационно-психологическое воздействие» и т. п. Сделать это тем более необходимо, что ни в узбекском праве, ни, насколько нам известно, в юридической науке и в законодательстве других демократических стран, таких понятий, такого термина нет.

Конечно, у авторов Закона могут быть основания, чтобы ставить вопрос о необходимости защитить узбекские средства информации (в особенности, электронные) от преступного вторжения международных террористических организаций или иностранных разведок, их злосчастных хакеров. Однако речь в этом случае должна идти о таких мерах, как усовершенствование технических средств защиты. Но ведь это никак не правовая проблема, а чисто техническая. И для того, чтобы ее решить, нет необходимости создавать закон, для этого достаточно постановления правительства.

Но наряду с угрозами информационной безопасности, которые в определенной ситуации могут оказаться реальными, в Законе названы и такие, от которых так и веет духом "холодной войны", духом тоталитарного режима. Так, например, угрозу «информационной безопасности» законодатели видят "в информационных системах, направленных на деформацию национального самосознания». Иными словами, авторы исходят из того, что информационные системы других стран могут являться угрозой информационной безопасности Узбекистана и его граждан.

Если исходить из того, что отставание отечественной информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) создает условия для проникновения зарубежных информационных потоков (если вообще видеть в этом опасность, что в корне неправильно и противоречит принципам международного права), метод защиты от такой мнимой опасности - совершенствовать отечественную электронную технологию.

Думается, авторы Закона это прекрасно понимают. На самом деле их беспокоит, а может быть, даже пугает информационный поток, который беспрепятственно идет из-за рубежа. Поток свободной и, как правило, достоверной и объективной информации, которую они не могут контролировать и сдерживать. Именно в этом они видят угрозу «информационной безопасности» извне и именно от нее стремятся найти защиту. Об этом, на мой взгляд, очень убедительно свидетельствует положение Закона о недопущении «противоправного информационно-психологического воздействия на общественное сознание, манипулирования им», о создании «системы противодействия информационной экспансии». Нелишне напомнить законодателям, что в статье 29 Конституции Республики Узбекистан закреплено право на свободный, иными словами - на несанкционированный, доступ к информации. Мы должны полагаться на умы своих граждан, не пренебрегать их правом на полную информацию, на собственные выводы.

Так что, есть все основания заключить, что в Законе Республики Узбекистан «О принципах и гарантиях свободы информации» вполне естественное стремление обеспечить безопасность информационных сетей Республики Узбекистан перерастает в попытку контроля за содержанием информационных потоков, контроля за содержанием СМИ, как внутренних, так и зарубежных.

Введение запретов под видом защиты «общественного сознания», «национального самосознания» опасно тем, что интересы общества очень легко могут быть подменены интересами самой власти.

Карим Бахриев, юрист «Интерньюс-Узбекистан», 8 февраля 2003 года