Тимур Зульфикаров родился в Таджикистане в 1936 году. После окончания душанбинской школы поступил в Литературный институт имени А.М. Горького, где сразу "попал в обойму" - учился с Беллой Ахмадулиной, Евгением Евтушенко, Юнной Мориц, Юрием Казаковым. Однако, в отличие от них, Тимур Зульфикаров не получил ранней известности. Долгие годы его своеобразная поэзия принадлежала только немногим ценителям, да и сейчас, когда к поэту пришло международное признание, маятник мнений о нем колеблется между отметками "графоман" и "гений", никогда не останавливаясь посередине.

- Значительная часть ваших произведений посвящена России и христианству. Вторая часть - Азии, Востоку. Как вы относитесь к тому, что вас иногда называют русско-таджикским писателем? Мне кажется, что первичен язык, а не тематика, и, поскольку вы пишете только на русском, такое определение можно поставить под сомнение.

- Я русский поэт, когда во мне говорит мать Людмила Владимировна Успенская, и таджикский, когда во мне просыпается отец Касым Зульфикаров. Но главную идею моего творчества сформулировали православные читатели. Русская икона значительно старше русской поэзии. Поэтому даже самая великая русская поэма не может сравниться, скажем, с "Троицей" Рублева. Так вот то, что Господь дал мне записать, есть "икона в слове". Впервые русское слово догнало живописный знак. Вообще слово выше живописного знака, библейское слово, например, выше любой иконы, но русская поэзия сильно отставала. Она была светской, салонной, языческой. Так что по языку мое творчество, безусловно, принадлежит русской культуре, а по методу - культуре православной. Но вдохновение приходит ко мне отовсюду, в том числе и с моей таджикской родины.

- Вы можете сказать, что породило вашу поэзию?

- Я дитя тоталитарной эпохи. А какие эпохи породили пирамиды Хеопса, храмы Индии, эпос Гомера, музыку Баха? Чтобы получить лимонный сок, надо лимон выжать, сдавить. Поэтому тоталитарная плита, давление которой я ощущал с детских лет, породила мои фундаментальные сочинения "Книга смерти Амира Тимура", "Исповедь Ивана Грозного", "Стоящий и рыдающий среди бегущих вод"... Тоталитаризм благодатен для культурных явлений.

- Это известный феномен, но все же: гражданские свободы благодатны для развития личности, а тоталитаризм - для развития культуры?

- Пушкин написал: "Любовь и тайная свобода внушили сердцу гимн простой". Тайная! Об этом же турецкая пословица: "Кто сидит в тюрьме - у того мысли на свободе, кто на свободе - у того мысли в тюрьме". Кошмары империи порождали в людях колоссальную внутреннюю свободу. Самые райские песни поются в аду. Как художник я благодарен империи, но как частный человек я ее, конечно, боюсь. Да и мои личные отношения с властью были не легкими, и публикации у меня появились, когда мне было уже за сорок. Сначала вышли мои романы, посвященные фольклорному персонажу, - "Первая любовь Ходжи Насреддина" и "Возвращение Ходжи Насреддина". Я вложил в уста этого острослова и великого иносказателя свои вольнолюбивые идеи, и авторитет древнего мудреца вывел меня из катакомб безвестности к читателю: эти книги были изданы миллионными тиражами. Сейчас же я опять погрузился в катакомбы. За последние десять лет у меня вышло всего две книги, причем одна из них на средства моего друга. Вторая - в поэтической серии "Золотой жираф" издательства "Молодая гвардия", которое, как одинокий атлант, поддерживает высокую литературу. Я вернулся в состояние трепещущего дебютанта, который, с одной стороны, мечтает о хорошем издателе, а с другой - презирает рынок. Великая литература имеет к рынку такое же отношение, что и порядочная женщина к публичному дому. А если прав старик Фрейд, то порядочная женщина имеет к публичному дому даже большее отношение, чем великая литература к рынку.

Моя приятельница собрала всю мою поэзию, распечатала на компьютере, переплела, и получилась книга в одном экземпляре. Меня такая ситуация устраивает: ведь то же самое было с рукописями Данте, Саади. Но мне все же жаль, что новое поколение не знакомо с моими произведениями. Не правда, что они не нужны. Другое дело, что на Эверест не каждый взойдет, и за последние пятьдесят лет я не видел человека с Гомером в метро или с Данте в троллейбусе. Моя литература не страдает "массовостью" и не вызывает пандемий.

- В эпоху тоталитаризма ваши вещи не печатались. Стали выходить во времена застоя, но при демократии снова издаются мало. Как вы думаете, почему так?

- Когда появился мой роман "Книга откровений Омара Хайяма", то моя немецкая переводчица Верена Флик сказала: "Если империя пропустила это, она скоро погибнет". Мои произведения заключали в себе зашифрованную вдохновенную борьбу с тоталитаризмом. Поэтому они вышли из чугунной скорлупы забвения в эпоху расшатывания и гниения империи. А сегодня мы обитаем в призрачном мире Всеобщего Блефа, который замалчиванием уничтожает все подлинное.

- Точно ли есть что замалчивать? Если тоталитаризм был "даровитой" эпохой, то не живем ли мы в "бездарное" демократическое время?

- Подлинное есть, но оно не может найти выхода. Сталин говорил: "Нет человека, нет проблемы". Сейчас это выглядит гораздо более элегантно: "Нет информации о человеке, нет человека, нет проблемы". Несколько тысяч лет назад Моисей сидел у костра и беседовал со своими учениками. Потом точно так же у костра сидел Христос, после него - Мухаммад, а до них - Будда, но этих учеников было мало. Господь создал телевидение как Костер пророков, чтобы у него великие люди нынешнего времени собеседовали с человечеством. Но ни настоящие писатели, ни настоящие ученые, ни настоящие религиозные деятели не допускаются сейчас к телевидению. Это не означает, что их нет. При советской власти к Черному морю могла поехать по путевке самая бедная доярка с двумя детьми, а сейчас только обеспеченные люди. Но это не означает, что Черное море исчезло. Так же и в России есть великие мудрецы, но они, как много тысяч лет назад, все так же сидят у одиноких костров вдали от нашей сиротской цивилизации.

- Кто же эти современные настоящие мудрецы, скажем, в области литературы?

- Действительность катастрофически изменилась, но кто были при советской власти истинными писателями, те и остались. Александр Солженицын, Валентин Распутин, Владимир Личутин, Василий Белов, Фазиль Искандер, Белла Ахмадулина, Юрий Кузнецов, Татьяна Смертина. Часто вы видите их по телевизору? Молодых писателей их уровня не появилось, потому что культура - это оранжерея. Сейчас она разрушена, и что в ней может вырасти, расцвести среди несметного победоносного сорняка? А нынче мы видим Восстание Сорняка. И в политике, и в экономике, и - увы - в культуре! Даже в эстраде, хотя именно на нее брошены все капиталы, нет ничего принципиально нового и интересного. На счастье нынешних кинематографистов, нет былых худсоветов, потому что худсовет не пропустил бы ни одной современной российской картины - они просто непрофессиональны. Наш режим абсолютно бесплоден во всем, от политики до футбола. У нас осталась только литература, но и она стремительно стареет вместе с впавшими в одиночество писателями.

- Борясь с тоталитаризмом, вы не предвидели такого результата?

- Я боролся с тоталитаризмом, но не с государственностью. Россию лишили государства. Самая большая и холодная в мире страна располагает крошечным бюджетом. На эту сумму невозможно содержать государство. Отсюда я делаю вывод, что его у нас нет. Если раньше мы были винтиками гигантской машины, то теперь мы просто винтики, брошенные на дороге. Думаю, второе значительно страшнее. Посмотрите на бомжей - они похожи на тунеядцев, которые никогда не работали? Нет, это рабочие мужики с мощными руками. При коммунистах у нас было босоногое детство, а при демократах - босоногая старость. Россия, как вы знаете, донор природных ресурсов. Если из человека выкачали 5 литров крови, продали ееи оставили только один литр, то как может существовать этот человек? Он пребывает в немощи, в полубреду. В таком состоянии находится наша страна. Когда дом горит, вряд ли это подходящее время для поездок, семинаров и бесед о пожаре. Мы же 15 лет занимаемся игрой в слова. Я смотрю, что делается в стране, и мои зубы и гортань неожиданно начинают вспоминать, как во время войны я ел уголь, жмых, кору деревьев. Я физически ощущаю возможность наступления голода.

- Будь вы у власти, что бы вы сделали?

- То, что говорит Сергей Глазьев. Его программа абсолютно простая: немедленная национализация нефти, газа, золота, леса, то есть возвращение в народный карман народного достояния. Для меня не имеет никакого значения, в какой он партии. Если я сажусь в самолет, мне неважно, в какой партии состоит пилот, главное, чтобы он умел управлять.

- Вы автор нескольких открытых писем, в частности, президентам Владимиру Путину и Джорджу Бушу-младшему. Расскажите об этой стороне вашей литературной и одновременно общественно-политической деятельности и какой она вызвала резонанс.

- Иногда я с иронией думаю, что это письма гоголевского сумасшедшего алжирскому бею. Однако я написал их не ради саморекламы и даже хотел опубликовать без подписи, но это могло быть воспринято как страх. Молчанием предается Бог. По Библии "пророчествовать" значит говорить правду власть имущим. Если мы не будем этого делать, Господь уничтожит и власть, и нас. Западные власти это понимают: они лелеют оппозицию. Я с радостью обнаружил, что мое письмо Путину двухлетней давности прочитано народом: пришло множество откликов, и суть их сводится к тому, что мне удалось очень простым языком сформулировать мысли огромного количества людей. Это и была моя задача. Конечно, эти письма наивны, я и не полагал, что президенты будут внимать моим советам, но я пытался нащупать формулы, которые привели бы к возрождению страны, поскольку часы русской истории, увы, остановились.

- Помимо прочего, вы еще и драматург. Несколько ваших пьес идут в театрах Ташкента и Душанбе, но не пробиваются на московские сцены. С чем, на ваш взгляд, это связано?

- Моя драматургия не психологическая, не этнографическая, не абсурдистская (которая ныне празднует свою мрачную победу на московских подмостках), она относится к древнему дионисийскому театру Эсхила и Еврипида. По моим пьесам поставлены пять спектаклей: "Первая любовь Ходжи Насреддина", "Сон бабочки", "Созвездие Омара Хайяма", "Клетка с кекликом", моноспектакль "Исповедь Ивана Грозного". Думаю, эти постановки могли бы встряхнуть сонный московский театр. Он слишком подчинился суете, и из него ушла вечность. Современный театр утомляет глаз, но ничего не дает душе. Его полностью победил цирк. Поэтому мои пьесы никак не проникнут на московские сцены, кроме единственного исключения: "Первую любовь Ходжи Насреддина" поставил студенческий театр РГГУ.

- Много лет вы работали в кино, написали сценарии двенадцати фильмов, некогда довольно популярных, - "Белый рояль", "Человек уходит за птицами", "Миражи любви" и других. Сейчас ваши связи с кинематографом прервались?

- Я занимался кино в области музыкальной комедии, поскольку не издавались мои книги. Роллан Быков когда-то сказал про меня: "Самый авангардистский наш сценарист оказался на самой отсталой студии - Таджикфильм". Тем не менее я благодарен этой киностудии за то, что она приютила мой дар. Как-то, будучи совсем молодым студентом, я беседовал с Борисом Леонидовичем Пастернаком и яростно советовал ему посмотреть какой-то фильм. Он сказал со снисходительной улыбкой: "Как, вы полагаете, кино - этоискусство?" Меня поразил его скепсис, поскольку юношей я был влюблен в этот жанр. Сейчас я приблизился к возрасту Бориса Леонидовича, вполне разделяю его сарказм и понимаю, что кино реже, чем что-либо, бывает искусством. Я полагаю, что в мировом кино былотолько три великих мастера: Сергей Эйзенштейн, Чарли Чаплин и самый великий из них - Сергей Параджанов.

- Еще одна недавно обретенная вами форма творчества - это запись музыкальных дисков с песнями на ваши слова.

- Я сочиняю песни в течение многих лет. Их знали и любили Владимир Высоцкий, Арсений Тарковский, Василий Шукшин, пели цыганские певцы. Сейчас мои песни исполняет талантливая актриса Ирина Дмитриева-Ванн. За последний год мы записали два диска: "Последняя лошадь в России" и "Вселенский Блудный сын". Они часто звучат по радио. Создать настоящую песню, которая станет народной, в каком-то смысле гораздо труднее, чем написать вечное стихотворение. Народная песня поется разными людьми, обтачивается, как морская галька, и становится Великим Анонимом. Это коллективное творчество, с которым не может соревноваться ни один поэт. О такой судьбе для своих песен я только мечтаю. Хотя на древнем меду русской песни налипло много эстрадных мух, а освободить мед от мух очень сложно. Мои песни - это огонь в сухих камышах шоу-бизнеса. "Чистая" моя поэзия становится все более одинокой, поскольку настоящие ее ценители покидают наш мир. А песня - демократический жанр, она будет востребована всегда. Грустно во времена спутников и скоростной связи находиться в безвестности.

Об этом у меня есть притча, которая называется "Я жду Великого Хана". Она посвящается Олжасу Сулейменову, который слышит язык, на котором говорили Адам и Ева...

Вот сидя на пыльной дороге безвестности, я и приветствую читателей "Литературной газеты", которая все-таки пытается сделать так, чтобы у костра современной информации появлялись и истинные учителя.