В 2017 году достоянием общественности стала информация о массовых, практически официальных ограблениях жителей Ташкента, совершавшихся на протяжении последних лет. Милиционеры, прокуроры, судьи и представители администраций (как районных, так и городской) совместными усилиями с помощью подставных «правонарушителей» фабриковали дела о содержании притонов, после чего конфисковывали дома и квартиры арендодателей, объявляя их «орудиями преступления». Речь идет о сотнях пострадавших. Журналист Алексей Волосевич опубликовал на сайте «AsiaTerra» расследование «Как милиционеры отбирали наши квартиры». Рассказы ташкентцев», которое мы публикуем с небольшими сокращениями.

Сплошные притоны

Напомню, как развивались события. С 2014 года (о более раннем времени у нас нет данных) милиционеры начали отнимать у ташкентцев квартиры, объявляя их «притонами» и опираясь на поддержку судов, почти во всех случаях принимающих нужные им решения. В 2015 году, по рассказам пострадавших, отъем недвижимости происходил уже как на конвейере.

В качестве обоснования изъятия приводилась ссылка на постановление пленума Верховного суда от 13 декабря 2012 года, а позже – на статьи 203 и 211 УПК РУз. Согласно этим актам, если дом или квартира признавались орудием преступления или были «приобретены на средства, добытые преступным путем», они могли арестовываться и изыматься в упрощенном, ускоренном порядке.

Пострадавшие обращают внимание на то, что дома и квартиры для рейдерских захватов выбирались, как правило, в самых престижных районах столицы. Их часто сдают пенсионеры, одинокие женщины и люди, которым необходимы средства на лечение. Они-то и оказались главными жертвами милицейских «постановок». Стоимость квартир в этих районах Ташкента эквивалентна десяткам тысяч долларов – по узбекистанским меркам, огромные деньги.

Схема отъема была стандартной. Квартиру снимал приличный с виду человек или семья. Вскоре милиционеры «находили» в ней притон разврата, возбуждали уголовное дело по статье 131 («Сводничество или содержание притонов») и передавали его в суд. В ходе уголовного процесса правонарушителя привлекали к административной ответственности (обычно штрафу, реже – лишению свободы). Через несколько месяцев по протесту прокуратуры дело пересматривалось апелляционным судом, и квартира изымалась как орудие преступления. Об этом суде владельца, как правило, не уведомляли (чтобы он не мог отстаивать свое имущество и фиксировать ход процесса) и о том, что его собственность ему уже не принадлежит, он узнавал только из судебного решения. Отобранные таким образом дома и квартиры обращались в доход государства, после чего поступали на баланс хокимиятов (администраций).

Что с ними происходило дальше, объяснил сайт Uzmetronom: «Квартира или дом, обращенные в доход государства как орудие преступления, признаются выморочными и выставляются на торги в Госкомимущество по стоимости, слегка превышающей оценку БТИ, но раз в 10 дешевле рыночной. На торгах – подставные потенциальные покупатели, представляющие интересы заинтересованных лиц (милиционеров, прокуроров, судей). Торги проходят по одному кругу, цена увеличивается процентов на 15, после чего за отсутствием других предложений, квартира (дом) отходят новому владельцу. Тот, едва переоформив документы на недвижимость, продает жилье уже по реальной стоимости. Разница – в карман принимавших участие в афере, за исключением зависимых от участников персон, вынужденно исполнивших роли посетителей «притона».

В большинстве случаев обвинения в содержании притона были безосновательными, поскольку для того, чтобы кого-то в чем-то обвинить, надо иметь законодательное определение преступления (правонарушения). Но понятие притона не приводится ни в УК, ни в УПК. Зато оно раскрывается в специальном «Комментарии к Уголовному кодексу Республики Узбекистан» под редакцией заслуженного юриста Узбекистана М.Рустамбаева, изданном в 2004 году: «Притон разврата – это любое специально приспособленное помещение (квартира, дача, коттедж, баня, сауна, гостиница и др.), предназначенное его посетителям с целью вступления в половое сношение или удовлетворения половой потребности в противоестественной форме. Обязательным признаком притона следует признавать СИСТЕМАТИЧЕСКОЕ посещение его посетителями для удовлетворения ими своих сексуальных потребностей за определенную плату».

Словом, притон – помещение, куда посетители приходят регулярно, неоднократно. При этом преступлением является организация притона или торговли людьми, а не сам по себе «разврат». Есть и другие признаки притона. И чтобы доказать, что помещение использовалось именно в этом качестве, необходимо зафиксировать его соответствие перечисленным признакам, а также доказать, что посетители наведывались туда систематически, собрать улики, записать показания, в том числе свидетелей и соседей.

Однако в реальной жизни ничего подобного не происходило: дела возбуждались и передавались в суд после единичного правонарушения, а чаще – его инсценировки. Судьи не требовали предоставления убедительных доказательств выявления притона, а дружно выносили заведомо неправосудные решения. Итог – квартиры конфисковывались.

Особо подчеркну, что все это не имело ни малейшего отношения к борьбе с притонами как таковыми. Во-первых, на протяжении последней четверти века они действовали под покровительством самой милиции (о чем в Узбекистане прекрасно всем известно), и никакой притон без ведома местных участковых существовать не мог. Во-вторых, цена квартиры многократно превосходит самую высокую многомесячную плату за ее аренду, так что, если бы милиционеры действительно пожелали избавиться от притонов на своей территории, им было бы достаточно предупредить владельцев квартир, снимаемых подозрительными квартирантами, о возможных последствиях и взять расписку о сделанном предупреждении. Арендодатели – напомню, в основном, одинокие люди и пенсионеры, – мгновенно избавились бы от нежелательных съемщиков. Однако «служителям закона», конечно, было нужно совсем другое.

После того, как к этой теме обратились журналисты, полномочным представителям «органов» волей-неволей пришлось как-то реагировать.

20 июля 2017 года во время брифинга для прессы замначальника ГУВД Ташкента Дониёр Ташходжаев озвучил данные о выявленных в столице с начала года «случаях содержания притонов и сводничества» – около 400. Он попытался оправдать отлаженную систему ограбления арендодателей, заявив, что если владелец жилья не является участником преступления, а принадлежащее ему жилье признается орудием такового, то его допроса или участия в процессе не требуется. (На самом деле, по законодательству судья обязан это сделать). Таким образом, фактически Ташходжаев выступил на стороне преступников, показывая, что он их поддерживает, он – на их стороне.

А незадолго до брифинга выяснилась причина «авральных» конфискаций весны и лета 2017 года.

Оказалось, что 20 апреля вышло постановление президента «О дополнительных мерах по обеспечению инспекторов по профилактике опорных пунктов органов внутренних дел служебным жильем». В соответствии с ним органам государственной власти поручалось сформировать жилищный фонд для наделения участковых милиционеров квартирами из числа тех, что находятся в их ведении, либо из жилья, приобретенного на вторичном рынке, либо из числа квартир, ОБРАЩЕННЫХ В ДОХОД ГОСУДАРСТВА. В постановлении уточнялось, что до конца 2018 года им должны быть предоставлены 1.327 таких квартир в жилых многоквартирных домах.

Не затрагивая этической стороны вопроса предоставления сотрудникам МВД бесплатных квартир, в то время как многие малоимущие семьи вообще не имеют жилья, отмечу, что постановление президента спровоцировало дополнительную волну конфискаций, направленных на выполнение этого фактически спущенного «сверху» плана. Роли подставных посетителей «притонов», как правило, исполняли наркоманы и проститутки. Не думаю, что Шавкат Мирзиёев имел в виду подобный способ обеспечения участковых квартирами, однако его решение было понято и исполнено именно таким образом.

10 сентября в столице в торжественной обстановке были вручены ключи от квартир 150 участковым милиционерам. Бесплатная раздача собственности была проведена во исполнение «одного из указов президента», сообщило ГУВД Ташкента.

Еще через месяц, 4 октября, уже после выполнения президентского «плана», был принят закон об отмене конфискации имущества у НЕВИНОВНЫХ лиц. В соответствии с ним имущество, не принадлежащее подозреваемому, обвиняемому, подсудимому, заключенному, за исключением вещей, изъятых из оборота, должно возвращаться законным владельцам, собственникам или их правопреемникам/наследникам. Наперед такое имущество нельзя будет конфисковать. Новый закон, дала понять околовластная пресса, призван положить конец злоупотреблениям.

Однако ни представители власти, ни законодатели даже не упоминают о необходимости вернуть имущество, незаконно отторгнутое у тех самых «невиновных лиц». При этом сам факт принятия нового закона свидетельствует, что правительство косвенным образом признало происходящее. Известно, что после этого установки слегка изменились – в ряде случаев суды отменили постановления о конфискациях квартир и домов, которые еще не успели передать участковым. Но сделать логически вытекающий из этого следующий шаг руководство страны почему-то не хочет, не заходит речи и о наказании «оборотней в погонах» и их соучастников в прокуратуре, судах и госорганах.

Проблема эта далеко не решена: милиционеры отобрали недвижимость у множества людей. Многие из квартир в настоящее время «зависли» – суды уже вынесли решения об их отъеме, но физически их настоящие владельцы все еще в них проживают. Тем временем сотрудники хокимиятов пытаются выселить этих людей, не слишком, правда, напирая, а действуя с помощью тихого давления, без привлечения ненужного им внимания. (Наша задача – чтобы этого у них не вышло.)

Ниже приводятся рассказы нескольких жителей Ташкента, у которых милиционеры и их соучастники по вышеописанной схеме пытаются отобрать квартиры.

Нигора Умарбекова, Учтепинский (ранее Акмаль-Икрамовский) район Ташкента:

– Как-то я с друзьями была в кафе и познакомилась с девушкой, работавшей там официанткой. Ее зовут Асиля Дадабаева. У меня, помимо моей собственной, есть еще две однокомнатные квартиры. Я их сдавала, и она услышала наш разговор с нанимателем. И вот как-то в январе 2015 года она мне звонит и говорит: «Нигора-опа, у меня большие проблемы с сердцем, я была в [родном] Намангане и сейчас приехала в Ташкент на диагностику, с деньгами проблема, мне надо пару дней где-то пожить. Можно я у вас остановлюсь?».

Мне ее стало жаль: она молодая, у нее двое детей, муж, как она мне говорила, работает в России, то посылает деньги, то нет. И я разрешила ей пожить там несколько дней бесплатно. Но предупредила, чтобы не было никаких подружек, никаких друзей. Она говорит: «Да что вы, у меня голова совсем другим занята». И даже показала мне эти медицинские бумаги.

В общем, я [впустила ее]. А через день или два мне звонит соседка, которая [на лестничной площадке] напротив живет, и говорит: «Нигора, у тебя дом полон ментов». Я начинаю звонить ей [квартирантке], она не отвечает, я прилетаю, дверь открыта, в квартире уже никого нет. В общем, я узнаю, что она впустила туда парочку каких-то своих знакомых, и их поймали.

Здесь есть такой важный момент. Когда мы с домкомом разговаривали с соседкой из квартиры напротив, поднялся участковый милиционер. Он попросил нас выйти, и с листочком бумаги [вошел к соседке, говоря, что] она должна что-то написать.

Потом выяснилось – это я уже опережаю события, – что милиционеры не могут просто так в чью-то квартиру вломиться, у них должен быть сигнал [о наличии притона]. Так вот, он «принял» этот сигнал уже после случившегося – мне соседка сама рассказала. Сказал, что якобы, если этого сигнала не будет, то у него будут проблемы, а мне в любом случае ничего не грозит. В общем, соседкина дочка, которая днем всегда на работе и дома не бывает, написала, что, мол, проверьте, пожалуйста, – какие-то мужчины-женщины приходят в эту квартиру. Так они этот сигнал и получили [уже после «выявления» притона].

Вскоре меня вызывает участковый. Я ему подробно все объясняю, он меня выслушивает, на этом [все заканчивается и] я благополучно обо всем забываю, потому что ко мне никаких претензий нет. Больше меня не вызывают – ни в милицию, ни в суд.

А через одиннадцать месяцев, 9 декабря 2015-го года, судебный исполнитель вдруг приносит мне бумагу, где написано, что моя квартира конфискуется, так как там произошло преступление, предусмотренное 131-й статьей («Сводничество или содержание притонов»). Я в шоке, я ничего не понимаю. Потом начинаю изучать материалы дела. Асиля Дадабаева попадает под амнистию, а моя квартира конфискуется.

После этого, в какие бы инстанции я ни обращалась, мне отвечали: «Все правильно, у вас было преступление, а ваша квартира – это орудие преступления». Я неоднократно обращалась и в городской суд, и в «виртуальную приемную» президента, и в генеральную прокуратуру – в общем, куда только возможно. И всюду слышала одно и то же.

Недавно хокимият подал в суд, чтобы выселить меня в принудительном порядке. На этот суд меня заманили обманом, там сразу же лишили квартиры и вдобавок повесили судебные расходы – 75 тысяч сумов (около $10). В общем, суд уже состоялся, но я в этой квартире все еще живу.

Сайёра Латыпова, Мирзо-Улугбекский район, махалля Оламлар:

– У меня есть двухкомнатная квартира. Мой сын учится в России, в марте 2015-го он приехал на каникулы, и тут друзья научили его, чтобы он сдавал эту квартиру посуточно, хотя она и записана на меня. Вечером он дает объявление, а на следующий день ему уже звонят и говорят: «Мы хотим снять квартиру». Человек, который пожелал ее снять, был с девушкой, он сказал, что они приехали из Ангрена.

Сын встречается с ними, ведет их туда, открывает дверь, оставляет им ключи и выходит. И тут же на лестнице его скрутили люди в штатском: «Покажи, где твоя квартира, сейчас мы в нее зайдем». Позвонили в дверь, а эта парочка уже раздета, везде вещи раскиданы, все кровати разобраны. Милиционеры забрали у сына телефон, стали гнобить его: «Ты такой-сякой, ты содержатель притона, ты сводник».

Потом его забрали в РУВД и только вечером дали возможность позвонить. Я приехала туда, а следователь мне говорит: «Давайте так. Быстренько дело закроем, пусть на нем статья будет, а то скоро будет такое, что и квартиру могут за это отнять. А если мы сейчас дело закроем, то все будет нормально». А чтобы дело закрыть, надо присудить ему 131-ю статью.

Вот так и сделали его «преступником». Он был в депрессии, бросил учебу. Об отъеме квартиры тогда не было и речи. Через девять месяцев, в середине декабря 2015 года, мне звонят из суда и говорят: «Если вы не явитесь в суд, у вас конфискуют квартиру. «А суд когда?» «Завтра». Я не пошла, а пришла через день или два, спросила, что случилось, и мне сказали, что моя квартира конфискована.

Однажды позвонил мне участковый, ночью, и говорит: «Сейчас приезжает комиссия, там [сотрудники] из прокуратуры, из городского суда, из милиции, из РУВД. Вы должны срочно подойти и открыть нам квартиру». Я мать-одиночка. Ни с судами, ни с чем-либо подобным никогда в жизни не сталкивалась. Естественно, как законопослушный человек, который не знает своих законов, я пошла. В двенадцатом часу. Подъезжают 4-5 машин. Человек 10, все меня окружают: «Быстро открывай дверь, мы должны зайти. Все, эта квартира конфискована, уже есть [судебное] определение». Видимо, от страха я включила диктофон и стала все записывать. Говорю: «На каком основании вы сейчас, в 12 часов ночи приехали, меня запугиваете и заставляете открывать квартиру? Где у вас бумага, что вы имеете право это делать?». Они диктофон увидели, все – тут же по машинам и уехали.

Месяца три назад опять вызывает меня участковый и показывает ордер: такая филькина грамота на мою квартиру. И говорит, что ему ее дали, что он должен туда вселиться и чтобы я принесла ключи. Я отвечаю: «Ключи ты не получишь. Хочешь – взламывай и заселяйся». Показываю ему: «Вот видишь ордер у меня? Я – настоящая владелица этой квартиры. А что там у тебя, я не знаю».

И почему-то он не заселяется. Прошло месяца три, он еще раз позвонил: «Мне начальник говорит, чтобы я заселялся». Я говорю: «А у меня там деньги лежат. Иди, открывай, взламывай. Делай, что хочешь, что ты у меня-то разрешение спрашиваешь? Если у тебя на то есть какие-то основания…». Квартира, по-моему, и сейчас пустует. Я туда не хожу, потому что мне с сердцем нехорошо делается.

Роза Р., Мирабадский район Ташкента:

– Это моя однокомнатная квартира, я в ней жила, потом дочку выдала замуж, она двоих детей родила, вторая девочка родилась слабенькой, и нам с мужем пришлось постоянно у дочери находиться. Нужны были деньги на лечение ребенка. Мне наша домкомша говорит: «Может, сдадите, вам же деньги нужны?» Ну, я и сдала.

Мой будущий квартирант представился, сказал, что он работает в СНБ (Службе национальной безопасности), что будет жить со своей гражданской женой. Объяснил, что в моей квартире у него будет офис. Мы не оформили договор аренды, потому что, по его словам, он сам сотрудник «органов», и в этом нет необходимости. Ну, мы его пустили, и в течение девяти месяцев я ежемесячно приходила и брала у него квартплату. В квартире все было аккуратно, ни на какие подозрения не наводило, соседи мне ни о чем не говорили.

30-го сентября 2016 года меня вызывает участковый. Оказывается, в моей квартире устроили «маски-шоу», кого-то якобы выловили и опечатали квартиру. А 1-го октября меня вызвали в городскую прокуратуру, где сообщили, что мой квартирант, оказывается, содержал притоны в семи квартирах, в том числе в моей. Я ни о чем подобном не знала. И этот парень потом тоже подтвердил: «Опа ничего не знала про наши дела…».

Моя маленькая однокомнатная квартира у них была как бы базой. А он в нашем доме еще на пятом этаже снял [квартиру], в соседнем доме... Короче, еще шесть квартир у него было вокруг, в которых он, по словам милиции, притоны устраивал. А в моей они жили сами. Когда устроили «маски-шоу», в моей квартире, естественно, были подставные лица. В общем, ее признали «орудием преступления», а меня свидетелем.

10 января 2017 года был суд. Ему дали 7 лет, девушке, которая с ним жила – 5. Ему с возможностью амнистии, ей нет. Во время суда ни слова о моей квартире не было сказано. Шесть других квартир как будто растворились, про них даже не упоминалось. Ну, мы с мужем успокоились, сделали в нашей квартире ремонт, вселились туда и спокойно живем. Я пенсионерка, мужу 70 лет, он тоже пенсионер.

В конце мая мне звонят из Мирабадского суда и говорят, чтобы я пришла и забрала выписку о конфискации квартиры. На суд меня никто не приглашал, я о нем ничего не знала. Я подала апелляцию в городской суд, который состоялся 30 июня. Судьи посовещались около минуты и оставили в силе решение районного суда. А моему бывшему квартиранту еще в январе вернули изъятые у него «айфон» и автомобиль «Малибу».

И вот на днях мне звонят из хокимията и говорят, что у них решение суда и нам нужно освободить квартиру. Оказывается, люди из хокимията приходили, по словам соседей, даже хоким был. Я говорю: «А куда я должна пойти? Дочка живет с зятем, у меня только одно жилье, я пенсионерка, профессор, всю жизнь работала, мне некуда идти». Они опечатали мне дверь, но я зашла. Хокимиятовцы говорят: «Почему вы сняли печать?» Я говорю: «А что, я в подъезде должна ночевать?..» И теперь они вцепились в меня, звонят и спрашивают, когда я выеду. Но я не собираюсь выезжать, это мое единственное жилье.

Акмаль Шамшиев, Мирзо-Улугбекский район Ташкента:

– В феврале 2015 года, когда это произошло, я был председателем махаллинского комитета и председателем ячейки Либерал-демократической партии на одном из предприятий. Я сам – предприниматель с 25-летним стажем.

20 лет назад я перевел свою трехкомнатную квартиру из жилого фонда в нежилой. Разделил ее на две части, устроив стенку из кирпича. Получившееся помещение из двух комнат у меня арендовала туристическая фирма. Они работали шесть лет. Потом пришли участковый и [еще кто-то] из хокимията, напугали моих арендаторов, и они ушли, сразу исчезло пять рабочих мест.

И я снова сдал это нежилое помещение под учебный центр. И стал заниматься своими делами – у нас в махалле население 10 тысяч человек.

Но тем не менее так получилось, что через три дня после того, как я ее сдал, квартира оказалась опечатана. Меня вызывают и говорят: «У тебя в ней притон».

Мои племянники живут в этом же подъезде. Они из окна видели, что парень и девушка, которые там якобы сексом занимались, приходили вместе с милицией. Все вместе пришли, сфотографировались и вышли.

Как человек законопослушный, я не стал трогать эту печать. Квартира пустовала-пустовала, и однажды, в 2016 году, мне сообщили, что она конфискована в пользу государства. Со мной никто не связывался, никто не поставил меня в известность. Потом мне дали решение суда. Оказалось, что в тот же день в суде было рассмотрено 15 таких же дел и во всех случаях за несколько минут было принято решение о конфискации.

Я сам работаю председателем махаллинского комитета, выявляю бесхозные квартиры, записываю, кто поселился, кто выехал, и вот моя собственная квартира, оказывается, бесхозная! Так написали в БТИ. Как бесхозную и как притон ее и конфисковали. Хотя по законодательству нежилой фонд притоном быть не может. Там не было даже кровати.

Тот человек после моей, оказывается, еще четыре квартиры так «подставил». Его судили, дали ему условный срок, подвели под амнистию, и теперь он ходит «чистый». А в мою квартиру заселился участковый и сейчас там живет.

Вернуть награбленное

Следует обратить внимание, что, за редкими исключениями, никто из хозяев квартир при обнаружении «очагов разврата» не присутствовал. Без них выявлялись «притоны», составлялись протоколы, записывались «признания» задержанных, а судьи, после ожидаемого протеста прокурора, опять же без них, выносили не менее ожидаемые решения. Чтобы подвести квартиру под конфискацию было достаточно, чтобы подставное лицо на какое-то время сумело в нее проникнуть.

По законодательству Узбекистана каждому гражданину должна быть предоставлена возможность защиты своих интересов. Однако и судьи и вся правоприменительная система в целом намеренно лишали граждан этой возможности. Иными словами, перед нами наивысшее проявление организованной преступности.

Основной вывод: необходим пересмотр всех дел о конфискациях домов и квартир, по искам их бывших хозяев. Конечно, решение об этом должно приниматься на уровне руководителей государства, возможно, самого президента. Будет ли сделан этот шаг, сказать трудно, ведь тогда придется «попросить» на выезд многих участковых, уже проживающих в незаконно отобранном у граждан жилье.

Алексей Волосевич, «AsiaTerra»