Он умер в марте 2001 года. Урюк, по-моему, уже цвел вовсю.

Накануне вечером мы встретились на старом месте, на Бродвее, который уже тогда почти перестал быть «старым местом», изменившийся до неузнаваемости, сломанный хребет ташкентской бесшабашной юности.

Мои друзья, что еще не разъехались, до сих пор захаживали к Юре почти каждый день. Эпизодические поначалу визиты к «дядьке» превратились со временем почти в непременный ежедневный ритуал каждого из нас: студента или бродяжки, записного кишлачного растамана, одинокого безумного поэта с окраины, беременной пятнадцатилетней девочки, стреляющей сигареты на ужин, кучки беспризорников, всех человеческих рефренов его детства и страшно неустроенной жизни, словно его прокаленное сердце могло без устали вмещать еще и чужую боль.

Мы хлебнули коньяку и поторчали пяток минут возле караоке, куда Юра не мог пробиться сквозь пьяную толпу.

Когда он все-таки запел, мы уже уходили, едва успев сфотографироваться на (как оказалось) долгое прощание.

На утро после его смерти город засыпало белым (как водится) снегом.

Сам Юра сравнил бы этот снег с саваном и с простыней на брачном ложе одновременно: стихи его всегда были банальны, а читал он их громко, ясно, нараспев, улыбаясь.

Видимо, все-таки иногда полезно родиться в тюрьме, «сходить» семь раз и отсидеть в общей сложности восемнадцать лет в тридцати лагерях Союза, чтобы полюбить самую простую свободу.

В девяностые Юра резко изменил свою судьбу, занявшись незамысловатой уличной торговлей искусством. Бродвей тогда словно взял его в скобки, защищая, оберегая от накатанной воровской судьбы.

Сегодня, когда Юры уже нет, о самом Бродвее можно говорить только в кавычках. Осиротевшие проститутки и анашисты, тройка-другая неудачников-живописцев, околоточник в отставке, заезжий немец, купивший поддельный кальян в погоне за мнимой экзотикой, двое друзей в далекой стране: кто еще вспомнит тебя?

По зоне Юра был хорошо знаком с Параджановым. То, что он сооружал из своей жизни - похоже на параджановский странный коллаж. Бумажные рваные цветы, колючая проволока, две-три папиросы, комсомольская песня тридцатых годов, валюта трех стран в дырявых карманах, ночное возвращение в чужую квартиру.

Никто так и не узнал его фамилии. Только «папа Бродвея».

А под крестом на его могиле написано «Раб Божий Юрий».

Такие дела.

Д.К.