17 мая в Государственном музее Востока – последний день работы выставки «Азийский дом. Художники в Узбекистане (1941-1945)», посвященной 70-летию Победы. В небольшом зале развешаны работы, написанные во время войны как узбекскими художниками, так и теми, кто был эвакуирован в Ташкент или Самарканд. Владимир Фаворский, Александр Волков, Роберт Фальк, Амшей Нюренберг, Павел Беньков – вот неполный список художников, чьи картины достали из запасников музея.

Выставка «Азийский дом» напомнила москвичам о ташкентской эвакуации, которая спасла жизни миллионам людей, и мы, продолжая тему великой Победы, решили дополнить рассказ о выставке воспоминаниями Александра Волкова, жившего тогда в Ташкенте, цитатой из книги Лазаря Ремпеля о самаркандской эвакуации художников – и документальным фильмом «Дети войны», который был снят в 2010 году в Ташкенте. В фильм вошли воспоминания жителей Ташкента, которые детьми были эвакуированы в Узбекистан.

Из воспоминаний Лазаря Ремпеля, доктора искусствоведения, сосланного в 1937 году в Среднюю Азию. Перед войной жил в Самарканде.

«В 1942 году в Самарканд были эвакуированы художественные вузы Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова. Они заняли медресе на Самаркандском Регистане и здание школы в районе железнодорожного вокзала. Пригласили меня читать лекции в Академии художеств по теории искусств и искусству стран Востока. Я ожил. Между тем близилась зима. В колхозе нам дали другую сторожку, потеплее, сложенную из сырца, с земляным полом: комнатка в одно окно, с крохотной передней, не отделенной дверью. Завели козу, поместив в передней. Стало чем кормить ребят, а однажды ночью коза разрешилась от бремени, и уже десять минут спустя козленок прыгал по нашей постели. До вокзала, где я читал лекции студентам, было километров шесть. «Завел» ишака, по бокам его свисали хуржины с книгами. Надевал шляпу и, восседая на ишаке, плелся часами в Академию. За мной бежали мальчишки и дразнили: «Силиндр!», «Силиндр!» - показывая пальцами на мою шляпу. Было очень досадно, когда, вернувшись однажды с лекции в Академии художеств и введя ишака в его стойло, я обнаружил там двух мальчишек, которые, вынув из ящиков мои стеклянные негативы памятников архитектуры Средней Азии, заснятые в разное время с таким трудом, разглядывали их на свет из двери и методически разбивали о камень. Гора битых негативов привела меня в ужас. Но я понимал, что это по невежеству, а не с умыслом».

Лев Крамаренко. Развеска белья. Самарканд. 1941. Картон, масло
 

Вспоминает Александр Волков, сын художника А.Волкова, автора знаменитой «Гранатовой чайханы»: «В сорок первом году в Ташкенте появились первые эвакуированные. Я помню, когда пошли первые эшелоны, и отец сразу отправился на вокзал и тут же пригласил в свою мастерскую целый ряд художников. У него жил скульптор Дмитрий Шварц, который до этого когда-то у отца учился, с женой и сыном, жил искусствовед Дурас, венгерский коммунист, который бежал от фашизма, жила художница Короткова, еще несколько человек… Люди то появлялись у нас, то исчезали…

Мастерская, по сравнению с нашей квартиркой, была довольно большая: метров семь в длину и метра четыре в ширину, и к ней еще был пристроен сарайчик для угля. В этой мастерской стояли работы отца, но и все эвакуированные там тоже как-то умещались. И у нас во дворе жили люди, и в соседнем дворе, я помню, что людей вокруг было очень много…

В отцовской мастерской, когда там жил Шварц, стояли скульптурные каркасы, скульптуры. Я часто туда заходил, и это воспоминание так врезалось в память, что, может, поэтому я потом увлекся скульптурой.

Отец отдал много своих работ в госпиталь, они висели в разных палатах. Но когда госпиталь закрыли и отец пошел за картинами, оказалось, что они пропали. Мы их так и не нашли потом.

Александр Волков. Руины Биби-Ханым. Самарканд-Ташкент. 1944. Фанера, масло, лак.
 

Отец в те годы не был в Самарканде, но я хорошо помню, как какие-то кочевые племена почему-то проходили через Ташкент. По нашей улице шли бесконечные вереницы караванов – с детьми, женщинами сидящими, верблюды были украшены коврами, на них были сложены вещи…»

В Ташкенте в годы войны шла яркая культурная жизнь. Рядом с нами работал Еврейский театр (ГОСЕТ), где главным художником был Тышлер, и он приходил к отцу домой. Театр Ленинского комсомола, который тоже был эвакуирован, давал спектакли, на которые ходило большое количество людей. В Ташкенте жили музыканты, мои родственники ходили на концерты пианиста Павла Серебрякова, эвакуированного из Ленинграда.

Деятелям культуры тогда уделялось большое внимание, им выдавали пайки, которые помогали выжить. Ослабленным, больным детям тоже выдавался паек, они были прикреплены к столовой, многих отправляли в санаторий. Кроме того, в Ташкенте был организован Дом детского художественного творчества, и там занималось много детей. Был поэтический кружок, куда ходили на занятия Эдуард Бабаев и Валентин Берестов. Они же и к Ахматовой приходили, которая жила неподалеку от нас.

В этом Детском доме творчества была устроена выставка, которую сначала показали в Ташкенте, а потом отправили в Америку. В ней участвовали талантливые молодые художники Игорь Юсуфов, Мария Эльконина, про эту выставку писали в «Огоньке», «Комсомольской правде». На открытии выставки были Ахматова, Михоэлс, искусствовед Эфрос. В Штатах эта выставка тоже произвела большое впечатление, там издали каталог… Тогда только начинались поставки из Америки по ленд-лизу, приходили посылки, и я получил «премию» - мне выдали английское (или американское) пальто-реглан, в котором я стеснялся ходить, потому что ни у кого такого не было.

Меер Аксельрод. Коканд. Улочка. 1944. Бумага, акварель, гуашь.
 

Ташкент тогда очень наполнился разными людьми. Но бытового антисемитизма не было вообще. Мы, дети, совершенно не разбирались, кто русский, кто узбек, кто еврей. Мы все учились в одной школе, ходили в одни и те же кружки. Мы были как одна семья. Впервые я услышал, что есть такая национальность – еврей - когда началось дело врачей.

В двадцатые годы вышла знаменитая повесть Неверова «Ташкент – город хлебный», и в Узбекистан еще до войны приехало много голодающих, в том числе из Поволжья. И шпаны всякой понаехало, началось воровство. До этого ведь узбекские дома вообще не запирались. Но во время эвакуации этот тяжелый опыт не вспоминали: узбеки очень тепло приняли эвакуированных, ко всем относились дружелюбно.

Павел Беньков. Дворик. 1944. Холст, масло.
 

Мы жили своей семьей, эвакуированные готовили себе отдельно. Но много людей приходило к нам в гости, например, Валентин Берестов, который очень голодал, и мама моя, чем могла, его подкармливала. К нам приходили художники – смотреть работы отца, и мама тоже устраивала всегда какое-то угощенье. Все это было сложно: удобства, вода были во дворе, готовить надо было на керосинке, долго и непросто. Но все разговоры были об искусстве. Это очень запомнилось.

Я читал воспоминания Лидии Чуковской о тяжелом быте Анны Ахматовой в Ташкенте – но она описывает нормальную ташкентскую жизнь, мы все так жили. Конечно, было не сравнить с московскими удобствами, но в Ташкенте ко многим вещам относились гораздо проще.

Помню, как мы с мамой ходили в какой-то Наркомпрос, где нам выдавали затируху – муку с отрубями. Мы заваривали ее горячей водой, и это была наша еда. Вообще было трудно. Все время хотелось есть, и это мое главное детское воспоминание.

Документальный фильм «Дети войны»

Документальный фильм «Дети войны» (совместное производство России и Узбекистана) был снят в 2010 году, к 65-летию Победы. Режиссер Джасур Исхаков. В фильме собраны уникальные архивные кадры и воспоминания детей, оказавшихся в эвакуации в Ташкенте.

По данным Г.Саидовой, только с 1 октября 1941 года по 1 октября 1942 года в Узбекистан было эвакуировано 43 тысячи детей из 78 детских домов, расположенных в прифронтовых городах. 50 детских домов были сохранены в качестве самостоятельных и размещены в Ташкенте, Фергане и в Самаркандской, Наманганской, Андижанской и Бухарской областях.

28 детских домов были ликвидированы, а дети размещены в существующие детские дома, интернаты и другие детские учреждения, переданы в коллективное и частное воспитание. Юноши и девушки в возрасте 17–18 лет были направлены в промышленные предприятия, колхозы и совхозы, ремесленные училища, а 15.108 детей направлены в детские сады и ясли, в частности, 5.500 детей переданы в группы, работавшие круглосуточно.

По официальным данным, за годы Великой Отечественной войны Узбекистан принял более миллиона человек, несколько сотен тысяч детей. И если накануне войны в республике существовало 106 детских домов, где воспитывалось 12 тысяч детей, то в 1945 году число детских домов выросло до 236, а число воспитанников составило 30 тысяч.

Амшей Нюренберг. Детские ясли. 1942. Бумага, акварель, карандаш, пастель.
 

Из воспоминаний Лазаря Ремпеля:: «Как фотокорреспондент многотиражной газеты «Все для фронта, все для победы», я обходил колхозы, ночевал, где придётся, не всегда в силах двинуться дальше. Зимой мерзли (вязанка дров стоила неимоверных денег) и, понятно, голодали. Летом опять голодали, к тому же и задыхались от раскаленной пыли. Не помню, как и где подобрал я погибавшего от голода мальчика, притащил его в келью, которую приспособил под фотолабораторию. Брал его потом с собой в колхозы. Тащились, жуя на ходу высохшие на деревьях яблоки. Годы стерли его облик в моей памяти, не помню, и как он вдруг исчез. Но лет тридцать спустя он разыскал меня в Ташкенте. Складный, уверенный в себе, обаятельный мужчина представился: «Не помните меня?» - «Не помню». – «Вы подобрали меня погибающим. Вспомните! Самарканд!» - «Нет, не помню!». И только с годами, медленно, как снимок в проявителе, стали проясняться забытые черты: «Герц Франк!»

Роберт Фальк. Картошка. Самарканд. 1942-1943. Бумага, гуашь.
 

Мария Яновская

Международное информационное агентство «Фергана»