В Узбекистане предпринимаются беспрецедентные меры для того, чтобы не дать наблюдателям возможности зафиксировать случаи принудительного труда, запрещенного как международными договорами, подписанными республикой, так и Международной организацией труда (МОТ). И на полях, и на местах отправки хлопкоробов к хлопковым плантациям дежурят наряды милиционеров и целая амия штатных стукачей-информаторов, зорко наблюдая за тем, чтобы никто не посмел запечатлеть этот процесс на фото и видеокамеру.

В течение двух последних суток в Узбекистане были задержаны двое правозащитников, традиционно отслеживающих ситуацию в сфере использования принудительного труда. В Ангрене - Дмитрий Тихонов (причем, в участке его избили), а в Куйичирчикском (Нижнечирчикском) районе Ташкентской области – Елена Урлаева. И вот что они рассказали.

Дмитрий Тихонов:

- Вчера для оправки в Букинский район Ташкентской области формировалась очередная колонна автобусов с хлопкоробами. Это было возле ангренского хокимията (администрации – прим. ред.). Я приехал посмотреть, и выяснил, что на сбор урожая должны были вывезти сотрудников махаллинских (квартальных) комитетов и жителей махаллей.

Когда я уже завершал беседу с людьми, ко мне подошла женщина – председатель махаллинского комитета: «Вы зачем всё снимаете на видео, зачем фотографируете? И зачем всех спрашиваете о хлопке?». Тут же подошли еще люди, и все на меня словесно накинулись. Какой-то мужик подскочил: «Покажите ваши документы». Хотелось бы отметить, что у меня с ними конфликта не было, это у них был со мной конфликт - они на меня бросались, я спокойно отвечал им, потом ушел.

Ангренский правозащитник Дмитрий Тихонов

Сегодня я пришел не к хокимияту, потому что основная колонна формировалась возле ресторана «Ангрен». Там стояло около 20 автобусов. Отправляли, в основном, педагогов – сотрудников детских садов, школ, образовательных учреждений. Остальные были производственниками, которых забирали на один день – утром вывозят, вечером привозят.

Я посмотрел, поснимал фото, видео, поговорил с людьми. Ко мне подошел человек лет тридцати. Ему был нужен наемный хлопкороб, он хотел отправить его вместо себя. Мы с ним долго стояли и разговаривали.

В толпе я увидел сотрудников уголовного розыска Ангрена в гражданской одежде, которых я знаю в лицо. Они ходили между людей, от автобуса к автобусу.

Объявили посадку, колонна стала трогаться. В этот момент к нам подходят сотрудники уголовного розыска, показывают удостоверения – так и так, пройдемте в машину. Меня посадили в одну машину четыре сотрудника милиции, а разговаривавшего со мной парня – в другую. И отдельно друг от друга нас повезли в ангренский ГОВД.

Оказалось, что две вчерашние женщины - председатель махаллинского комитета и еще одна - написали заявление в милицию о том, что какой-то подозрительный человек ходит, спрашивает о хлопке, фотографирует и снимает видео. Об этом мне сказали оперативники уже в милиции (меня забирали сотрудники оперативного отдела). Короче говоря, по заявлению этих женщин они меня сегодня и искали возле колонны.

То есть, милиция преднамеренно мешает сбору информации по хлопку: если бы я снимал обычный дом или виды города – они бы не приехали. Для моей поимки было мобилизовано как минимум пять-шесть сотрудников уголовного розыска.

Меня забрали около десяти утра. Когда меня проводили по коридору, я заметил, что парень, который со мной разговаривал, сидит в соседнем кабинете.

Меня завели в кабинет № 22 отдела уголовного розыска и борьбы с организованной преступностью. Допрашивал капитан Абидов (или Обидов). Он меня о чем-то спрашивал, я давал пояснения, он что-то писал, всё тихо-мирно было.

Через некоторое время в кабинет заходит начальник – как я понял, начальник уголовного розыска. Смотрит зло, и сразу мне: «Ты чё? Да я тебя…» И начал крыть матом и угрожать физической расправой.

Два стола в кабинете были сдвинуты в виде буквы Т. Я сижу за одним, за другим оперативник что-то пишет. Начальник, ругая меня, подошел к столу, сжал руки в кулаки и замахнулся. Потом вдруг схватил со стола стопку бумаг, листов в двести, и как начал меня по голове и по лицу бить этой стопкой, наотмашь. И кричит : «Хлопок – это наше богатство, это достояние родины». Потом отошел. «Ты тут фотографируешь, видео снимаешь, кто дал тебе на это право?..» Затем ушел.

Я сначала хотел защищаться, но подумал, что там их двое, и если бы я его задел, и на его лице или руках остался бы след, то они бы заявили, что я напал на сотрудника милиции, и всё - уголовная статья. Потому что опер никогда бы не сказал правды. И когда этот ушел, оперативник сразу сказал мне: «Я ничего не видел».

Примерно через полчаса приезжают врачи «скорой помощи». Оказывается, они приехали ко мне, хотя я их не вызывал. Я знаю, почему: когда я в Чечне работал в Комитете против пыток, мы проводили расследования незаконных задержаний со стороны полиции, ФСБ, армейских подразделений, когда людей пытают. Тут механизм такой – если человек попадает в милицию целый, а выходит с травмами, и пишет заявление о том, что в милиции его избили, то бремя доказательств, что это не так, ложится на сотрудников милиции, это им приходится доказывать свою непричастность к избиению.

В данном случае милиционеры подсуетились и вызвали врачей. Приехали медики – две женщины-узбечки. Одна из них задает вопросы: «У вас что-нибудь болит? Телесные повреждения есть?» Я отвечаю: «Меня только что ударили по лицу и голове пачкой бумаг». Она говорит: «Я не вижу у вас травм. Снимите футболку, повернитесь, - у вас ничего нет».

Я потребовал, чтобы она в своих бумагах она отобразила, что меня здесь били сотрудники милиции. Женщина-врач что-то написала на узбекском языке, и по ее словам, указала мои слова. Но удостовериться в этом я не смог. Я попросил ее дать мне копию, но она ответила, что не может, и что отдаст ее милиционерам. Я попросил у них и копию этой бумаги, и копию протокола обыска, но они мне ничего так и не дали. Причем эти два медика присутствовали при обыске и были понятыми.

Потом врачи уехали, и в кабинет завели двух теток, которые орали на меня вчера, – председателя махаллинского комитета и еще одну. Они, как только в кабинет зашли и меня увидели, как я понял, это было опознание, разразились криками, что, мол, «это он», и снова началась бодяга про «любовь к родине», что лучше бы, дескать, я поехал на хлопок, чем этим заниматься. Председатель махалли опять на меня попёрла, орет, тыкает, я думал, тоже драться полезет. Вторая вела себя точно так же.

Короче, они прочитали мне политинформацию, что надо любить родину, собирать хлопок и помогать своей стране, а я враг своей стране, и делаю все, чтобы ей помешать, что я вредитель. Когда они высказались, менты их из комнаты увели. То есть, опознание состоялось. Тетки пошли давать показания.

После этого в кабинет завели парня, который стоял со мной, буквально на одну-две минуты, у него на лице был такой страх... Не знаю, что они там с ним делали. Потом его увели.

А меня перевели в другую комнату. Они склоняли меня, чтобы я написал расписку о том, что никаких претензий к сотрудникам милиции не имею. Раза четыре предлагали мне написать расписку такого содержания. Я отказался. В итоге я написал заявление, что вещи и деньги целы, ничего не пропало.

Меня выпустили примерно в три часа, продержав в общей сложности около пяти часов.

Отдельно хочу пояснить, что Букинский район – это единственный район в Ташкентской области, где реализуется сельскохозяйственный проект, финансируемый Всемирным банком. У Всемирного банка есть принципиальное условие – что в зоне действия проектов, которые он финансирует, не должно быть принудительного труда. В случае, если будут обнаружены случаи использования принудительного руда, у Всемирного банка возникают серьезные вопросы к узбекской стороне, вплоть до прекращения реализации проекта. А более чем 90 процентов хлопкоробов из Ангрена в принудительном порядке везут именно в Букинский район.

Еще. Случай со мной является наглядным доказательством того, насколько деструктивную роль играют махаллинские комитеты а нашем обществе. В соответствии с национальным планом по прекращению практики принудительного труда махаллинские комитеты как органы местного самоуправления и как общественные организации должны проводить разъяснительную работу с людьми о вреде и о последствиях принудительного труда. А в действительности они вербуют людей на хлопок и натравливают всех на таких «подозрительных» людей, как я, которые следят за тем как реализуется этот национальный план и соответствующая конвенция Международной организации труда.

А вот рассказ Елены Урлаевой:

- Вчера, 19-го сентября, я, мой муж Мансур Машуров, его друг Вячеслав, и наш 11-летний сын Мухаммад, решили поехать за город и отдохнуть, порыбачить. Нас пригласил к себе фермер Шерзод Камчибеков, его фермерское хозяйство находится в Куйичирчикском (Нижнечирчикском. - Прим. «Ферганы») районе Ташкентской области, недалеко от города Янгиюля. Там очень много рек, каналов, где водится рыба, и мы решили поехать туда на два дня.

Правозащитница Елена Урлаева

Но наш отдых был полностью сорван. По приезду туда, мы шли вдоль дороги. Естественно, я, как правозащитница, обращала внимание на окружающие нас хлопковые поля. Я несколько раз спросила у проходящих женщин, кто на них работает, к каким организациям относятся люди, собирающие хлопок. Меня интересовали в основном медики и учителя, но женщины-хлопкоробы сказали, что они от махалли. От махалли – это свободный найм, добровольная работа. Потом я решила сделать несколько снимков хлопковых полей, пару раз щелкнула фотоаппаратом.

Муж, Мухаммад и Вячеслав расположились вдоль речки, начали удить рыбу, а мы с фермером Шерзодом Камчибековым пошли смотреть на его поля. Он жаловался, что хоким (глава администрации. - Прим. «Ферганы») района заставляет его на этих холмистых землях сеять хлопок. Он выкупил эти поля на аукционе, но у него сейчас их отнимают, и он терпит бедствие. Когда мы дошли до его поля, я тоже сделала снимок.

Одна из фотографий, которые Елена Урлаева сделала на хлопковом поле

И тут, а было уже часа четыре дня, к нам подъехали сотрудники милиции. Шерзод мне сказал, что это участковый и его заместитель. Участкового звали Мурод Намазбаев, он потребовал предъявить документы и присовокупил, что, мол, сейчас сбор хлопка, поэтому нужно установить ваши личности.

Они хотели, чтобы мы сели в их машины. Я говорю: «Шерзод, давайте пойдем полями, они нас не смогут туда силой затащить». Дело в том, что нас и их машины разделял широкий арык, который надо было переходить по тонкому мостику, они сами по нему перешли, но мы бы не пошли по нему добровольно. Шерзод, кстати, видел там даже начальника Куйичирчкиского РУВД.

В общем, мы пошли полем, и стали от них удаляться. А они сели в машины и сопровождали нас. Вскоре к нам опять подъехали – заговоривший с нами человек представился председателем ассоциации фермеров Куйичирчикского района, но своей фамилии не назвал, с ним был еще один представитель этой ассоциации, и представитель махалли (колхоза). Все спрашивали о цели нашего приезда, почему мы приехали во время хлопковой кампании.

А в шесть часов вечера Мансура и его друга, находившихся возле речки, посадили в машину участкового – того самого Мурода Намазбаева, и повезли в милицию. Нас с Шерзодом буквально затолкали в подъехавшую машину милиционеры местного отделения и тоже повезли. То есть, арест был организованным.

Нас доставили в отделение милиции поселка Красин, на улице Ташаул. Там рядом находится хлопковый штаб. Я сказала, что на поле остался наш ребенок, которому 11 лет. Его привезли только часа через два.

В участке нам зачитали заявление фермера Ахрора Исроилова о том, что я сфотографировала его поле без его ведома, и на основании этого заявления нас арестовали. Стали нас допрашивать, обыскивать. Но еще до этого нам сказали, что у Мансура якобы ворованные удочки и поэтому нас везут всех «определять».

Мансура тоже досконально обыскали, даже удочки раскручивали, спиннинги, искали скрытую камеру, разували. Заставили нас встать к стене и сфотографироваться. Были приглашены понятые, всё это снималось на видеокамеру, потом привели врачей, один был в белом халате, принесли пробирки, и нас заставили дуть в трубку, выявляя наличие алкоголя. У мужчина алкоголя не нашли, «нашли» только у меня, хотя я вообще не пью. Вот такие были обвинения.

Потом привезли нашего ребенка. Нас допрашивали в разных кабинетах, мальчика тоже допрашивали. Стали требовать, чтобы наш Мухаммад встал к стенке, чтобы его сфотографировать. Но он был испуган, и закрыл лицо курткой. Мы хотели вывезти его на природу, а попали на допрос.

Все это длилось четыре часа. У меня отняли фотоаппарат, у Мансура телефон. Шерзода тоже проверяли на алкоголь, водили его по кабинетам, и потом закрыли его в какой-то комнате на ключ. В результате нашего задержания нам не предъявили никаких обвинений.

Отпустили нас часов в 10 ночи, вывезли куда-то на дорогу. Мне вернули фотоаппарат без флешки. Мы стали добираться на попутных машинах до Ташкента.

Утром родственники Шерзода Камчибекова позвонили мне и сообщили, что его до сих пор нет дома. Как оказалось, ночь он провел в камере Куйичирчикского РУВД. Потом его все-таки освободили. Я поговорила с Шерзодом, и он сказал, что его обвинили в шпионаже и запретили «связываться с Еленой Урлаевой».

Записал Алексей Волосевич

Международное информационное агентство «Фергана»