«Сегодня, когда вследствие кризисной ситуации в экономике мировой общественный порядок проявляет себя все более цинично в стремлении всеми правдами и неправдами сохранить статус-кво – богатых сделать еще богаче, а бедных еще беднее; когда таким странам и регионам как Центральная Азия определена роль Третьего мира, а людям из этих стран – роль униженной и почти бесплатной рабочей силы, для нас очевидно, что привычный и доступный нам язык – язык искусства и теории - не может быть более частным и личным языком. Искусство и теория должны стать общественными инструментами борьбы за человеческое достоинство, за освобождение человека как от вековых предрассудков и традиций, так и от современных механизмов эксплуатации и угнетения. И эти инструменты должны быть доступны не только профессиональным художникам и «интеллектуалам на зарплате», но любому человеку – наемному работнику, активисту, студенту - как средства общественной эмансипации и критики, способствующие изменению существующей общественной системы».

Это строки из манифеста «Школы теории и активизма – Бишкек» (попросту ШТАБ) — недавно созданной в столице Киргизии «междисциплинарной платформы». О том, что такое ШТАБ, чем должно заниматься современное искусство и кто такой «современный художник», «Фергана» беседует с авторами и руководителями проекта — известными в Центральной Азии арт-деятелями Оксаной Шаталовой и Георгием Мамедовым.

* * *

- Что такое ШТАБ?

Оксана Шаталова: - Это независимая творческая платформа, объединяющая искусство с активной общественной позицией. Присоединиться к ней может каждый – тот, кто разделяет взгляд на то, что искусство не есть элитарная область и может быть доступно каждому. ШТАБ - это библиотека, кинозал и дискуссионный клуб, где проводятся лекции, встречи, воркшопы (cейчас, например, у нас работает Мастерская неотчужденного протеста – совместно с бишкекской ЛГБТ-организацией «Лабрис» мы готовимся к 17 мая, международному дню противодействия гомофобии и трансфобии).

Базируется ШТАБ в Бишкеке, но мы планируем работать в масштабах региона. И с сентября открываем программу резиденций для жителей других городов Центральной Азии, которые бы хотели пожить от двух до шести недель в Бишкеке и поучаствовать в работе ШТАБа. Более подробно об этом можно прочесть здесь.

- Если кажется, что с тем, что такое "теория", все более или менее понятно, то что такое «активизм»? Деятельность? Практика? Акционистское искусство? Перформансы?

Георгий Мамедов: - Для нас активизм – это в первую очередь практика, которая позволяет искусству быть включенным в процесс реальных социальных и политических преобразований, которая тем самым придает искусству новый, значимый и действенный смысл и выводит его из того гетто элитарности и нейтральности, в которое оно с настойчивой периодичностью себя загоняет. Активизм – это попытка концентрироваться не на эстетических аспектах или институциональных факторах, столь важных для искусства – организации выставок, участие в международных проектах, - а на той «силе искусства», которая может послужить реальной работе и борьбе за улучшение социальных условий, как для отдельных групп внутри общества, так и для общества в целом.

- Чего в ШТАБе больше - теории или активизма? Что важнее?

Георгий Мамедов: - У нас нет иерархии между этими двумя направлениями нашей деятельности. Мы считаем, что любая теория обретает полноту своего смысла только в практике, и в тоже время, мы считаем, что любая активистская практика должна быть теоретически осведомленной и критичной, в том числе и самокритичной.

- В первых строках вашего манифеста вы сетуете, что в современном мире «слишком много искусства, но этот мир не стал лучше, свободнее и справедливее». Разве искусство вообще призвано заниматься прикладным воспитанием или изменением мира? И «Герника» и «Черный квадрат» несут миру весть. Вы что - хотите, чтобы Пикассо с Малевичем выходили на митинги?

Оксана Шаталова: - Я не согласна, что искусство не влияет на мир. Вернее, таковое «невлияющее» искусство необходимо критиковать и подрывать. То есть, то искусство, которое, напротив, укрепляет существующий порядок, создавая отдушины-иллюзии псевдо-свободы – «сердце бессердечного мира».

Я согласна, что авторы «Герники» и «Черного квадрата» несут весть. Но какую весть? И, главное, зачем они ее несут? Для чего? Чтобы мир стал «духовнее», «культурнее»? Чтобы пробудить людей от иллюзий или чтобы создать новые иллюзии? Но ведь все перечисленное есть в той или иной степени изменение мира. В той или иной степени – прикладные задачи.

Впрочем, для видимости «объективности» добавлю вот что.

Заданный вами вопрос относится к епархии старого классического конфликта: «Автономное искусство vs общественно-ангажированное искусство» - конфликта по поводу определения степени зависимости искусства от внеэстетической действительности (жизни). Впрочем, на самом деле этот конфликт не настолько стар. Он был открыто явлен лишь в Романтизме и получил полное развитие в Модернизме. В прежние эпохи искусство не могло похвастаться особой независимостью. Оно зависело от церкви, короны, заказчика и прочее. Скажем, классицистский лозунг «искусство должно поучать, развлекая» подразумевает отнюдь не независимую позицию, - здесь, напротив, искусство имеет достаточно жесткую функцию.

В Романтизме же стал развиваться дискурс арт-автономии: «искусство есть особый чудесный мир, независимый от пошлой яви». Далее, как мы помним, абстрактное искусство стало претендовать на полный суверенитет.

Противоположная позиция («искусство не автономно») также получила предельное развитие в авангарде начала XX века – в работах авторов ЛЕФа и др.

Мне кажется, что «по модулю», метафизично отстаивать какую-то одну точку зрения – то есть настаивать на одной степени не\зависимости искусства во все времена – непродуктивно и бессмысленно.

Я предпочитаю смотреть на данный конфликт диалектично и думаю, что в разные исторические моменты бывает востребована то одна, то другая концепции. Сейчас же, на мой взгляд, то время, когда искусство не может тихо дремать в уголке, упиваясь собственной значимостью.

- Какие лозунги/плакаты современное искусство может нести в мир?

Георгий Мамедов: - Мне кажется, что главный «лозунг», который искусство в лучших своих образцах несет в мир – это эмансипация. Послание русского авангарда, на который вы ссылаетесь, например, это не только радикальное преобразование формы, не только выражение индивидуального гения автора, скажем, «Черного квадрата», это еще и радикальный жест освобождения от оков традиции, «нормы», условностей, преодоление отчуждения, как художником, так и зрителем, который воспринимает искусство ни как конечный объект-шедевр, а как результат сложной критической и эмансипаторной работы, как пример такой работы, которую может осуществить каждый из нас, и не обязательно на холсте и с красками, а в своей обыденной жизни.

- Если не на митинги, то каким образом ШТАБ намерен политизировать свой теоретический опыт? Какие альтернативные тактики и пространства вы можете предложить?

Георгий Мамедов: - Митинги – это тоже вполне легитимная и приемлемая форма политизации, но нам бы хотелось политизировать и те сферы, которые не воспринимаются как часть политического пространства. Например, собственно территория искусства с ее огромными институциональными возможностями. Нам бы хотелось, чтобы такие традиционные форматы как выставка или художественная акция несли политическое послание, политизировали бы участников, как художников, так и зрителей. Нам кажется очень важным политизировать образовательный процесс. Собственно в концептуализации нашей библиотеки и публичной лекционной программы мы отказываемся от трансляции некоего «объективного мнения», а выражаем вполне конкретную и артикулированную политические позицию.

- С кем скорее ШТАБ намерен вести диалог (как форму активизма) – с властью, или с обществом? Намерены ли вы сотрудничать с политическими партиями?

Оксана Шаталова: - С гражданским обществом, то есть, с не-властными структурами. Насчет партии – пока не вижу такой партии, с кем возможно было бы сотрудничать.

- Мне, человеку выросшему в советскую эпоху, некоторые фразы из вашего манифеста напомнили марксистско-ленинскую модель классовости искусства. Близки ли вам левые или левацкие идеи, что снова становятся популярны, в частности, в России?

Георгий Мамедов: - Левые идеи нам не просто близки, а мы собственно придерживаемся левых политических взглядов. Левая риторика на пост-советском пространстве вообще, а в Центральной Азии в особенности оказалась крайне маргинализированной. Простой анализ ситуации с левых позиций, например критика аполитичности художника и интеллектуала, уже воспринимается как максималистская, а то и как радикальная. Между тем, «популярность» левых идей, например в России, имеет под собой вполне конкретные экономические социальные и политические причины – бедность, катастрофическое социальное расслоение, отчуждение людей от реального политического участия. В сфере культуры и образования все эти причины особенно чувствительны. Художник, в самом широком смысле этого слова, - пролетарий, зарабатывающий на жизнь продажей своей рабочей силы, лишенный основных социальных прав и гарантий. Но вопреки этому экономическому и социальному положению большинство людей искусства разделяет буржуазную, а если говорить точнее – мелкобуржуазную идеологию, довольствуясь и радуясь редким продажам в галереях, участию в международных выставках, за которые иногда платят гонорар. Лично для меня этот диссонанс между реальным экономическим положением и транслируемыми ценностями и взглядами кажется вопиющим, и привлечение к нему внимания – также один из путей политизации художественного сообщества в регионе.

- Вы пишете о том, что намерены транслировать свой частный опыт эмансипации, критики и подлинной множественности в мир, полный «вековых предрассудков и традиций». Почему вы уверены, что мир нуждается в этом? Тем более - традиционные общества стран Центральной Азии?

Оксана Шаталова: - Разговор о том, в чем нуждается «мир» и в чем не нуждается – это в принципе разговор о нужности\не нужности политической позиции как таковой. Его можно задать любому человеку, имеющему те или иные убеждения. К тому же, что такое «интересы всего мира», я не представляю. И считаю, что «общечеловеческие интересы» - это иллюзия. Существуют интересы классовые, которые влияют на базовые «общечеловеческие» интересы и корректируют их.

Я считаю, что существующее мироустройство репрессирует и дискриминирует многие группы людей, - в частности, ту группу, к которой принадлежу я, поскольку мы живем в ультрасексистском мире. И я чувствую солидарность с другими группами, которые также подвергаются дискриминации во имя каких-то «традиционных ценностей», мне чуждых и непонятных. То есть, когда кто-то ворует невест, устраивает свадьбы на 50 тысяч долларов или принуждает женщин нести двойную нагрузку дома и на работе – аргумент, что это великие «традиционные ценности», на которых, как на слонах, держится мир, для меня неубедителен. Я не думаю, что, если устранить эти «ценности», мир рухнет и свершится Апокалипсис. Я думаю, что это не ценности, а вредные рудименты.

Георгий Мамедов: - Я бы хотел добавить, что мы – такая же часть общества. Мы не иностранцы в Центральной Азии, мы здесь родились и прожили большую часть жизни. Мы не транслируем какие-то чуждые, кем-то или чем-то навязанные ценности и взгляды. Совсем наоборот – наши ценности и взгляды сформированы нашим жизненным опытом именно в Центральной Азии и являются производными этого опыта.

- Среди событий, зафиксированных у вас на Фейсбуке, часто фигурирует тема ЛГБТ и ксенофобии. Это болезненные общественные вопросы. Почему ваш "активизм" начинается именно с них?

Георгий Мамедов: - Для этого есть две причины. Первая, это наша человеческая и профессиональная убежденность в недопустимости и преступности любых форм ксенофобии и дискриминации – расизма, национализма, сексизма, гомофобии, и в своей предыдущей профессиональной практике мы к этим темам также постоянно обращались. Вторая, и мне кажется даже более важная причина нашей активной работы с гендерной и ЛГБТ проблематикой заключается в том, что именно среди ЛГБТ активистов мы нашли много единомышленников. ЛГБТ, будучи уязвимой группой, сталкивающейся с постоянной дискриминацией, а зачатую и с насилием, в тоже время оказывается и крайне политизированной группой, в том смысле когда политика – не борьба за власть, а борьба за достойную жизнь, за более справедливое и равное общественное устройство. В Кыргызстане ЛГБТ движение активно уже более десяти лет и эта самоотверженная работа дала очень много результатов, особенно в сравнении с соседними центрально-азиатскими странами и, например, Россией. Мы чувствуем уважение к этой работе и считаем очень важным проявлять солидарность с этим движением и надеемся, что можем быть полезными, сможем его каким-то образом усилить.

Мы также были бы рады тесно работать с другими политизированными группами, например с профсоюзами, интернационалистки настроенными группами, но мы таких пока не знаем.

- Какое отношение вообще проблемы сексуальных меньшинств имеют к искусству? Как искусство может помочь обществу помочь их разрешить?

Оксана Шаталова: - Мне не нравится слово «меньшинства», это полудискриминационное слово, поскольку «меньшинство» по дефолту является объектом для «большинства» - объектом опеки, ассимиляции, манипуляции и пр.

Если же рассуждать о том, как искусство может помочь той борьбе, которую ведет ЛГБТ-сообщество за свои права и достоинство… Искусство – это специфический язык, медиум. Одну и то же сообщение можно передать на разных языках – русском, кыргызском, английском. Вместе с тем это будут отчасти разные сообщения, поскольку, как мы помним из теории медиа, «медиум есть месседж».

Также и сообщение о том, например, что «гомофобия это абсурдное, архаичное и постыдное явление» можно передать разными средствами. Можно написать академическое исследование, можно опубликовать журналистскую статью, можно устроить ток-шоу на телевидении или выйти на улицу с лозунгами. А можно создать емкий визуальный образ и разместить в социальной сети или устроить выставку. У каждого способа выражения есть свои особенности, конвенции, преимущества и недостатки. Очевидно, что язык искусства имеет преимущества суггестивности (некой иррациональной убедительности), экспрессивности, наглядности, лаконичности. Это своеобразный «снайперский удар». Искусство универсально, поскольку адресовано одновременно и эмоциям, и интеллекту (отсюда – «волшебная сила искусства»). Один остроумный визуальный образ может оказаться более убедительным, чем академические тома.

- Вам известно, что всемирно известный казахстанский художник и акционист Канат Ибрагимов стал одним из гражданских активистов и ныне его вынужденный «перформанс» заключается в том, что он голодает в алматинском сизо в знак протеста против незаконного ареста и приговора. Почему власть так боится художника и прессует его наравне с политиками?

Георгий Мамедов: - Насколько мне известно, Канат Ибрагимов в последнее время открыто и даже агрессивно позиционировал себя на политическом поле – вступил в оппозиционную партию, выступал с политическими заявлениями, то есть, вел себя как политический активист, поэтому я не уверен - боится ли его власть как художника или же как политика.

- Является ли в самом деле «отсидка» художника его творческим актом? Перестает ли Канат быть художником тогда, когда провозглашает лозунги на митингах или проводит голодовку в сизо?

Георгий Мамедов: - Творческий акт – это, как правило, запланированное и осуществленное художником действие. Не думаю, что Канат Ибрагимов планировал оказаться в СИЗО. Если что-то и отличает художника от рядового политзаключенного – это его общественный статус, который позволяет этому аресту придать большее публичное звучание, привлечь больше внимания как внутри, так и за пределами страны. И судя по всему, Канат пользуется всеми этими возможностями.

- Где вообще граница между жизнью/политикой и творчеством? За что можно наказывать художника, а за что нельзя?

Георгий Мамедов: - Я в отличие от Каната Ибрагимова не разделяю мнения, что художник – это какая-то особенная божья тварь, которой позволено больше, чем рядовым обывателям, не-художникам. Художник несет такую же ответственность за свои поступки. Иногда эта ответственность вполне справедлива, зачастую, как в случае Каната, несправедлива, но не потому, что он художник, а потому, что в принципе ограничение свободы собраний и репрессии в отношении оппозиции, жертвой которых он стал, несправедливы. Однако, повторюсь: у художника, в отличие от большинства рядовых политических активистов, есть возможность придать этой несправедливости более драматичное политическое звучание и этими возможностями, безусловно, нужно активно пользоваться.

- По словам Каната (из интервью), художнику издревле прощали все – в рамках некой конвенции между ним и властью. Не пришло ли сегодня время подписать некий новый договор?

Георгий Мамедов: - У меня были подобные мысли - о некоем общественном договоре между властью и художником, закрепляющим за последним статус шута и скомороха - сразу после кампании против Умиды Ахмедовой в Узбекистане. Нам всем тогда удалось создать резонанс и все свелось к условному сроку, который все же оставил крайне гнетущее и удручающее ощущение. Однако с того дела произошло несколько событий, которые заставили меня довольно быстро отказаться от иллюзии о возможности автономии для искусства - после Умиды началось преследование активиста за распространение просветительской брошюры о СПИДе. В России начались преследования группы «Война», был разогнан первый антифашистский митинг 19 января 2010, преследовались активисты – художники и не художники, то есть, невозможно всех людей, имеющих иною позицию и имеющих мужество ее публично отстаивать, записать в шутов и скоморохов, и художники тут не исключение.

- Какие примеры политического художественного активизма из современного мирового процесса вы можете привести? Есть ли какие-то ориентиры, модели стратегий?

- Примеров много. Можно сказать, что сейчас в интернациональном искусстве созревает определенная тенденция, видящая искусство как форму политической практики. Определенным образом с этой тенденцией соотносятся акции «Войны» и «Пусси Райот». Открывшаяся пару недель назад Берлинская биеннале, которую курирует известный польский художник Артур Жмиевски, своей целью собственно и ставит собрать некий срез политически ангажированного искусства. Так в Берлине огромная часть выставочного пространства отдана различным группам движения «Оккупай», которые разместились на этих пространствах в палатках и продолжают свою протестную активность, на какое-то время избавившись от прессинга полиции. Если говорить об объединяющем мотиве этой тенденции, то я бы сказал – радикальная попытка разомкнуть границы искусства, придать ему новое наполнение и смысл, сделать искусство частью политической практики, тем самым придав ей большую выразительность и убедительность. Сам по себе это процесс для искусства не нов, он как бы вписан в сам «геном» искусства, и регулярно воспроизводится, но принять в нем участие и посмотреть, к каким результатам он приведет на данном витке спирали, крайне интересно и увлекательно.

Записал Даниил Кислов

Международное информационное агентство «Фергана»