Информационное агентство "Фергана.Ру"

ТУЗЕМЦЫ РАНЬШЕ и ТЕПЕРЬ

Очерк В.П. Наливкина

Издание А.Л. Кирснера

ТАШКЕНТ

Электрич. типо-лит. «Турк. Т-ва Печатного Дела» 1913 г.

Нумерация страниц приведена по изданию 2004 г., Москва, ISBN 5-201-04924-9

 

В начале 1905 года Н.Н.Тевяшев¹, тогда Туркестанский генерал-губернатор, в частной беседе просил меня познакомить его, устно или письменно, с тем, насколько и в каких отношениях изменились туземцы Туркестанского края со времени занятия его русскими.

 

Имея в виду, что вопрос этот может представлять интерес для многих лиц, я предпочел изложить свои мысли и наблюдения письменно.

 

Насколько мои личные симпатии к покойному Николаю Николаевичу, отличавшемуся большой простотой, прямотой и добродушием, настолько же и интерес к этой работе, постепенно возраставший по мере ее выполнения, заставили меня отнестись к ней с возможной добросовестностью.

 

Уделяя этому труду свои вечерние досуги в течение нескольких месяцев, в июле того же года я уже имел возможность вручить Николаю Николаевичу рукопись очерка, предлагаемого вниманию читателей.

 

Ныне, при чтении этого очерка необходимо иметь в виду, что он был написан в первой половине 1905 года, и что туземцы, вместе с нами пережившие «дни свобод», пережили их далеко не безрезультатно в отношении их интеллектуального роста вообще и политического в частности.

 

Поэтому в настоящее время этот очерк, строго говоря, должен бы быть дополнен перечислением всего того, что влилось в народную жизнь, в народное мировоззрение за последние 6-7 лет; но, с другой стороны, эти новые наслоения, быть может, еще не настолько ассимилировались с умом и жизнью народа, чтобы подведение этих итогов могло считаться уже вполне своевременным.

 

Вместе с тем усердно прошу читателей, туземцев и русских, верить, что предлагая их вниманию мой труд, я совсем далек от желания бросить в кого-либо какими-либо обвинениями.

 

Совсем нет. Напротив, я хотел бы сказать совсем другое. Я хотел бы сказать так: посмотрите, что делает всемогущая и неумолимая жизнь; посмотрите, например, что дало Балканскому союзу² единение, и к чему привела Турцию ее замкнутость³.

 

Стр. 22

 

Постараемся взглянуть на наше прошлое бесстрастно и объективно; постараемся лишь рассмотреть и уразуметь это прошлое для того, чтобы иметь возможность в будущем сознательно устранить все то, что должно считаться нежелательным, и вспомнить слова Корана: «мир есть доброе дело»⁴

 

А затем - sans rancune⁵: забыть старые счеты; раз навсегда повернуться спиной к злопамятству, и дружно, весело, рука об руку идти по широкому пути общечеловеческого прогресса и общечеловеческого единения.

 

Этнографический состав населения

 

В этнографическом и в бытовом отношениях главнейшими народностями, входившими в состав туземного населения трех коренных областей⁶ края во время их завоевания, были: оседлые сарты⁷, кочевники киргизы⁸, полукочевники (курама в Ташкентском уезде Сыр-Дарьинской области, так называемые узбеки в Самаркандской и кипчаки⁹ и каракалпаки в Ферганской), татары и туземные, так называемые бухарские евреи.

 

Под именем сортов в Сыр-Дарьинской, Самаркандской и Ферганской областях разумеется местное мусульманское оседлое население, городское и сельское, которое, не представляя в разных местностях названных областей особенно резких различий в бытовом отношении, в этнографическом подразделяется на собственно сартов, давно уже осевших тюрков (или узбеков), ведших раньше кочевой образ жизни, и таджиков, издревле оседлых аборигенов этой страны, говорящих на более или менее своеобразных наречиях персидского языка, в большей или меньшей мере подвергшихся влиянию языка пришлых завоевателей тюрков, (именуемых также и тюрко-монголами).

 

Одной из характерных черт таджиков является их тяготение к горам. Наибольшая часть таджикских селений находится в горах и предгорьях, причем наибольшая же часть всех вообще таджиков края проживает в Самаркандской области; в Ферганской, в предгорных частях Наманганского, Кокандского и Маргеланского уездов их значительно (вдвое) меньше, а в Сыр-Дарьинской области несколько небольших таджикских селений имеются лишь в Ташкентском и Чимкентском уездах.

 

Кроме тюрков и таджиков, в составе этнографического конгломерата, именуемого ныне общим именем сартов, вошли также: часть арабов-завоевателей¹⁰, разновременно принимавшие ислам евреи и цыгане и

 

 стр. 23

 

осартившиеся татары и персы, постепенно и очень прочно ассимилировавшиеся с главнейшей, оседлой частью местного населения.

 

Составляя в указанную эпоху около 1/3 всего местного населения, будучи по преимуществу земледельцами и садоводами, сарты в то же время держали в своих руках наибольшую часть местных промышленности и торговли.

 

Вместе с тем в их же руках находился и камертон местной мусульманской духовно-нравственной жизни, (не исключая и духовной жизни кочевников), ибо преимущественно из их же среды, кроме длинной вереницы лиц составлявших правящий класс, выходили также и казии, ишаны, руководившие помыслами многих десятков (если не сотен) тысяч своих мюридов", и учителя местных мусульманских школ, и имамы, настоятели мечетей, и, наконец, шумный рой тех мусульманских книжников, улема, которые всегда играли очень крупную роль в духовно-нравственной жизни туземного общества и о которых несколько подробнее будет упомянуто ниже.

 

Таким образом, в общем, сарты являли собой наиболее культурную, а потому во многих отношениях и наиболее сильную часть местного населения.

 

Эта частью нравственная, а частью материальная сила сартов, которую, быть может, правильнее было бы назвать не столько активной силой, сколько выносливостью, зиждилась, главным образом, на уменьи приспособляться к обстоятельствам, на врожденной переимчивости, благодаря которой они чрезвычайно быстро усваивают самые разнообразные практические навыки, на врожденной способности и наклонности к торговле, на крайней ограниченности их потребностей, в чем с ними могут соперничать разве только китайцы, на отсутствии у них резких сословных различий, делавшем туземное общество относительно весьма однородным, и, наконец, на колоссальности той роли, которую мусульманская школа, в особенности высшая, Мадраса, играла в жизни туземной толпы в воспитательном и дисциплинарном отношениях.

 

Под именем киргизов далее мы будем разуметь всех вообще тех тюрко-монголов¹², которые вели кочевой образ жизни и занимались преимущественно скотоводством, из непищевых продуктов которого на месте обрабатывалась главным образом шерсть.

 

Из нее женщины, на которых лежали все хозяйственные работы кочевого быта за исключением пастьбы скота, и поныне изготовляют кошмы, паласы, ковры, грубые шерстяные ткани и арканы.

 

Объектами торговли, по преимуществу меновой, были: скот, невыделанные кожи и изделия из шерсти.

 

стр. 24

 

Главнейшим отхожим промыслом киргизской бедноты издревле был извоз, транспортирование кладей на верблюдах. В этих случаях киргизы попадали в положение наемников, предлагавших свои услуги купцам сартам и татарам.

 

Вместе с тем, и у степных и у горных киргиз издавна имелись также и запашки, причем однако же земледелием, к которому сколько-нибудь состоятельный кочевник-скотовод не имел решительно никакой врожденной склонности, лично занимались только так называемые икинчи (пахари), обедневшие киргизы, лишившиеся при разного рода обстоятельствах своего скота, а потому не имевшие ни надобности, ни даже возможности кочевать вместе со своими более счастливыми и благополучными сородичами. Эти икинчи возделывали или свою собственную, или чужую землю, получая в последнем случае условленную часть урожая.

 

Запашки находились (и находятся) преимущественно при зимних стойбищах, и представляли по большей части незначительные участки в несколько десятин. Однако же редкий икинчи того времени был или становился, так сказать, вековечным пахарем. Каждый раз, когда его дела поправлялись, когда он вновь делался обладателем достаточного количества скота, он бросал землю и вновь начинал вести кочевой, исключительно скотоводческий образ жизни.

 

Посредствующим звеном между оседлыми и кочевниками являлись полукочевники, курама в бывшем Ташкентском вилаете¹³, (в долинах Чирчика и Ангрена), так называемые узбеки в теперешней Самаркандской области и кипчаки и каракалпаки в Фергане.

 

В этнографическом отношении ташкентские кураминцы и самаркандские узбеки являли собой полуосевший сброд разных киргизских (тюрко-монгольских) родов: Юзы, Кырки, Хытай, Найманы и др.

 

В бытовом отношении отличительной чертой полукочевника вообще было относительно удачное, по условиям того времени, сочетание скотоводства с земледелием. По-прежнему любя пастбищное скотоводство, отнюдь не отказываясь от него совсем, а лишь несколько ограничив его размеры, в зависимости от новых условий своего быта, полукочевник, пользуясь обилием принадлежавших ему земель, усердно принялся и за земледелие, в виде полеводства, важным подспорьем которому служил навоз, получавшийся от скота, значительная часть которого на зиму пригонялось с летних пастбищ на хутора.

 

В политическом отношении, в особенности в течение последних 30-40 лет существования бывшего Кокандского ханства, безусловно выдающаяся роль принадлежала ферганским полукочевникам - кипчакам. Упрочив на почве вышеуказанного разумного сочетания скотоводства

 

стр. 25

 

с земледелием свое материальное благосостояние, сплотившись в прочно скрепленную родовым началом политическую партию и не утратив, подобно сартам, присущий их предкам дух воинственности, кипчаки в течение всей первой половины неудачного, дважды прерывавшегося, царствования Худояр-хана¹⁴ держали в своих руках судьбы внутренней жизни ханства, омрачив, к сожалению, этот период кипчакского самовластия длинным рядом насилий над сартами¹⁵.

 

Почти во всех туземных городах имелись (и имеются) так называемые "ногай махале", татарские кварталы, издавна заселенные татарами, разновременно эмигрировавшими сюда из России, главным образом с Урала и из Поволжья¹⁶. Привыкнув в России к оседлому образу жизни и эмигрировав затем в Среднюю Азию, эти татары естественным образом старались найти приют и обосноваться среди оседлого же местного населения, сартов, а не среди кочевников. Вместе с тем сарты, не отказывая эмигрантам-татарам в убежище, как единоверцам, мнимо гонимым неверными¹⁷, во-первых, относились к ним всегда несколько презрительно, как к люду, недостаточно строго соблюдающему все требования и постановления шариата и недостаточно знакомому со всеми тонкостями схоластической мусульманской науки, а, во-вторых, непрестанно сталкиваясь с татарами на поприще местной торговли, сарты и в этой сфере всегда имели над ними весьма значительный перевес. Эти обстоятельства издавна заставили татар, имея места постоянного жительства в сартовских городах, тем более, что многие из них здесь же брали себе и жен, перенести свою торговую деятельность в степь, к киргизам, среди которых они чувствовали, и поныне чувствуют, себя гораздо свободнее, чем среди сартов, ибо киргизы были, во-первых, еще достаточно дики для того, чтобы конкурировать с ними по части торговли, а, во-вторых, очень слабы по части не только знакомства с шариатом, но даже и по части самого поверхностного знакомства с наиболее обыденными отделами мусульманской религиозной обрядности для того, чтобы не считать татар способными быть руководителями их, киргиз, в делах правоверия.

 

Вместе с тем, во-первых, татары, по складу своего характера и по многим своим привычкам, к киргизам стоят несравненно ближе, чем к сартам; а, во-вторых, до нашего прихода сюда между сартами и киргизами шли бесконечные усобицы во время которых татары старались соблюдать возможно строгий нейтралитет.

 

Все это постепенно привело к тому, что до последнего времени, когда в местной жизни многое в корне изменилось, татары, как местные, так и постепенно наезжавшие из России, были в значительной мере хозяевами киргизской степи, ибо они не только держали в своих

 

стр. 26

 

руках значительную часть местной торговли с кочевниками, но долгое время были даже и главнейшими насадителями ислама и мусульманского книжничества среди киргиз, до тою времени отличавшихся весьма индифферентными отношениями к религии.

 

В большей части туземных городов, подобно татарским кварталам, имеются также и еврейские, населенные местными, так называемыми бухарскими евреями, говорящими на жаргоне персидского языка, причем письмена ими употребляются древнееврейские, а священный для них древнееврейский язык большинством их изучается лишь очень поверхностно, исключительно для целей богослужения  .

 

Невозможно с точностью определить, когда именно и откуда переселились в Среднюю Азию предки туземных евреев; несомненно, однако же, что это совершилось в весьма отдаленную от нас эпоху, быть может даже вскоре после пленения ассирийского¹⁹, когда часть израильтян, плененных Салмонасаром, была поселена в теперешней восточной Персии, входившей в состав Ассирийского царства, откуда впоследствии эти израильтяне, издревле отличавшиеся большой подвижностью и склонностью к торговле, судя по некоторым историческим данным, несомненно проникли в бассейны Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи.

 

При мусульманском правительстве, туземные евреи, в виду неодобрительных отношений Корана к иудейству, занимали положение париев: они должны были ездить на ослах, а отнюдь не на лошадях; они были обязаны опоясываться веревками, а не обыкновенными, общепринятыми у туземцев поясами и т. п. (приведем несколько выдержек из Корана, характеризующих отношения ислама к еврейству).

 

«Верующие! в друзья себе не берите ни иудеев, ни назарян (христиан); они друзья один другому; а кто из вас подружится с ними, тот, истинно, будет в числе их». Коран 5, 26. «Они (евреи) стараются распространить нечестие по земле, но Бог не любит распространителей нечестия». Коран 5, 69. «И вот Господь твой возвестил, что он будет воздвигать против них (евреев), до самого дня воскресения таких, которые будут подвергать их злым страданиям». Коран 7, 166 и т. п.

 

Подобно татарам наибольшая часть местных евреев проживала в городах, а не в селениях, причем громадное большинство их занималось ремеслами; в Фергане, например, они были по преимуществу красильщиками пряжи. Лишь наиболее состоятельные занимались торговлей.

 

То обстоятельство, что при ханском правительстве, торговлей занималось относительно небольшое число местных евреев, находилось в зависимости от совершенной бесправности последних, что заставляло всех евреев, не имевших покровителей среди правящего класса, тщательно скрывать свои сбережения и капиталы, которые при царивших

 

стр. 27

 

тогда среди правящего класса, до ханов включительно, произволе и беззаконии, конфисковались при всяком мало-мальски подходящем случае, что, впрочем, нередко случалось и с богатыми сартами.

 

Таким образом, в общих чертах, если не принимать во внимание период политической силы кипчаков в Фергане, не будет ошибкой сказать, что в бытовом отношении, (а равно и в численном) главнейшими группами местного населения были сарты и киргизы.

 

Сарт пахал землю, сеял, жал и молотил, сажал деревья, строил здания, ковал, точил, красил и ткал, выделывал кожи и торговал, выделяя на долю своей жены лишь небольшой круг чисто домашних работ.

 

Киргиз, наоборот, взвалив на жену и детей все бремя своего скотоводческого хозяйства до седлания и расседлывания своей лошади включительно, ел, пил, грелся на солнце, пел или слушал песни, в особенности же песни о народных героях, ездил в гости и время от времени занимался делами своего рода, участвуя в судбищах, производя кровавую месть, делая набеги на сартов и принимая участия в баранте²⁰, которая в последнее время была уже не столько профессиональным грабежом, сколько издревле облюбованным средством проявить свою удаль, размыкать накоплявшуюся от безделия потенциальную энергию души и тела.

 

Во время частых прежде междуусобий, а равно и во время набегов киргиз, сарт, если только он не принадлежал к числу сипа военных²¹, по большей части прятался в джугаре или в садах, причем на киргиз смотрел как на безбожников и отчаянных головорезов, с которыми никому не справиться, ибо они не раз разбивали даже и ханские войска, несмотря на имевшиеся у них пушки. Зато каждый раз, когда нужда заставляла киргиза мирным образом приехать на базар в город или в сартовское селение, он считал себя потерянным человеком, ибо ему доставалось решительно от всех: сартовские собаки лаяли на его лохматый тумак (малахай); сартята вприпрыжку бежали за ним по улицам, распевая неприятные для него куплеты, а лавочники-сарты нагло обмеривали, обвешивали и обсчитывали его на базаре, зачастую глумясь притом и над его детским растерянным видом, и над его неотесанностью, и над его совершенным незнанием мусульманских правил общежития, и над его грубым, аляповатым выговором.

 

За все это киргиз искренно ненавидел и презирал сарта, считая его трусом, мошенником и выжигой, с которым нельзя иметь никакого дела, но от которого никуда не уйдешь, раз только является необходимость в каких-либо вещах, которых не могут смастерить аульные бабы.

 

Таким образом, туземное население страны не только было вполне однородным в этнографическом и в бытовом отношениях, но, наоборот,

 

стр. 28

 

делилось даже на фракции или группы, из которых две главнейшие, сарты и киргизы, издавна находились в отношениях племенного антагонизма.

 

 

Государственный строй

 

На степень народного развития, а равно и на степень общественной жизни в Средней Азии, как везде и всегда, немалое влияние оказывал, конечно, тогдашний государственный строй, тогдашние формы государственной жизни, о чем тоже необходимо упомянуть хотя бы в самых общих чертах.

 

В этой сфере, как и в большой части остальных, теоретические тезисы ортодоксального ислама очень далеки от практики.

 

С ортодоксальной мусульманской точки зрения мусульманское теократическое государство есть община верующих, гражданский предводитель которой, султан (властитель, правитель) есть не более, как шахвильдор, доверенный, приказчик Божий²², который обязан пещись, на почве строгого исполнения требований шариата, о гражданских или религиозных делах доверенной ему Богом общины, получая за это, наравне с амилями, сборщиками ритуального налога, зяката, и другими слугами общины, очень скромное денежное вознаграждение, около 40 коп. в день на наши деньги.

 

На практике, благодаря постепенно установившейся возможности самых, разноречивых толкований мусульманского регламента и малой совестливости если не большинства, то во всяком случае многих мусульманских законоведов прошлого (и настоящего) времени, охотно дававших (и дающих) толкование и разъяснения, нужные для того или другого лица, правители мусульманских государств, еще во времена Багдадского халифата²³ лишившиеся или вернее, упустившие из своих рук власть законодательную и судебную, сделавшуюся достоянием книжников, законоведов, признанных обществом компетентными, и судей - казиев, сугубо вознаградили себя в других отношениях: широко игнорируя основные положения ислама о государственном устройстве и о зякате, они превратили мусульманскую общину в райят, стадо послушных и безответных рабов; зякат²⁴, который должен расходоваться на помощь бедным, сиротам и калекам, на ведение войны с неверными и вообще на удовлетворение общественных и государственных нужд общины, зякат, который по существу не может быть ничем иным, как главнейшим ресурсом государственной казны мусульманской общины, в руках позднейших мусульманских правителей превратился в их личный доход, которым они распоряжались произвольно,

 

стр. 29

 

бесконтрольно и безусловно незаконно, недобросовестно; войска и даже народные ополчения, на обязанности которых лежали война с неверными, распространение ислама силой оружия и охрана общины от внешних врагов, в их руках постепенно превратились в опричников, давивших народ и служивших лишь личным или династическим целям этих правителей.

 

Это последнее являло собой такое противоречие основным положениям ислама, что позднейшие мусульманские законоведы, в особенности среднеазиатские, в своих трактатах стали называть военных «служителями тиранов».

 

Многовековая практика столь широкого игнорирования основных тезисов мусульманского регламента постепенно привела к совершенному искажению первичных форм мусульманского государственного устройства, к водворению ничем почти не обуздывавшегося произвола правителей и их сообщников, власть имущих лиц.

 

В Бухаре, например, в течение нескольких веков существования этого ханства, был только один Эмир (Ша-Мурад)²⁵, стоявший на почве и букве закона. Он получал из казны только то, что ему полагалось по шариату, т. е., около 40 к. в день на наши деньги. То, чего ему не хватало для скромного содержания себя и своей семьи, он зарабатывал личным трудом. Однажды, когда его денежные дела оказались в исключительно плохом состоянии, он велел заложить или продать свою единственную шубу; но она оказалась такой ветхой и вытертой, что на базаре за нее дали только 35 коп.

 

Как ни редки были примеры этого рода, но они были все-таки. Эти примеры вместе с голосами улем, не пресмыкавшихся перед правителями, державшихся ортодоксальных принципов и всегда являвших собой оппозицию незаконно водворившимся порядкам, напоминали народу о том, что гласит чистый, не попранный стяжателями и властолюбцами мусульманский закон.

 

Народ всегда знал это и помнил, а потому не мог ни любить, ни уважать своих правителей.

 

Не большими симпатиями со стороны народа пользовались и ближайшие сотрудники среднеазиатских ханов и эмиров, тоже широко практиковавшие все виды самого необузданного произвола, чему немало, конечно, способствовали как личный пример и наклонности правителей, так равно и формы тогдашнего государственного устройства, ставившие деятельность большей части правительственных агентов в положение полной почти бесконтрольности и безответственности.

 

Ханство подразделялось на вилаеты или бекства, отдававшиеся, подобно нашим допетровским воеводствам, на кормление правителя, бекам или хакимам.

 

стр. 30

 

Будучи почти неограниченным владыкой доверенного ему вилаета, маленьким ханом или эмиром вверенных ему территории и населения, собирая на guasi²⁶ -законных основаниях законные и незаконные налоги, озабочиваясь о спокойствии в вилаете лишь в смысле беспрекословного подчинения населения всем законным и незаконным, разумным и неразумным требованиям предержащей власти, и будучи обязанным по первому требованию хана или эмира явиться на указанный пункт «конно, людно и оружно»²⁷, бек или хаким, был обязан вместе с тем в указанные сроки являться к своему повелителю с тартуком²⁸, подарком, состоявшим из денег, лошадей, дрессированных соколов, ковров, халатов, разного рода тканей и тому подобных предметов, а иногда и продуктов сельского хозяйства: зерна, муки, масла и пр.

 

Главнейшей гарантией благополучного дальнейшего управления вилаетом была степень довольства хана представлявшимися тартуками.

 

Наиболее обычным поводом к смещению с должности бека (или хакима) был донос одного из недругов бека или одного из приспешников хана о том, что часть того, что должно бы быть доставлено хану, утаено. Иных способов контроля и отчетности почти не практиковалось. Дафтары, податные записи, хотя и представлялись хакимами, но обыкновенно никем не проверялись и даже не просматривались.

 

Таким образом, для того, чтобы усидеть на месте, хаким должен был возможно больше давать хану; но чтобы сделать это не только не в убыток себе, но и при условии возможно большего и скорейшего личного обогащения, приходилось изыскивать способы возможно больше взять с народа в уверенности, что сколь незаконными ни были бы эти поборы, они останутся безнаказанными до тех пор, пока хан будет удовлетворяться вручаемыми ему тартуками.

 

В совершенно таких же отношениях к беку (или хакиму) находились подведомственные ему амины и аксакалы, заведывавшие относительно небольшими районами и бывшие посредниками между беком и населением всего вообще вилаета, посредниками, конечно, не забывавшими себя и имевшими очень липкие руки, к которым, как и к бековским, прилипало очень многое на длинном пути между сельской хижиной и ханской урдой²⁹.

 

Народ был стадом, которое пасли, т.е., нещадно били и непрестанно стригли. Сарты, в особенности городские, давно утратив всякие следы воинственности, сознавая свое бессилие, по большей части молча покорялись этой тирании, отводя душу лишь келейными пересудами творившихся безобразий.

 

Киргизы, более свободолюбивые, более воинственные и энергичные, время от времени давали отпор, иногда наводя страх даже на ханские

 

стр. 31

 

войска, несмотря на то, что последние обыкновенно бывали вооружены лучше киргиз.

 

Вместе с тем народ редко находил правду и в суде, который у мусульман не коллегиальный, а единоличный, в лице казия, назначавшегося ханом (или хакимом), а потому в случае желания удержаться на этой должности, иногда бывавшей очень доходной, находившегося в непосредственной зависимости от того, кем он был назначен.

 

На суде казия в громадном большинстве случаев правым оказывался тот, кто или имел сильных покровителей, или мог дать достаточную взятку.

 

Двоедушие, продажность, а иногда и тупоумие казия давно уже сделались мишенью общественного сарказма; нет другой такой общественной деятельности, которая была бы осмеяна и опозорена восточной литературой в такой мере, как деятельность мусульманского судьи.

 

Были, конечно, и исключения; и среди казиев были люди правды, законности и нелюбостяжания; но, во-первых, их было сравнительно мало; а, во-вторых, значительный процент этих праведников в свое время погиб от ножа или яда убийц, подсылавшихся ханами, хакимами или беками, которым мешали, становились на пути эти хранители и поборники ортодоксальной чистоты мусульманского закона.

 

Естественным последствием такого порядка вещей была, в особенности в отношении оседлого населения, совершенная необеспеченность личности и ее гражданских прав и прежде всего прав имущественных; а это, в свою очередь, клало на психической физиономии народа отпечаток забитости, приниженности, низкопоклонности, продажности и двоедушия, всего того, что везде и всегда являлось неизбежным результатом растлевающего влияния продолжительной тирании деспотического правительства.

 

Общая сумма столь неблагоприятных для народной жизни условий в значительной мере усугублялось частовременностью династических и иных междуусобий, а равно и внешних войн, бывших особенно тяжкими для оседлого населения.

 

После окончательного присоединения Ташкента к Кокандскому ханству, (при Алим-хане, убитом в 1816 году по приказанию его брата, Омара, воцарившегося по смерти Алима, под именем Омар-хана), кокандские ханы вели войны главным образом с Бухарой, причем яблоком раздора обыкновенно служили Ходжент и Ура-Тюбе, переходившие то Бухаре, то Коканду, а в поводах к ведению войны никогда недостатка не было³⁰. Эти почти непрерывные войны были весьма тягостны и разорительны для всего вообще населения обоих ханств, так как

 

стр. 32

 

вызывали совершенно непроизводительные материальные траты и человеческие жертвы.

 

Особенно же тяжкими эти войны являлись для населения таких районов, которые делались театрами военных действий, так как последние всегда почти сопровождались разграблением и избиением ближайшего мирного населения. Так, например, в 1842 году, во время похода бухарского эмира Наср-уллы³¹ на Коканд, около селения Патар, (неподалеку от теперешней железнодорожной станции Мельникове), по приказанию эмира было зарезано 400 человек пленных, мирных жителей, захваченных бухарским авангардом. Окружному населению был отдан приказ, запрещавший хоронить эти трупы, которые своим видом должны были свидетельствовать о могуществе эмира. Долгое время вороны, вечно голодные сартовские собаки и волки питались этим гниющим человеческим мясом. Лишь после изгнания бухарцев из Ферганы, кости были собраны и погребены, а над этой братской могилой был сооружен мазар. Впоследствии около последнего образовалось небольшое поселение, и поныне существующее под именем Шахид-мазара, что значит — могила мучеников. Нередко победитель сооружал так называемую Калля-минару, пирамиду из голов.

 

Эти войны были настолько разорительны для народа и бессмысленны, что Алим-хан, не взирая на совершившиеся за его время значительные территориальные приобретения, в виде Ташкента, Ходжента и Ура-Тюбе, пал жертвой заговора потому только, что народ, изнуренный нескончаемыми войнами этого хана, ничего не хотел так, как мира и возможности беспрепятственно заниматься своими обыденными житейскими делами.

 

Однако же двадцать шесть лет спустя, когда племянник Алим-хана, Мадали-хан³³, пьяница и развратник, проливший массу неповинной крови, грабивший народ и в конце концов грубо нарушивший постановления шариата, женясь на своей мачихе, стал нестерпимым более для народа, последний не задумался обратиться за помощью к лютому бухарскому Эмиру Наср-улле; когда же бухарские войска пошли на штурм Коканда, кокандская чернь бросилась грабить свой город.

 

После Мадали судьба послала Коканду добродушного и прямодушного Шир-Али-хана³⁴. Но народ, развращенный предшествовавшими правителями, привыкший уже видеть в них грабителей и палачей, привыкший думать, что власть хана может держаться только страхом производимых им казней, привыкший видеть в этих guasi-легальных убийствах явление почти обыденное, - этот народ уже лишился способности понимать что такое гуманность; он уже называл ее слабостью и стал издеваться над слабым ханом.

 

стр. 33

 

Подводя итоги сказанному выше о том государственном строе, который мы застали в Средней Азии, приходится признать, что этот строй, отнюдь не удовлетворяя действительным потребностям правильного развития всей вообще народной жизни, вместе с тем не отвечал и главнейшим стремлениям наиболее культурной части населения, сартов, ибо прежде всего лишал их возможности вполне спокойно отдаться излюбленным занятиям: земледелию, промышленности и торговле.

 

 

Общественная жизнь

 

Говоря об общественной жизни туземного населения трактуемой эпохи, по необходимости приходится иметь в виду одну только наиболее культурную его часть, сартов, так как у киргиз того времени, вследствие очень невысокого уровня развития, а равно и раздробленности на роды и колена, зачастую враждовавшие между собой, некоторые проблески только что нарождавшейся гражданственности, с нашей точки зрения, проявлялись лишь в большем или меньшем интересе к делам своего рода или колена и то лишь постольку, поскольку дела этой категории могли клониться к выгоде или невыгоде того или другого частного лица или группы таких лиц.

 

Что же касается сартов, то у них ко времени нашего прихода в Среднюю Азию общественная жизнь была уже развита в значительной степени, а главнейшей особенностью их общественного быта являлось отсутствие потомственных каст или сословий, причем общественное положение лица определялось или его служебным положением, или степенью его зажиточности, или степенью учености, или родом его профессионального занятия.

 

Среди туземцев имелись и имеются сеиды и ходжи, считающие себя потомками пророка или первых четырех халифов³⁵; но на арене общественной жизни каждый сеид или ходжа занимал то или другое положение в зависимости не от своего происхождения, а от своего служебного ранга, или от степени богатства, или учености.

 

С исто-мусульманской точки зрения ничто не возвышает человека так, как его ученость, обилие и солидность его научных познаний, под именем которых разумелось, однако же, главным образом знание мусульманского регламента, шариата, являющего собой обширный свод комментариев к Корану.

 

В весьма обширном отделе мусульманской духовно-нравственной литературы имеется масса изречений и рассуждений, выясняющих вопрос

 

стр. 34

 

о том, как должен истый мусульманин относиться к науке и к ученым. Так, например, в Дурр-уль-аджаиб, одной из книг упомянутого отдела восточной литературы, имеются нижеследующие указания.

 

«Поддержкой государственного порядка служат: знания ученых, правосудие султана, щедрость богатых и молитвы бедняков». «Следует уважать тех, кого Бог просветил светом знания; они украшение земли так же, как звезды украшение неба».

 

«Быть в обществе ученого бессеребренника все равно, что быть в обществе одного из пророков, что, в свою очередь, равносильно прощению грехов в день страшного суда».

 

«Сон ученого лучше, чем намаз (молитва) неуча».

 

Таким образом, в теории ислам отводит науке и ее представителям очень высокое, видное место. Однако же на практике постановления, касающиеся отношений к науке и ее представителям, исполнялись и исполняются лишь по наружности. На словах всеми признавалось и признается регламентируемое шариатом значение науки и учености; на деле же наука ценилась и ценится тогда только, когда из нее можно извлечь какую-либо материальную пользу, материальный доход.

 

То почтение, которое, согласно шариату, должно оказываться знанию, в большинстве случаев, минуя последнее - оказывалось и оказывается служебному положению и туго набитому кошельку.

 

Наружное почтение, оказывавшееся заведомо ученому человеку, всегда усугублялось с того момента, когда он назначался на должность казия.

 

Выше мы заметили уже, что у сартов резко разграниченных потомственных каст или сословий не было; сын обедневшего купца зачастую делался чернорабочим; сын чернорабочего, окончив курс Мадраса, впоследствии попадал иногда на должность казия; внук бывшего хакима (губернатора) служил конюхом; сын кузнеца попадал при счастье в хакимы.

 

При этом следует иметь в виду, во-первых, что в приемные высокопоставленных лиц, богачей и ученых, по установившемуся обычаю имели доступ лица самых разнообразных общественных положений, не выдворявшиеся отсюда ни во время трапез, ни во время бесед, не имевших особо секретного характера; во-вторых, что у туземцев того времени, вследствие относительной патриархальности, не было подобно тому, как у нас, чрезмерной отчужденности прислуги, которая зачастую ела и беседовала с хозяевами в качестве почти равноправных лиц; в-третьих, что ежегодно зимой мужчины самых различных общественных положений, образовав артели³⁶, собирались по вечерам на посиделки, где пелись песни, рассказывались новости, плясали батчи

 

стр. 35

 

и читались вслух произведения различных авторов, и, наконец, в-четвертых, что все сколько-нибудь интересные новости, несмотря на отсутствие почты и телеграфа, передавались с изумительной быстротой на сотни верст.

 

Таковы причины, по которым все сартовское население, не принадлежавшее к разряду ученых-книжников, отличалось большой однородностью степени своего развития, а потому и большой степенью взаимопонимания.

 

Опытный глаз легко различал в толпе чернорабочего, кузнеца, ткача, лавочника и крупного торговца по их внешности, по манерам, быть может, даже и по говору; в этом отношении все они имели характерные профессиональные особенности; но мировоззрение всех их было совершенно одинаковым, ибо с детства все они прошли через горнило одной и той же житейской духовно-нравственной школы, о которой все необходимое будет сказано в следующем отделе очерка.

 

В мусульманстве на всем лежит характерная печать ислама, старающегося все регламентировать, на все установить свой взгляд, исключительно мусульманский. Такой взгляд ислам пытается установить и на разного рода профессиональные занятия, превознося одни, как науку, одобряя другие, как земледелие, мастерства и торговлю, не одобряя третьи, как занятия мясников и акушерок, и, наконец, возбраняя четвертые, как приготовление вина и всех вообще опьяняющих напитков, торговлю предметами, не могущими приносить пользы человеку, и т. п. На почве сочетания этих ортодоксально мусульманских постановлений с практической неумолимой жизнью установились действительные отношения сарта к разного рода известным ему профессиональным занятиям, из которых ни одного он не любил так, как земледелие, и ни за одним он не гнался так, как за торговлей.

 

К первому тяготела его душа. Ко второму его влекли меркантильные соображения, которыми жило все окружавшее его общество, давно уже признавшее, что для того, чтобы быть хорошим, чтобы иметь возможность беспрепятственно выполнять хотя бы главнейшие требования божественного закона, именуемого шариатом, чтобы иметь возможность угодить Богу и людям и тем самым приобрести неотъемлемое право на вечное блаженство в загробной жизни, необходимо быть богатым или, по крайней мере, состоятельным.

 

Достаточно упомянуть о том, что шариат советует, например, резать жертвенного барана во время праздника «курбан»³⁷ (воспоминание о жертвоприношении Авраама) только состоятельным людям, ибо иначе бедняки, которым такая жертва не по средствам, могут наносить

 

стр. 36

 

ущерб бюджету своих семей. Вместе с тем, резать жертвенного барана желательно и даже необходимо, ибо в день страшного суда он провезет на себе жертвоприносителя через тот ужасный мост сырат, который висит над адом, остр, как меч, и тонок, как волос; праведники пронесутся по нему с быстротой молнии в рай, а грешники низвергнутся в геену огненную.

 

Мудрено ли после этого, что ислам, весь пропитанный такой мелочной меркантильностью, почти поголовно заразил ей и своих последователей.

 

Кроме того, весьма важным нравственным оправданием чуть не поголовного влечения к торговым операциям, как к средству добиться материальной возможности быть хорошим, служило также и то обстоятельство, что это занятие не было чуждо и самому пророку, одно время ведшему торговые дела Хадиджи, сделавшейся впоследствии его женой³⁸.

 

Однако же ни большая склонность к торговле, ни большое число лиц, занимавшихся ей, не сделали в то время сартов среднеазиатскими финикийцами³⁹, ибо, во-первых, сарт того времени был чрезвычайно мало подвижен, а потому старался торговать поблизости от своего места жительства, по возможности в своем же городе; во-вторых, вследствие непрестанных между собой и внешних войн, а равно и враждебных соотношений с кочевниками, внешняя торговля робким сартам того времени представлялась мало заманчивой. Лишь немногие из них лично вели торговые сношения с киргизами, с Кашгаром⁴⁰ и с Россией. На этом поприще, как уже было отмечено выше, с ними широко конкурировали татары; в руках которых главным образом сосредоточивалась внешняя торговля с Россией, с Кашгаром и с киргизской степью⁴¹, в которой они, в торговом отношении, были почти полными хозяевами.

 

Неподвижность сарта, являвшаяся следствием как его темперамента, так и тогдашней совершенной необеспеченности личности, была так велика, что, не говоря уже о женщинах, масса мужчин родились, жили и умирали в своих городах или селениях, не видев ничего, кроме ближайших окрестностей своего места жительства.

 

И это совершенно понятно, ибо для частного лица поездка, например, из Намангана в Андижан (около 75 верст)⁴² была тогда зачастую довольно рискованным предприятием, а поездка из Коканда в Ташкент (около 300 верст) представлялась большим, трудным и, безусловно, небезопасным путешествием, ибо в каждом населенном пункте можно было натерпеться всяких неприятностей от разных ханских чиновников, привыкших к вымогательствам; ни на одной переправе нельзя было

 

стр. 37

 

проехать безостановочно, не ублаготворив главного заправилу и состоявшую при нем челядь, а в любом пустынном месте легко могли ограбить и даже зарезать разбойники.

 

В конце концов, эта малая подвижность населения, в особенности в городах и больших селениях Ферганы, доходила до того, что должник, сбегавший из города и заведомо скрывавшийся в ближайшем селении, иногда всего в 5-6 верстах, считался уже неуловимым.

 

Не взирая на то, что религия настоятельно требует от каждого мусульманина совершения им хоть раз в жизни хаджа, поклонения меккским святыням, хаджи, лицо, совершившее этот хадж, было большой редкостью, ибо в то время попасть из Ташкента, Коканда или Самарканда в Мекку, совершив длинное, трудное и опасное путешествие через Турцию или через Индию, было более чем затруднительно во всех отношениях, не исключая и неизбежности очень больших денежных расходов.

 

Одним из прямых последствий малой подвижности населения была, между прочим, чрезвычайная скудость географических и этнографических сведений. Кроме сартов, киргиз, татар и евреев, туземец хорошо знал только индусов, которые наезжали сюда частью в качестве торговцев, а главным образом в качестве ростовщиков. Немногим приходилось видеть китайцев, дунган⁴³ и калмыков, очень немногие имели представление о туркменах, персах, турках и арабах. Все лишь понаслышке знали о существовании урусов (русских) и фарангов, под именем которых смутно представляли себе всех вообще западноевропейцев, не делая еще различия между фарангами и инглисами, причем из всей этой аморфной массы не менее смутно и бесформенно выделялся рум, ассимилировавший в себе представления о Византии, о Греции, о Риме и о современной Турции. Столь же смутные представления имелись о Персии, Малой Азии, Абиссинии⁴⁴ и Египте. Большинство под именем хабаш разумело и абиссинцев, и негров; под Мисром разумели и Каир, и весь вообще Египет.

 

Вместе с тем, этого пробела не могла возместить и тогдашняя местная гражданская наука, так как положение ее было поистине печальным. При багдадских халифах мусульманские ученые, вследствие установившихся тогда постоянных сношений с Индией и с Византией, с одинаковым усердием и интересом изучали и двигали вперед как богословскую и юридическую науку (шариат), так равно и многие отделы науки общей или гражданской, к числу которых следует прежде всего отнести математику, астрономию, географию, медицину и философию. Впоследствии, по мере перемещения центра умственной жизни мусульманства все далее и далее на восток, сначала в Персию, а затем

 

стр. 38

 

и в Среднюю Азию, в Бухару и Самарканд, доминирующее значение получил исключительно шариат, а гражданская наука постепенно превратилась в жалкое искажение на особый, мусульманский лад обрывков, клочков того, над чем столь усердно трудились когда-то багдадские мусульманские ученые.

 

Достаточно сказать, что здесь, в Средней Азии, совершенно замерли прежние знания астрономии и даже математики. Ко времени нашего прихода сюда ученейшие из местных ученых уже не знали не только алгебры и геометрии, но даже и теории дробей; они знали только четыре действия с простыми числами.

 

В сочинениях по географии, трактующих землю, как плоскость, окруженную горами и подразделяющуюся на семь климатических полос, говорится об островах, населенных людьми с собачьими головами, о деревьях, на которых вместо плодов вырастают живые скорпионы, и о других подобных же небылицах.

 

В совершенно таком же положении находились (и находятся) и другие отрасли научного знания, за исключением истории, арабского языка и шариата. (Говоря о науке и научной литературе, мы умалчивались пока о литературе общей, в особенности персидской, о которой будет упомянуто ниже).

 

Не смотря на столь печальное положение науки с нашей точки зрения, местная мусульманская школа, существующая на средства, разновременно жертвуемые частными благотворителями (и приходскими обществами), - сильная своей численностью⁴⁵, не только процветала, но еще имела и громадное народно-воспитательное значение.

 

(Подробное исследование образовательной и воспитательной роли туземной школы см. в нашей статье «Что дает среднеазиатская мусульманская школа в образовательном и воспитательном отношениях», помещенной в «Туркестанском Литературном Сборнике в пользу прокаженных» 1900 г.).

 

Представителями местной мусульманской школы являются: мактаб и Мадраса.

 

Мактаб - приходская школа, в которой дети обучаются грамоте, получая вместе с тем первоначальные представления о главнейших религиозных обязанностях мусульманина, каковы ежедневная пятикратная молитва (намаз) с предшествующим ей омовением и пост, а также и основные представления о Боге, о существе ислама, об ангелах, о загробной жизни и т.п.

 

В Мадраса, высшей мусульманской школе, учащиеся, муллы, изучают арабский язык, священный в глазах мусульман, так как на нем

 

стр. 39

 

написаны Коран и книги шариата, и шариат, включающий в себя религиозное (каноническое) право, постановления, касающиеся разного рода юридических действий, личное и семейное право и государственное. Кроме того, в Мадраса изучаются также логика, догматика и диалектика.

 

До поступления в Мадраса, что происходит обыкновенно не ранее 15-ти летнего возраста, туземный мальчик в религиозном отношении остается полуребенком, в большинстве случаев очень индифферентно относящимся к исламу, ибо семья и начальная школа дают лишь очень слабую подготовку для будущего постепенного превращения его в истого мусульманина.

 

Он знает, что с 10—12-ти летнего возраста он должен наравне со взрослыми ежедневно совершать пятикратные моления, не есть и не пить с утра до вечера во время поста, иметь намерение когда-либо отправится на поклонение в Мекку; он знает, что есть мусульмане и кяфиры, неверные; что есть действия богоугодные и запрещаемые рели­гией. В его голове роится уже большое число таких отрывочных, ничем еще не объединенных понятий; но все они мало интересуют его, скользят по эластичной, упругой поверхности его ума и души.

 

В значительно большей мере он оказывается подготовленным в этом юном возрасте по части правил уставной мусульманской вежливости, что представляется более важным и полезным и в житейском отношении и в качестве подготовительной ступени для поступления в Мадраса, где почтительное складывания рук на животе, напускание на себя смиренного вида, опускание глаз долу и деланная мягкость речи зачастую доводятся до степени значительной приторности.

 

Таким образом, большинство юношей, поступающих в Мадраса, приходят сюда лишь с очень слабыми следами воздействия на них мусульманского книжничества; они приходят сюда, будучи еще в значительной мере цельными, непосредственными натурами, отзывчивыми, наблюдательными, далеко не лишенными природного веселого юмора, всегда готовыми посмеяться и пошутить, когда весело, пожалеть тех, кого жалко.

 

Поступая же в Мадраса, туземный юноша попадал (и попадает) в среду людей, которые стараются, по крайней мере по наружности, думать, говорить и действовать по уставу, заключающемуся в шариате и в дополняющей его духовно-нравственной литературе, силящихся установить точные правила, согласно коим человек должен мыслить и действовать во всех, даже мельчайших случаях его повседневной жизни.

 

В этом храме мусульманской учености туземный юноша, воспринимая основы мусульманских веро- и законоучения,  воспринимая

 

стр. 40

 

представление о правоверии и неверии, о разрешенном и запрещенном, усваивает также не только уменье, но и привычку к напускной вежливости, к искусственно плавной походке, к речи цветистой, вкрадчивой и льстивой. Вместе с тем, готовясь к роли книжника, он, часто незаметно для самого себя, превращается также и в фарисея⁴⁶, чему в значительной мере способствует изучение шариата, тщательно разбирающего, между прочим, вопросы о том, каким образом, не делая прямого нарушения закона, можно обойти ту или другую его статью, (что в шариатной терминологии именуется словом хиля).

 

Такова, конечно в самых общих чертах, та обстановка, среди которой туземный юноша постепенно превращался (и превращается) в лицемерного фанатика, в последователя тех представителей ветхозаветного уклада, о которых либеральнейший и гуманнейший из древних евреев сказал: «Горе вам, книжницы и фарисеи, лицемери, яко затворяете царствие небесное пред человеки: вы бо не входите ни входящих оставляете внити»⁴⁷.

 

Сделавшись таковым, книжник обыкновенно на всю жизнь оставался верным принципам, воспринятым им в стенах его alma mater, a выходя на арену общественной и государственной жизни, он выступал во всеоружии насадителя в окружающем его обществе доктрин и принципов ислама, во всеоружии яростного гонителя всего того, на чем не лежит печати все регламентирующего шариата, силящегося накрепко заковать в свои цепи ум, душу и совесть правоверного.

 

Несколько лет тому назад в Бухаре, по постановлению казиев, был казнен через побиение камнями туземец, уличенный в оскорблении словом мусульманской религии. В самом же начале этой ужасной, возмутительной казни большинство присутствовавших в ужасе бежали в разные стороны; в роли же самых лютых палачей оказались мударрисы, (преподаватели) и муллы (учащиеся) местных Мадраса.

 

Однако же справедливость требует сказать, что как не велики были отрицательные стороны деятельности книжников, за ними были все-таки и большие общественные заслуги: они воспитывали туземную толпу в сознательном представлении о совершенной необходимости общественного порядка, законности и сознательной общественной дисциплины. Благодаря им взаимные отношения людей отличались сдержанностью и вежливостью, а многотысячная народная толпа, собиравшаяся в городах во время праздников, не оставляла желать ничего лучшего в отношении благочиния и благопристойности.

 

Вместе с тем, общественное мнение по необходимости, дабы быть мнением исто мусульманского общества, должно было держать сторону книжников, беспомощно мечась между суровостью принципов, насаждавшихся

 

стр. 41

 

и поддерживавшихся представителями ортодоксального направления, и небольшой долей либерализма, проводившегося в жизнь некоторыми из ишанов-суфистов, нередко проявлявшими большую склонность критически относиться к букве закона, что в немалой мере, и не взирая на старания ортодоксов, усугублялось широким знакомством значительной части общества с той частью персидской литературы, которая проникнута идеями свободомыслия и даже атеизма.

 

Так, например, персидский поэт Шамс-и-тавризи, скептически и иронически относясь к необходимости хаджа, поклонению меккским святыням, обращаясь к отправившимся в Мекку паломникам говорит: «О, вы, отправившиеся на поклонение в Мекку! Где вы? (куда это вы отправились?) Возлюбленная здесь! (т. е., Бог здесь, как и везде; зачем же его искать непременно в Мекке). Вернитесь же! Вернитесь!»⁴⁸

 

Поэт Бидыль⁴⁹ говорит: «Пей вино; сжигай священные книги; сожги Каабу (священная мечеть в Мекке); живи в капище идолов; одного только не делай, - не обижай человека».

 

Вышеупомянутый Шамс-и-Тавризи говорит: «Что ты хочешь от неба? Чего ты ищешь на земле? То (небо) - купол, в котором царит неправосудие. Это (земля) - театр марионеток (не имеющих вполне свободной воли)». Один из среднеазиатских поэтов пошел в этом направлении, с мусульманской точки зрения еще дальше и, жалуясь Богу на несправедливость неба, иносказательно обвинил последнее в том, что оно в некоторых отношениях отдало совершенно незаслуженное предпочтение Мухаммаду перед Христом.

 

Следует, однако же, иметь в виду, что этот отдел либеральной и даже атеистической литературы являл и являет собой лишь маленький и до некоторой степени обособленный уголок того широкого и разностороннего воздействия, которое вся вообще литература в течение многих веков производила на ум и на душу местного общества. Говоря же об воздействии литературы на местное общество, следует иметь в виду, что издавна духовным достоянием последнего были литературы: арабская, персидская и своя, местная. Та часть арабской литературы, которой пользовались и пользуются наиболее ученые туземцы, основательно знакомые с арабским языком, преимущественно состоит из трактатов богословских и юридических и из сочинений по части истории, реже географии, космографии и медицины.

 

Обширная персидская литература, наполовину стихотворная, издавна знакомая всем туземцам, прошедшим хоть часть учебного курса Мадраса, в течение какового периода ими всегда приобретается, между прочим, и весьма основательное знание персидского языка, может

 

стр. 42

 

быть подразделена на несколько отделов, главнейшие из коих суть:

 

1)  Сочинения духовно-нравственного содержания, устанавливающие (весьма часто в стихах) принципиальные взгляды на общие и частные вопросы нравственности, что по большей части аргументируется текстами Корана и иллюстрируется житейскими примерами, сравнениями, уподоблениями и проч.

 

В сочинениях этого рода говорится о добросовестном отношении человека к лежащим на нем обязанностям; о благодарности Богу за все то, что он ниспосылает; о терпении; о борьбе со страстями; о смирении; о правдивости и правосудии; о всепрощении; о сострадании; о щедрости; о необходимости заботиться о меньшей братии и т. п.

 

К этой категории отнесем и те многочисленные книги, в которых с большими подробностями излагаются как правила вежливости и общежития, так равно и все те правила, которыми человек должен руководиться в различнейших случаях общественной и частной жизни.

 

2) Сочинения мистического содержания (суфизм).

 

3)  Многочисленные сочинения по части истории мусульманского Востока, иногда вперемежку с географическими сведениями о подлежащих странах, и мемуары.

 

4) Философия жизни (по большей части в стихах).

 

5) Многочисленные сборники повестей, рассказов и анекдотов.

 

6) Поучения, изречения и афоризмы.

 

Что же касается местной, туземной, литературы, то оно, по содержанию и по внешней форме, являет собой подражание персидской. Вполне оригинальные произведения весьма немногочисленны.

 

В этой обширной и по своему весьма разнообразной совокупности трех литератур каждый туземец, незнакомый до нашего прихода в Среднюю Азию с внешней, немусульманской жизнью и привыкший думать, что ислам и мусульманская литература исчерпывают абсолютно все то, что может быть вопросом для пытливого человеческого ума, всегда находил (в этой литературе) что-нибудь такое, что по условиям того времени удовлетворяло его умственные и духовные нужды тем более, что его собственная литература продолжала обогащаться новыми произведениями местных авторов, довольно быстро распространявшимися в рукописном виде, причем труд переписчиков по большей части выпадал на долю беднейших учеников Мадраса, зарабатывавших на этом от 20 до 40 коп. в день.

 

В Кокандском ханстве особенно сильный подъем литературной деятельности относится ко времени Омар-хана, царствовавшего с 1816 по 1821 год⁵⁰. Омар-хан, сам весьма недурно писавший стихами, был

 

стр. 43

 

вместе с тем и большим меценатом, широко поощрявшим литературную деятельность местных писателей.

 

Таким образом, отрешившись от наших обыденных, иногда несколько узких и не совсем правильных взглядов на способ оценки чуждых и несвойственных нам форм общественной и иной жизни, мы должны будем признать, что ко времени завоевания нами Туркестанского края туземное, сартовское общество стояло уже на относительно высокой ступени общественности и культурности; что у него были уже общественные и иные идеалы, созданные общественным умом на почве сопоставления фактов жизни с учением ислама и с философскими идеями, проводившимися главным образом персидской литературой, издревле находившейся под сильным влиянием суфизма, некогда бывшего учением весьма либерального направления.

 

Не взирая на тяжесть гнета ханского правительства с одной стороны и припертого к стене книжниками общественного мнения с другой, туземное общество, в течении веков зачитывавшееся персидскими поэтами, издавна привыкло, во-первых, быть очень наблюдательным, а, во-вторых, критически относиться ко всем выдающимся и интересовавшим его явлениям общественной и государственной жизни.

 

 

Сфера духовно-нравственной жизни

 

Вряд ли можно сомневаться в том, что во всех вообще человеческих обществах закон (в смысле как его существа, так равно и степени строгости выполнения его требований) всегда играл роль одного из важнейших факторов в деле нравственного воспитания народной массы.

 

Если же такая роль кодекса несомненна в отношении тех человеческих обществ, где гражданский закон, непрестанно видоизменяющийся под влиянием столь же непрестанной эволюции форм общественной жизни, совершенно отделен от религии и признается всеми не более, как продуктом юридического мышления человеческого ума, то эта воспитательная роль закона, конечно, делается неизмеримо большей в таких теократических государствах, как мусульманское, где веро- и законоучения, канонические правила и юридический кодекс, слились в одно почти неразрывное целое, где преступление является грехом, а грех преступлением, ибо каждое постановление, каждая статья такого закона признаются основанными непосредственно на божественном откровении, каковым в глазах мусульман является Коран.

 

Мусульманские веро- и законоучения изложены в книгах шариата, являющего собой обширный, многотомный комментарий к Корану,

 

стр. 44

 

причем само название шариата, в переводе с арабского, означает - «путь», т. е. прямой, вернейший путь к спасению. Малейшее отступление от этого пути делает уже мусульманина грешником.

 

Наравне с чисто каноническими правилами, касающимися омовений, молитвы, поста и паломничества в Мекку, шариат включает в себе законы о разного рода правах, о договорах, о торговле, о доверенностях, об орошении земли, о вакфе⁵¹, о наследстве, об охоте, о браке и разводе, об опеке, о рабстве, о кровавой мести, о прелюбодеянии, об употреблении вина, о краже и разбое, о вероотступничестве, о верховной власти, об отправлении правосудия и т. д.

 

Вместе с тем, во-первых, шариат силится установить взгляд на себя, как на учение абсолютно универсальное, дающее ответы на все те вопросы, которые могут возникнуть в уме мусульманина, и при том как на учение вполне законченное и не подлежащее более никаким изменениям или усовершенствованиям, во-вторых, шариат, с невероятной подробностью регламентируя массу различнейших обрядностей, требует непременного выполнения всех устанавливаемых им мелочных деталей. Так, например, несоблюдение одного из правил, установленных относительно времени и места совершения молитвы, одежды, в которой она может совершаться, порядка произнесения молитвословий, совершения поясных и земных поклонов и т. п., с шариатной точки зрения делает такую молитву недействительной. И так во всем.

 

Стараясь столь мелочно регламентировать по возможности все явления человеческой жизни, шариат подчиняет себе эту жизнь, проникает в ее самые интимнейшие уголки и этим путем закабаляет не только деяния, но даже мысль в воображении верующего мусульманина, причем, сверх всего этого, являет собой учение, развивающее в своих адептах большую нетерпимость к другим религиям.

 

Настоятельные, педантичные требования шариата, предъявляемые им мусульманину в отношении мельчайших подробностей совершения молитвы, держания поста, очищения посуды после соприкосновения с ней чего-либо оскверняющего, подробностей фактического сожительства с женой и т. п., слишком многочисленны и сложны, а многие из них слишком трудновыполнимы для человека толпы, который не имеет возможности ни знать, ни помнить все эти мелочи, ни выполнять их, вследствие недостатка в досуге и в материальных средствах, которые всегда и везде облегчали и облегчают человеку возможность удовлетворения всем вообще требованиям, предъявляемым ему частной, общественной и государственной жизнью.

 

Эта беспомощность человека толпы, не имевшего возможности ни знать и помнить, ни выполнить всех мелочных требований шариата,

 

стр. 45

 

человека, на каждом шагу рисковавшего преступить закон, по незнанию его, и вместе с тем вечно трепетавшего тех тяжких кар, которыми шариат грозит за разного рода закононарушения, - эта беспомощность человека толпы, во-первых, заставила последнего приспособляться к тягостным для него условиям, т.е., делая вид ревностного исполнителя закона, в действительности исполнять очень немногое, наиболее удобоисполнимое; а, во-вторых, та же беспомощность явилась в свое время главнейшей причиной непомерного размножения книжников, которые, поощряемые к тому самим шариатом, полным противоречий и дающим возможность обхода одних его статей при посредстве других, за весьма скромное по большей части вознаграждение, очень охотно помогали - одним узнавать, как следует поступить в том или другом случае, дабы не преступить постановлений шариата, а другим уклониться от исполнения требований последнего, не рискуя подвергнуться ни геене огненной, ни плетям кази-раиса⁵², ни порицаниям окружающих, из коих каждый старался маскировать производимые им самим закононарушения громогласным порицанием того, что он случайно замечал в отношении своего соседа.

 

Помимо того, что профессиональные интересы книжников побуждали их сделаться вместе с тем и полуофициальными инспекторами народной нравственности, издавна установился еще и инспекторский надзор общественного мнения, надзор тем более тягостный и грозный, что участие в нем принимали все, от мала до велика, не брезгая при том даже и такими вспомогательными средствами, как дымовые отверстия в крышах и щели в глинобитных стенах.

 

В этом отношении все были против всех и это делалось только ради ограждения самого себя, каждого порознь, от возможности бать заподозренным или уличенным в преступном игнорировании требований шариата и уставных общественных приличий, или хотя бы лишь в индифферентных отношениях ко всему этому. Каждый многое преступал и игнорировал, но тщательно скрывал это, даже от членов своей собственной семьи, стараясь вместе с тем казаться ярым столпом правоверия, много и громогласно разглагольствуя о несомненной необходимости строго исполнять все мельчайшие требования божественного закона.

 

Мало-помалу официальным, громогласно исповедывавшимся правилом туземца-мусульманина стало - жить по старине, не допуская никаких еретических новшеств, ибо шариатом и мудрыми творцами обширной духовно-нравственной литературы предусмотрено и регламентировано все и навсегда, а потому всякое новшество, не одобренное официально книжниками, лучше других знающими закон, не может быть ни чем иным, кроме ереси.

 

стр. 46

 

Но наряду с этим официальным правилом постепенно установилось и другое, неофициальное, общее для громадного большинства, но тщательно скрывавшееся от посторонних взглядов в сокровеннейших тайниках души каждого. Согласно этому правилу каждый старался жить так, чтобы все, даже и никому ненужные, мелочи быта производили на окружающих впечатление полного соответствия с требованиями шариата и уставной этики. Согласно этому правилу можно подолгу не ходить в мечеть, но для этого надо всегда иметь наготове узр, такую законную отговорку, которая должна быть принята и кази-раисом и подневольным, лишенным своего собственного критерия, общественным мнением; можно нарушать шариатные постановления о посте, но надо делать это так, чтобы об этих деяниях руза хура, нарушителя поста, ничего не знали бы не только соседи, но даже и свои домашние, которые во время первой же семейной перебранки могут случайно или умышленно проболтаться о таком интимном инциденте.

 

Масса случаев таких нарушений всегда была известна большому числу лиц, но о большей части их обыкновенно молчали, ибо одни боялись разинуть рот в виду большого ранга того или другого нарушителя; другие потому, что за собой знали немало подобных же грешков; третьи потому, что не имели возможности доказать известное им с соблюдением всех условий, требуемых в этих случаях регламентом.

 

Поэтому все то, что шариат заклеймил названиями порока, греха и преступления, - всевозможные нарушения канонических правил, употребление опьяняющих напитков, азартные игры, прелюбодеяние, тайная проституция, лихоимство, воровство, ростовщичество, всякий обман в торговле и т. п., не взирая на ужас таких установленных за все это кар, как плети, отрубание кисти руки (за воровство) и побиение камнями, - все это издавна находило себе многочисленные тайные приюты и в закупоренных, закрытых от посторонних взоров ячейках семейных очагов, и в кельях Мадраса и во внутренних покоях ханских дворцов.

 

Вместе с тем народ, склонный если не все, то, по крайней мере, многое поэтизировать, давно уже поэтизировал и многие из наиболее свойственных ему закононарушений, громогласно выразив этим свое сочувствие тому, от чего по-настоящему он должен бы был бежать или отвернуться.

 

Так, например, в одной местной народной песне, где слова сочетаны с заунывным плачущим мотивом, туземец, жалуясь на свою судьбу, говорит, что ночью он отправился к своей возлюбленной; он застал ее уже спящей и потихоньку, без шума, разбудил ее осторожным прикосновением руки; проснувшись и испугавшись возможных последствий,

 

стр. 47

 

красавица стала просить пощадить ее и скорее уйти, ибо иначе их могут услышать или увидеть, и тогда завтра же она будет побита камнями; с тоской в душе он должен был уйти, успев получить только один поцелуй.

 

Эти и подобные им закононарушения, издавна находя себе тайные приюты в укромных уголках, время от времени делали попытки прорваться и наружу, выйти на улицу. Но мусульманин тоже издавна привык думать, что наиболее опасным представляется порок нескрываемый, ибо он легче заражает собой все окружающее. Поэтому издавна же на Востоке возникла должность кази-раиса, который был обязан возможно чаще объезжать город в сопровождении служителей, вооруженных толстыми плетями, наблюдать за исполнением жителями всех требований шариата и уставной этики и на месте же наказывать провинившихся.

 

Шариат предъявлял массу крупных и мелочных требований, всестороннее и добросовестное исполнение которых во всей их совокупности оказывалось невозможным; кази-раис с плетью в руке настоятельно требовал исполнения всего этого, смиренного несения всех этих нравственных и материальных вериг; а пасомое обоими ими стадо делало покорный вид и, тайно злобствуя, приспособлялось к душившим его веригам, на каждом шагу кривя душой в силу необходимости. Поэтому общая картина народной духовно-нравственной жизни сарта того времени сводилась к изуверству и фарисейству с одной стороны и к приниженности, забитости, криводушию и лживости с другой, ибо в области религии и этики плети кази-раиса не могли создать ничего, кроме показного благочестия и показной нравственности.

 

По мере того как наибольшая часть сартов постепенно превратилась, в вышеуказанном отношении, в достаточно однородное и в достаточной мере наружно покорное стадо, пасомое сонмом книжников и кази-раисов, книжники стали все чаще и чаще обращать свое внимание на полудиких, невежественных, даже и с сартовской точки зрения, и, вместе с тем, весьма индифферентных к религии киргиз, бывших тогда мусульманами только по имени.

 

Киргиз того времени допускал некоторое влияние шариата на свою жизнь в области одной только религии, к которой он относился довольно безразлично, в большинстве случаев не зная даже тех молитв, из которых состоит обязательный для каждого мусульманина намаз. Во всех остальных случаях своей семейной, общественной и юридической жизни он, не взирая на номинальное принятие ислама, безусловно отрицая шариат, по-прежнему руководствовался адатом, народным, из

 

стр. 48

 

поколения в поколение устно передававшимся обычаем, не имеющим ничего общего с мусульманским кодексом, ибо адат возник в ту отдаленную эпоху, когда тюрко-монголы были еще язычниками.

 

Такие непорядки, с мусульманской точки зрения, мозолили глаза сонму сартовских книжников, которые издавна делали попытки просветить киргиз и обратить их в истых мусульман⁵³; но попытки эти по большей части имели лишь самый незначительный успех по нижеследующим причинам.

 

Во-первых, вся сила общественного устройства киргиз заключалась в родовом начале, в принадлежности лица к роду, который, имея силу и обязанность защищать отдельное лицо от внешних и внутренних врагов, имел в тоже время и власть ограничивать многие личные права того же лица, почему разного рода внешние воздействия на последнее зачастую оказывались весьма затруднительными. Во-вторых, индифферентный к религии киргиз, отказываясь по большей части слушать мало интересовавшие его россказни сладко и многоречивого самозванного проповедника - сарта, в значительной мере ненавистного ему по старым бытовым счетам, - этот киргиз был в то же время груб, буен нравом и весьма склонен к кулачной расправе, а потому случалось, что, напившись бузы, он бивал надоедавших ему книжников. В-третьих, киргиз издавна был головорез и разбойник, а потому, при царившей тогда политической неурядице, всегда легко мог безнаказанно не только ограбить, но даже и убить в глухой, безлюдной степи, или в еще более глухих и мрачных горах.

 

Поэтому такого рода просветительные и миссионерские попытки сартовских книжников в то время по большой части оставались малоуспешными.

 

Немногочисленными вообще исключениями представлялись лишь те киргизские аулы, зимние стойбища которых находились в непосредственном соседстве с большими сартовскими селениями, причем некоторое, в общем все-таки довольно слабое, воздействие сартовского книжничества несколько усиливалось в случаях установления родства при посредстве браков или каких-либо исключительных, особенно тесных материальных соотношений на почве сопользования землей, совместной пастьбы скота и т. п.

 

Вышеочерченная картина духовно-нравственной жизни туземной народной массы, туземной мусульманской толпы, осталась бы далеко не полной, не законченной, если не упомянуть, хотя бы в самых общих чертах, о былой деятельности ишанов, духовников и наставников своих многочисленных и покорных мюридов; а прежде чем говорить об ишанах,

 

стр. 49

 

в свою очередь, необходимо сказать несколько слов о тасаввуфе, суфизме, ибо все ишаны, по крайней мере ишаны прошлого времени, были носителями и распространителями в народе этого учения.

 

В своей основе тасаввуф (суфизм, иначе называемый европейцами также дервишизмом или мюридизмом), зародившийся, как ересь, еще в первые века ислама, не только не имеет ничего общего с последним, но даже и противоположен ему, ибо ислам проповедует строгий монотеизм, а суфизм являет собой проповедь пантеизма в самом широком значении этого слова. Кроме того, суфизм, отличаясь мистическим направлением, чуждым Корану, рекомендует своим последователям стезю навеянного христианством и буддизмом подвижничества, аскетизма, безусловно, отрицаемого Кораном⁵⁴.

 

Ислам не допускает никаких критических отношений к провозглашенным им, доктринам; самое большее, что дозволяется верующему мусульманину, - это вывод умозаключений, не представляющих противоречий духу Корана, при посредстве аналогий.

 

Суфизм, по крайней мере, в его первоначальном виде, наоборот, дает самую широкую свободу религиозному и юридическому мышлению своих последователей.

 

Ислам есть предание себя Богу, покорность воле Божией, беспрекословное исполнение его велений. Верующий мусульманин-ортодокс может быть только рабом Божиим, ищущим спасения своей души, для которого даже мечта о достижении святости уже сама по себе греховна, ибо святость есть дар, ниспосылаемый Богом лишь его избранникам.

 

Суфизм есть стремление к духовной чистоте (сафа), достигая которой суфи (дервиш) постепенно приближается к абсолютной чистоте или, вернее, к абсолютной святости, т. е., к божеству. Путем непрестанных упражнений в разного рода мистериях и в богоугодных делах он настолько очищает себя от скверны греха, что с течением времени, в этом отношении, может стать равным не только своему пиру (ишану, наставнику), но даже и Богу. С пантеистической точки зрения суфизма это последнее тем более возможно, что все атомы единой мировой материи, вне зависимости от того, в какой внешней форме они фигурируют на арене мировой жизни, считаются в одинаковой мере проникнутыми духовной силой и разумом божества.

 

После продолжительной борьбы между исламом и суфизмом, главным образом в Персии, где народная масса издревле отличалась большой склонностью к свободомыслию и к свободной критике вопросов религии, ислам, не оказавшийся в состоянии совсем подавить суфизм, должен был признать его мусульманским учением⁵⁵.

 

стр. 50

 

В свою очередь и суфисты постепенно сделали много уступок исламу, прикрыв все неуступленное текстами Корана и хадисов⁵⁶, что не представляло особой трудности, вследствие неясности многих мест обоих последних. Таким образом, суфизм, поставленный в необходимость, ради примирения с исламом, многое изменить в первоначальном строе своего учения, постепенно и в значительной мере омусульманился и, подразделившись внутри самого себя на несколько орденов, сделался по наружности как бы сектой ислама.

 

Однако же, не взирая на это, суфизм и до сего времени по существу все еще во многом отличается от ислама в его чистом, ортодоксальном виде. Суфи (дервиш) прошлого времени громогласно отрицал необходимость для себя таких установлений ислама, как намаз (уставная молитва), поклонение меккским святыням, пост и т. п. Нынешний суфи не решается уже на это, но, тем не менее, говорит, что, свершая намаз лишь как требуемый религией, в зикре, в мистической молитве суфиста, он находит то, чего не дает и не может дать намаз: религиозный экстаз и общение души молящегося с божеством.

 

Несмотря на значительность уступок, сделанных исламу, либеральный суфизм долгое время сохранял за собой роль не только замаскированного противовеса, но иногда даже и явной оппозиции схоластической сущности, деревянной неподвижности и излишней суровости многих доктрин ортодоксального ислама, одновременно с чем ишаны, (или пиры), носители и распространители в народной массе учения суфистов, в зависимости от степени либеральности каждого из них естественным образом тоже становились в положение оппонентов клики книжников ортодоксального направления.

 

В старое время таких ишанов было очень много; но, по-видимому, ни об одном из представителей этого направления народная память не сохранила до сих пор таких ярких воспоминаний, как о Машрабе⁵⁷, ученик знаменитого в свое время наманганского ишана Муллы Базара.

 

Машраб, имя которого поныне известно в Кашгаре, в Фергане, в Ташкенте, в Самарканде и в Бухаре, в течение всей своей жизни был бичем книжников, которых он жестоко казнил и речами и звучными стихами, впоследствии собранными в сборник под названием «Мабда-и-нур», за их недомыслие, буквоедство, любостяжание и всестороннее фарисейство.

 

Каждый ишан, прежде чем сделаться таковым, проходил (и ныне проходит) под руководством добровольно избранного им пира (ишана) положенный по уставу того или другого ордена искус, послушничество, непременным условием которого, помимо общесуфистского стремления к достижению возможной степени нравственной чистоты, является

 

стр. 51

 

также безусловное подчинение воли послушника (мюрида) воле наставника (пира). По прохождении всех степеней послушничества, попутно с изучением теории суфизма, достойнейшие мюриды получали (и получают) от своих наставников иршады, преемственные грамоты, снабжающие бывших мюридов правом самим сделаться пирами, наставниками доброхотных мюридов.

 

Выше было уже замечено, что одной из главнейших принадлежностей суфизма всегда был аскетизм. Суфи должен развивать в себе терпение, уменье бороться со всеми присущими ему страстями, умеренность в пище и питье, уменье довольствоваться тем, что имеется, уменье не только покоряться воле Божией, но даже и радоваться всему, ниспосылаемому небом, не исключая всевозможных несчастий.

 

Тем, кто в состоянии достигнуть такой высокой степени нравственного совершенства, рекомендуется факр, добровольная бедность, добровольное отречение от обладания каким-либо имуществом.

 

Но так как истинный, неподдельный аскетизм никогда не был и не может быть посильным для среднего, заурядного человека, а вместе с тем принадлежность к ордену и желание быть не хуже других, в свою очередь, не могли не порождать у суфиев желания если не быть, то, по крайней мере, казаться аскетами, то поэтому и здесь, как и в сфере ортодоксального ислама, в конце концов, в результате получились ханжество, притворство и лицемерие.

 

Особенно крупные последствия это имело в отношении факра, обета добровольной бедности.

 

На этом поприще, как и в других сферах суфистского аскетизма, в свое время было много совершенно искренних подвижников, перед которыми благоговела толпа, ибо, отказавшись от обладания каким бы то ни было имуществом, они по необходимости должны были существовать подаяниями, количества которых, в зависимости от популярности того или другого подвижника, доходили иногда до колоссальных размеров, причем искренние подвижники тратили все накоплявшиеся таким образом богатства на дела благотворительности.

 

Но на ряду с относительно небольшим числом искренних было немало, а с течением времени становилось все больше и больше неискренних, которые постепенно стали обращать все большую и большую часть благих даяний в свою личную собственность, превращая, таким образом, обет добровольной бедности в способ наживы на счет добродушно-доверчивых мюридов.

 

Наряду с этими стяжателями на глазах толпы проделывалось и многое другое. Достаточно сказать, что, в конце концов, среди ишанов появились даже и такие, (в одном из городов Ферганы), которые сделали

 

стр. 52

 

своей профессией, не имеющее ничего общего с основами суфизма, отчитывание неплодных женщин, из которых ни одна сколько-нибудь приглядная не уходила от такого ишана, не изменив своему мужу.

 

Народ все это частью видел, а частью знал; а потому постепенно, параллельно падению достоинства и нравственности большинства ишанов, падали доверие и уважение народной массы к значительной части этих по-своему либеральных наставников и руководителей народа в сфере интимнейших уголков его духовно-нравственной жизни, руководителей, предшественники которых в свое время были вернейшим прибежищем для всего того люда, которого душили вериги, налагавшиеся на него книжниками-ортодоксами, который в (относительно) гуманных, либеральных речах и проповедях пиров былого времени находил бальзам, врачевавшей духовные раны, наносившиеся ему плетями уставного мусульманского изуверства.

 

Это постепенное, но чуть не поголовное падение ишанов было тяжкой, невозместимой потерей для духовной жизни народа, ибо лишаясь бальзама, он лишался вместе с тем и единственной сколько-нибудь здоровой духовной пищи, которую при посредстве ишанов он находил до того времени в уголках духовной темницы, созданной для него руками ортодоксального книжничества, которое, в свою очередь, отнюдь не могло удовлетворить спросы и потребности народного ума и народной души.

 

Изверившись в гражданскую власть, умевшую только давить и обирать народ и не умевшую создать сколько-нибудь сносные формы государственной и общественной жизни, тяготясь веригами, налагавшимися кликой книжников на все сколько-нибудь значительные явления общественной и частной жизни, местное общество или, по крайней мере, та часть его, которая искала мирного убежища для своей души, начинала извериваться, а частью уже изверилась и в это убежище, в полезность духовного общения с ишанами.

 

Естественным последствием такого положения вещей явилась, ко времени нашего прихода сюда, значительная расшатанность всего старого уклада, расшатанность не столько внешней облицовки этого уклада, сколько всего того, что должно было считаться и считалось основными его устоями.

 

А это, в свою очередь, не могло не отразиться на семейном быте, где по существу происходило то же, что и в окружавших его внешних, общественных сферах, ибо все то тлетворное, что фигурировало на арене общественной жизни, проникало оттуда и в семью, которая и в мусульманском обществе, несмотря на некоторую долю замкнутости

 

стр. 53

 

женщины, во многих отношениях более кажущейся, чем действительной, далеко не совсем изолирована от более или менее тесного общения с жизнью общественной.

 

В семье, подобно тому, как и в общественной жизни, на улице, на базаре, в стенах школы, на разного рода сборищах, на всем лежали оковы устава, старавшегося не пускать живую мысль и живое чувство за очерченный и заколдованный им круг.

 

Каждый член семьи, начиная с 7-8 летнего возраста, обязывался жить, т.е. действовать, мыслить и чувствовать по уставу, строго воздерживаясь от всего того, что не было освящено или допущено этим кодексом. Большинство в тайниках своей души не удовлетворялось действительностью: те, которым надлежало покоряться, тяготились тяжкой для них нравственной, а частью даже и физической обузой уставных вериг семейной этики; те, кто по уставу имел право властвовать, наоборот, роптали на житейскую действительность, видимо, тяготившуюся уставом и всячески старавшуюся вырваться из его оков.

 

При беглом взгляде на семью она казалась очень патриархальной: дети казались любящими и уважающими своих родителей; родители казались очень заботливыми в отношении детей; супруги казались живущими в добром согласии.

 

Но все это казалось только, ибо в громадном большинстве случаев в действительности все это было только наружным, показным; все это проделывалось для того только, чтобы внешним соблюдением требований устава, отнявшего у человека право на свободу мысли и чувства, прикрыть фактическое неисполнение многих претивших душе или даже совсем-таки невыполнимых требований.

 

Все это, подобно тому, как и в других сферах туземной жизни, внесло в семью, в сферу интимных соотношений между ее членами, значительную долю неискренности, холодности и даже отчужденности; все это, в конце концов, привело к крайней слабости тех нравственных уз, которые при несколько иных условиях могут значительно более прочно цементировать семейный конгломерат.

 

Обязывая детей быть покорными и почтительными к родителям, быть благодарными им и делать им добро, Коран в то же время, желая сосредоточить все внимание мусульманина только на Боге и на обязанностях в отношении его, желая ради этого удержать верующего от привязанности ко всему вообще мирскому, житейскому, не исключая семьи, старается удержать мусульманина от любви к детям, устанавливая отношения к ним, как к имуществу, отвлекающему от помыслов о Боге.

 

«Знайте, что ваши имущества, ваши дети только искушение...» (Коран 8, 28). «Верующие! из ваших супруг, из ваших детей есть враги

 

стр. 54

 

вам, потому остерегайтесь их ... Имущество наше, дети наши только искушение вам...» (Коран 64, 14). «Богатство и дети — украшение этой дольней жизни; но то, что постоянно, - добрые дела, пред Господом твоим, есть лучшее по отношению к тому, чего чают» (Коран 18, 44) «Обольстительны для людей страстная привязанность к женщинам, к сынам, к полновесным талантам золота и серебра, к отличным коням, к стадам скота, к полям; но это наслаждение только в здешней жизни; прекраснее же жилище у Бога» (Коран 3, 12).

 

Правда, что такого рода отношения к детям, устанавливаемые Кораном, но малосвойственные среднему, обыденному человеку, относительно слабо привились в народной массе, ибо с ними успешно конкурировала созданная суфистами, под несомненным влиянием буддизма и христианства, духовно-нравственная литература, старавшаяся влить в общественную и частную жизнь, между прочим, и широкий поток гуманитарных идей, ратовавшая за братские, любовные отношения не только между членами семьи, но и между людьми вообще, проповедывавшая кротость, ласковость, великодушие, сострадание и всепрощение.

 

Тем не менее, многие из провозглашенных Кораном доктрин отнюдь не способствовали установлению прочных семейных уз, чему не мог способствовать и мусульманский брачный статут, допустивший и освятивший многоженство, вносящее много диссонансов в семейную жизнь, которая и вне этого неблагоприятного для нее условия у всего вообще человечества достигает степени достаточной гармоничности лишь при особо благоприятных условиях.

 

Таким образом, ортодоксальный ислам и суфизм и в отношении семейной жизни оказались идущими далеко не рука об руку; это были две силы, действовавшие под очень тупым углом; а их коротенькая равнодействующая, в смысле соотношений между детьми и родителями, равнодействующая, слагавшаяся, конечно, не без влияния и обычных свойств общечеловеческой натуры, выразилась, в конце концов, в соотношениях почти диаметрально-противоположных тому, чего добивался Коран: в громадном большинстве случаев наибольшая привязанность наблюдалась у родителей к детям, а не у детей к родителям, что нашло себе выражение и в народной поговорке: «Сердце (сердечная привязанность) родителей в детях; сердце детей (ищущих свободы) в поле».

 

При этом в большинстве случаев у детей, даже взрослых, наиболее сердечные отношения наблюдались (и наблюдаются) в отношении матери, а не отца.

 

Помимо чисто физиологических причин, это объясняется еще и тем, что отношения к матери всегда были более просты и естественны, всегда менее подрывались той уставной официальностью, которая в

 

стр. 55

 

большинстве туземных семей является отличительной чертой отношений сына и дочери к их отцу.

 

Кроме того, мать (как жена) и ее дети всегда находились под одним и тем же гнетом главы семьи, мужа и отца, что также служило одной из причин их солидарности.

 

 

Эпоха наших завоеваний

 

Наше поступательное движение из Оренбурга и Омска в недра Средней Азии, продолжавшееся в течение нескольких десятков лет, сначала очень медленное и вялое, а затем, в особенности после снабжения действовавших здесь наших войск скорострельным оружием, постепенно получившее все более и более энергичный и победоносный характер, до конца всего периода этих завоеваний носило на себе отпечаток чего-то стихийного, фатального.

 

Нас влекла сюда та «неведомая сила», которую, быть может, уместно было бы назвать роком, неисповедимой исторической судьбой, ибо мы шли и пришли сюда случайно, без зрело обдуманного плана, без сколько-нибудь разработанной программы наших дальнейших действий, без предварительного ознакомления с географией страны, с языком и бытом туземного населения настроенного по отношению к нам безусловно враждебно, как к завоевателям и неверным, какими мусульмане считают всех, не признающих Мухаммада последним и главнейшим пророком, а провозглашенного им учения божественным откровением⁵⁸.

 

Насколько мы, (понимая это «мы» в самом широком значении), были невежественны по части местной географии, явствует из, нижеследующих фактов.

 

Достоверно известно, что когда покойному К.П. Кауфману⁵⁹ с большим трудом удалось, наконец, испросить согласие Императора Александра II на осуществление Хивинского похода, Горчаков⁶⁰ убедительно просил Константина Петровича, по дороге в Хиву ни в каком случае не трогать Кашгара, дабы не создать этим осложнений с Китаем и с Англией.

 

Неизбежность похода в Хиву предвиделась еще года за три. Поэтому офицерами Генерального штаба производились рекогносцировки Кызылкумской степи, которой нельзя было бы миновать туркестанскому отряду. Однако же, когда наш отряд отправился в поход, то вторую половину пути, начиная от колодцев Арыстан-бел, он шел ощупью, по совершенно неосвещенной местности, и не погиб между

 

стр. 56

 

Адам-Кырылганом и Аму-Дарьей потому только, что в отряде случайно оказалось несколько джигитов-киргиз⁶¹, тоже случайно бывавших раньше когда-то в этих местностях и вспомнивших о существовании колодцев Алты-Кудук, находившихся несколько в стороне от дороги и спасших нас от верной почти гибели в мае 1873 года.

 

Столь же непростительно невежественными мы оказались и в отношении культурной Ферганы, не взирая на то, что с ней в течение нескольких лет мы вели уже постоянные официальные и торговые сношения, а потому имелась полная возможность обладать удовлетворительными маршрутными и другими географическими сведениями. В 1876 году, во время Кокандского похода, наши сведения об этой стране оказались такими же скудными, как и о Кызылкумской степи во время Хивинского похода; мы обладали сколько-нибудь удовлетворительными сведениями лишь о большой дороге между Ходжентом и Кокандом⁶². Когда наш отряд двигался от Маргелана к Намангану, то по сведениям, имевшимся у офицеров Генерального штаба, предстоял, между Маргеланом и Сыр-Дарьей, двухдневный переход по степи без воды. Больших трудов и хлопот стоило снабдить отряд двухдневным запасом воды, которая потом оказалась совсем ненужной, ибо без воды пришлось пройти лишь немного более 20 верст между Язьяваном⁶³ и Дарьей.

 

Кроме того, последствием нашего совершенного незнакомства с тем, что представлял собой Андижан, было весьма бесславное отступление нашего отряда от этого города, названное в официальных документах «обратным наступлением на Наманган».

 

Однако же наш громадный общий военный успех в Средней Азии и страх, нагнанный на местное население нашим оружием, были так велики, что загипнотизированные туземцы не видели ничего, кроме относительно, условно победоносного вступления наших войск в их города и селения, а на самих нас, на выносливую и покладистую русскую душу, все эти и длинный ряд подобных им шероховатостей производили впечатление мелочей, о которых полезнее даже и умалчивать, дабы не вносить диссонанса в общую гармонию горделивого ликования торжествующих русских дружин и их маститых вождей.

 

Когда наши войска приближались к Чимкенту и Ташкенту, среди здешних туземцев ходили, как им казалось тогда вполне достоверные, слухи о том, что русские не похожи на обыкновенных людей; что у них лишь по одному глазу, помещающемуся посередине лба; что у них такие же хвосты, как у собак; что они необычайно свирепы, кровожадны и употребляют в пищу человеческое мясо.

 

стр. 57

 

Когда Чимкент и Ташкент были заняты нашими войсками, здешние сарты имели случай убедиться в ложности распускавшихся среди них досужими людьми слухов о русских и даже более, - вскоре же они увидели, что русские не только не свирепый, а, наоборот, в некоторых отношениях весьма добродушный народ и при том, в лице своих патрициев, настолько тароватый, что бедному человеку около него можно зашибить копейку гораздо легче, чем около своих прижимистых сородичей.

 

Но эти более достоверные сведения о нас долгое время распространялись в народной массе очень слабо и главным образом лишь среди того немногочисленного люда, который так или иначе приходил в непосредственное соприкосновение с нами. Все остальное долгое еще время дичилось и сторонилось нас, относясь к нам постольку же с недоверием, поскольку и с отвращением, как к неверным, к многобожникам⁶⁴.

 

Когда наш отряд двинулся в 1875 году в Фергану, не взирая на наличность там большого числа туземцев, видавших уже и даже лично знавших многих русских, народ и там, ждал одноглазых и хвостатых людоедов, а потому многие жители больших селений и городов при нашем приближении бежали, но, вследствие отмеченной выше их малой подвижности, они бежали по большей части очень недалеко, верст за 5 за 10, причем для многих даже взрослых это была первая далекая поездка за пределы своего города или селения.

 

Так как эпизоды, вроде избиения в Гур-Тюбе безоружных жителей, женщин и детей⁶⁵, были явлением не особенно частым, а потому сведения об этого рода похождениях не могли иметь особенно широкого географического распространения, то поэтому мнения о нас, например, ферганских сартов, на первое время были весьма различными; каждый судил о русских только по тому, что случайно видел или слышал: одни продолжали отстаивать наличность хвостов, маскируемых одеждой; другие, категорически отрицая это, находили, что при такой военной силе русские могли бы всех перерезать, но не перерезали; следовательно они милостивее бухарцев, которые приходили при Мадали-хане и жестоко резали; хотя, конечно, с другой стороны, быть может, это произошло и не от добродушия, а от глупости, которой Милостивый поражает неверных; третьи говорили, что хотя русские побили народа и меньше, чем бухарцы, но сравнивать их с последними все же не годится, грешно, ибо бухарцы мусульмане, а русские кяфиры, неверные; четвертые возмущались крайней невоспитанностью русских начальников разных рангов, которые слишком часто воспламеняются гневом, иногда по совсем пустячным поводам, а воспламенившись,

 

стр. 58

 

ведут себя до крайности неприлично, не только кричат и жестикулируют руками, но даже и топают ногами, чего, как известно, не позволит себе ни один сколько-нибудь воспитанный мусульманин; пятые, не заходя так далеко, утверждали только, что все русские издают какой-то неприятный рыбный запах.

 

Несомненно, однако же, что большая часть по существу весьма не воинственного, миролюбивого и относительно добродушного туземного оседлого населения, быстро научившись различать среди вторгнувшихся в страну завоевателей плебеев и патрициев, на первых же порах вполне сознательно отдавала справедливость относительным добродушию и гуманности представителей высших классов, у которых даже н в течение героической, завоевательной эпохи часто находила защиту от разного рода насилий, производившихся нижними чинами наших войск.

 

Вместе с тем, эти относительные добродушие и гуманность некоторых наших представителей и тогда уже понимались населением лишь условно и только в мирное время, ибо русские солдаты так беспощадно стреляли и кололи штыками, что соперничать с ними, в особенности после того, как их вооружили скорострельными винтовками, не представлялось возможным.

 

Таким образом, после занятия Чимкента, Ташкента, Ходжента, Ура-Тюбе, Джизака и Самарканда слово «русский» вселяло тот «спасительный» страх, который впоследствии долгое время обеспечивал нам относительное спокойствие и внутри края и на его границах. Этот страх был так велик, что долгое время не только мужчины, но даже русские женщины безбоязненно ездили по вновь завоеванному краю в одиночку на сартовских арбах, останавливаясь на ночлеги иногда в очень глухих сартовских кишлаках (селениях), причем почти не было случаев не только каких-либо насилий, но даже и мало-мальских обид или притеснений.

 

Справедливость требует сказать, что с чувством этого «спасительного» страха туземное население относилось тогда не к одной только нашей военной силе, но и к нашей административной власти, водворявшейся здесь вслед за тем, как смолкали последние выстрелы.

 

Наш тогдашний уездный начальник, (не говоря уже о военном губернаторе), строевой офицер, случайно и то лишь по необходимости превратившийся в администратора, снабженный тогда относительно широкими полномочиями, в глазах народа всецело являл собой прямого заместителя бека или хакима ханских времен, окруженного в народном представлении ореолом больших авторитета и власти.

 

И этот ореол в течение нескольких лет тоже служил нам верную службу: население веками привыкшее или, вернее, ханским правительством

 

стр. 59

 

приученное если не уважать одну лишь грубую силу, то, по крайней мере, легко ей подчиняться, боялось уездного начальника, а потому на первое время последний не знал ни неисполнения его приказаний чинами туземной администрации, ни недоимок, несмотря на то, что тогдашнее материальное благосостояние народа отнюдь не было выше теперешнего, а количество денежных знаков обращавшихся среди населения, было, безусловно, меньше, чем теперь.

 

Такие соотношения между народом и русской администрацией в значительной мере поддерживались еще и тем, что большая часть наших уездных начальников того времени старались окружать себя возможно большей помпой; так, например, поездки по вверенным им районам они совершали в сопровождении громадной и совершенно ненужной свиты. Такое направление поощрялось высшей местной властью воображавшей и утверждавшей, зачастую с весьма небескорыстными целями, - (в смысле получения сумм на так называемую представительность), что престиж русской власти в крае может держаться только на внешнем блеске, на помпе, что, как увидим ниже, было заблуждением и дало много отрицательных результатов.

 

Таких заблуждений и ошибок, в особенности на первое время, было много, а являлись они, прежде всего, в результате взаимного непонимания русских и сартов, ибо мы не знали их, а они не знали нас; мы, вследствие нашей обычной инертности и малой культурности, долгое время не хотели отнестись к туземному миру, как к интересному объекту изучения, и пытались в своих канцеляриях решить административное уравнение с тысячью неизвестных; сарты, за исключением туземной администрации и той части торговцев, которая непрестанно соприкасалась с нами, сторонились нас и тоже мало интересовались нами, так как долгое время жили надеждой на то, что мы, подобно прежним местным завоевателям, натешившись своими военными успехами, рано или поздно уйдем восвояси.

 

Мы не знали туземного языка и не хотели ему учиться, довольствуясь услугами никуда негодных, невежественных и вороватых переводчиков, по большей части татар и оренбургских или сибирских киргиз, не знакомых с местными наречиями, в значительной мере разнящимися от языков татарского и киргизского.

 

Невежественность этих посредников, тоже не находивших нужным знакомиться с местными наречиями, была такова, что волостные управители и казии, получая бумаги, написанные этими переводчиками, весьма часто не были в состоянии понять что-либо из написанного, причем было несколько случаев, когда наш (русский) суд впадал в грубые

 

стр. 60

 

ошибки, осуждая безусловно невинных людей, благодаря только невежеству тех толмачей, услугами которых приходилось пользоваться.

 

Вместе с тем, вследствие нашего поголовного незнания туземных наречий, никакого контроля над переводчиками не было и не могло быть. Переводчик излагал дело так, как ему нравилось или требовалось, и народ вскоре же убедился в том, что тыльмач всесилен, ибо во многих случаях решение того или другого дела зависит от того, что и как скажет этот тыльмач. Давно привыкший к продажности ханской администрации, туземец в самом непродолжительном времени убедился в неменьшей продажности и переводчиков, состоявших при наших должностных лицах и учреждениях, и стал их подкупать. Многие переводчики, часто не гнушавшиеся исполнением очень некрасивых поручений своих патронов, а потому сумевшие занять положение нужных людей, сумели составить себе целые состояния.

 

За этими «нужными» и для нас и для туземцев людьми вскоре установилась столь некрасивая репутация, что звание переводчика, совмещавшее в себе представления о невежестве, пролазничестве и продажности, сделалось почти позорным, и потом, много времени спустя, сколько-нибудь приличные люди старательно уклонялись не только от занятия этих должностей, сопряженного с необходимостью именоваться переводчиком, но даже и от временного, случайного исполнения переводческих обязанностей.

 

Удовлетворяясь услугами безусловно негодных переводчиков и долгое время не признавая полезности и желательности нашего личного ознакомления с туземным языком, мы столь же индифферентно относились и к изучению окружавшей нас туземной жизни, где все почти было нам и неизвестно и непонятно. Поэтому мы очень охотно удовлетворялись готовыми формулами, услужливо преподносившимся само зваными знатоками туземного мира, не знавшими ни языка, ни религии, ни быта, ни истории туземца и видавшими последнего лишь из окон своих квартир или канцелярий.

 

Если у туземца все сведения о нас долгое время не шли дальше уверенности в том, что от всех русских пахнет рыбой, то и мы в свою очередь тоже долгое время не шли далее воспринимавшихся от самозваных знатоков нелепых и зачастую противоречивых восклицаний, вроде того, что «Все сарты фанатики»! «Сарты весьма добродушны и гостеприимны»! «Сарты невероятно скупы и алчны»! «Сарты прекрасные садовники и конюхи»! «Сарты не имеют никакого понятия об агрономии и животноводстве»! «Сарты чрезвычайно развращенный народ»! «До нашего прихода сюда сарты не знали ни пьянства, ни проституции»!

 

стр. 61

 

Изо дня в день, повторяя этот и подобный ему вздор, мы постепенно привыкали к нему, привыкали думать, что все-таки кое-что знаем и смыслим, привыкали гнать от себя мысль о необходимости более солидных отношений к делу и чем дальше, тем все больше и больше запутывались в хаосе, возникшем на почве наших собственных - невежества, малой культурности и самомнения.

 

Таковы были, в общих чертах, наши отношения к туземному миру.

 

Почти такими же были и те отношения, которые на первое время установились у туземцев к нам.

 

С нами соприкасались, нас изучали (и, конечно, с одними лишь чисто практическими целями) чины туземной администрации, никогда не являвшие собой сливок туземного общества, относительно мелкие торговцы, торгаши, гнавшиеся за скорой и легкой наживой около русских, у которых, как это казалось туземцам на первое время, денег куры не клюют, мастеровые и чернорабочие, бывшие на первых порах такого же мнения о нашем, чуть не поголовном, якобы, богатстве. Очень экономные и даже прижимистые в своей частной жизни, привыкшие считать свои личные расходы на чеки (гроши), туземцы не могли, конечно, на первое время, пока не присмотрелись поближе, не удивляться тому, что, например, русский офицер, даже в маленьких чинах, охотно платил 20 к. уличному мальчишке, сартенку, за то, что тот держал или водил его верховую лошадь у крыльца дома или на базаре в течение каких-нибудь 15-20 минут.

 

Впоследствии, когда мнимые богачи начали усиленно делать займы у тех же туземцев, причем не всегда аккуратно уплачивали эти долги, мнение о нашем богатстве, как и вообще мнение о нас, значительно изменилось; но на первое время каждый русский представлялся туземцу с двумя большими карманами: один всегда туго набит деньгами, а в другом всегда заряженный револьвер.

 

Итак, вокруг нас группировались, нас окружали, изучали нас и интересовались нами главным образом лишь туземная администрации и торгаши, сомнительные элементы туземного общества, которые жадно и настойчиво тянули руки к власти и к деньгам, к тому, перед чем туземец средней руки, не поднявшийся выше уровня толпы, привык преклоняться в течение длинного ряда предшествовавших веков, когда властная рука ежечасно попирала и божеские и человеческие законы, а деньги, отворяя любую дверь, успешно конкурировали с властью, зачастую сводя ее на нет.

 

Все остальное, - туземная интеллигенция, которую выше мы позволяли себе назвать «книжниками», наиболее солидная часть торгового

 

стр. 62

 

класса и наибольшая часть земледельческого, льстя себя надеждой, что мы скоро уйдем отсюда восвояси, отнюдь не интересовались нами и не только не думали о сближении с завоевателями, но, наоборот, упорно сторонилась нас, причем многие представители этого большинства, с нескрываемым презрением относясь к меньшинству, юлившему около русских, гордились тем, что их ноги не ступали на территорию русских городов, а языки не осквернялись произнесением слов языка неверных.

 

Таким образом, вслед за нашим приходом в край, между нами или, вернее, между нашим местным правящим классом и народом образовалась тесно сомкнувшаяся вокруг нас и разобщившая нас от народа и народной жизни стена, составившаяся из туземной администрации, торгашей и переводчиков. Народ сносился с нами через эту непроницаемую для него стену, а мы видели глазами, слушали ушами и, к стыду нашему, думали лукавым и хищным умом этой живой стены, постепенно утолщая ее разными способами.

 

В течение эпохи наших завоеваний генералы, штаб- и обер-офицеры действовавших здесь наших воинских частей превращались в местных администраторов лишь в силу настоятельной необходимости, за неимением другого контингента для замещения административных должностей, причем в их распоряжении не было ни необходимых знаний, ни сотрудников, знакомых с языком, с бытом и с историей туземного населения, жизнь которого во многих отношениях являет собой совсем особый, оригинальный нам мир.

 

Вместе с тем на каждом шагу возникали весьма важные вопросы, разрешить которые, за необладанием необходимыми для того знаниями, не мог никто из тогдашних русских туркестанцев. Вместо того, чтобы немедленно же приступить к возможно широкому и тщательному изучению вновь завоеванной окраины, стали обращаться за советами и указаниями к тем из туземцев, которые, произведя благоприятное внешнее впечатление на то или другое начальствующее лицо, проявляли видимую готовность служить этому лицу, разумеется, преследуя при этом лишь свои личные цели и выгоды, главным же образом стремясь захватить в свои руки влияние на народ, подавляя последний представлением о их действительной или кажущейся близости к высшей местной русской власти, а следовательно, и о их могуществе, чему в значительной мере способствовала та чрезмерная, имевшая столь же некрасивую, сколь и нелегальную подкладку, щедрость, с которой даже за самые сомнительные заслуги раздавались награды в виде почетных халатов, медалей и даже орденов⁶⁶.

 

стр. 63

 

В течение первых десяти лет после завоевания Ташкента мы успели своими руками создать многочисленную клику так называемых «влиятельных» или «почетных» туземцев, клику бюрократической (среди туземной администрации) и финансовой (главным образом среди подрядчиков) вновь испеченной аристократии, недавней шушеры, включительно до мелких лавочников, арбакешей (извозчиков) и конюхов, одетых в почетные халаты и увешанных медалями.

 

Мы своими руками неустанно утолщали эту живую стену, уже стоявшую между нами и народной жизнью; мы искусственно плодили клику мошенников, нагло обворовывавших народ и столь же нагло обманывавших нашу подслеповатую, глухую, немую и не совсем чистую на руку администрацию, мошенников, ловко отводивших глаза этой администрации от всего того, что ей следовало бы видеть и знать.

 

Все сколько-нибудь благомыслящие и сторонившиеся нас туземцы покачивали головами, удивляясь слепоте «неверных» и их неумению или нежеланию отличать белое от черного; а мы упорно продолжали свое, ибо это нам нравилось, а для многих из нас было даже и выгодно.

 

Не зная народа, смотря на него глазами окружавшей нас живой и лживой стены, повторяя стереотипы, сочиненные нашими самозванными знатоками туземной жизни и заставляя себя верить в то, что нам нравилось, что тешило наши невысокие инстинкты, мы старались уверить и себя и других в том, что здесь, в Средней Азии, где мы обязаны «высоко держать знамя русского дела и русских интересов», в глазах «полудиких азиатов» наш престиж нельзя поддержать, не окружив себя, представителей русской власти, хотя бы частью той помпы, которой были окружены наши предместники ханских времен и необходимой деталью которой является антураж, а лучшим материалом для последнего могут служить почетные туземцы, одетые в нарядные халаты с медалями.

 

Это с одной стороны.

 

С другой стороны, среди той туземной мрази, которая льнула к нам и всеми, иногда самыми непозволительными способами, до сводничества и ссуживания деньгами, нагло выхваченными из народного кармана включительно, выслуживалась перед нами, среди этих подонков туземного общества, чем дальше находилось все большее и большее число негодяев, у которых многие из нас были в долгу.

 

Время от времени необходимо было уплачивать хоть части этих греховных долгов, дабы не лишиться желанных услуг, причем простейшим способом такой расплаты оказалось включение этих и подобных им кредиторов в списки, ежегодно представлявшиеся уездными начальниками губернаторам, а губернаторами генерал-губернатору, у

 

стр. 64

 

которого испрашивали награждения халатами, медалями и орденами почетных, влиятельных и полезных для русского дела туземцев.

 

Народ видел и знал все это и, конечно, не мог одобрительно относиться к подобного рода явлениям.

 

Тем не менее, по причинам, о которых, будет упомянуто в дальнейшем изложении, симпатии к нам значительной части туземного населения долгое время заметно возрастали, одновременно с чем замечалась также и быстрая перемена в сфере взаимных отношений между местными общественно-политическими фракциями, раньше отличавшимися, как об этом было уже упомянуто выше, хроническим антагонизмом, время от времени обострявшимся под влиянием общего государственного неблагоустройства, случайных смут и усобиц, а иногда даже и натравливания одних на других, производившегося с разными целями теми, в чьих руках была власть, что имело место, например, в Фергане в правление Худояр-хана, в отношении сартов и кипчаков.

 

Вторжение в страну завоевателей заставило временно забыть эти старые племенные, политические и экономические счеты, а особенности постепенно устанавливавшегося нового строя местной жизни под ферулой⁶⁷ русского закона и русской власти, пред лицом которых сарты, киргизы, кипчаки и др. являлись в большей или меньшей мере равноправными объектами предержания, упразднив ту почву, на которой возрос этот антагонизм былого времени, исключали, вместе с тем, и причины его возрождения.

 

Таким образом, завоевание нами Туркестанского края в среде туземного мусульманского населения прежде всего сказалось в ослаблении прежнего антагонизма между местными общественно-политическими фракциями, в примирении их между собою, в крупном шаге к объединению всего местного мусульманского населения под влиянием иноземного владычества.

 

Но кроме этого основного импульса, кроме, так сказать, общей политической беды, тому же объединению местных мусульман, вслед за завоеванием края и его умиротворением, большую службу сослужили и многие частные последствия этого умиротворения. Так, например, многие из торговцев-сартов, раньше не решавшихся оперировать в киргизской степи, где в ханские времена не только их имущества, но даже и самая жизнь были далеко не гарантированы от всевозможных случайностей, с водворением в крае русской власти и относительного порядка начали безбоязненно и все в большем и большем числе проникать в эту степь, завязывая широкие знакомства среди киргизского населения и постепенно расширяя здесь круг своей торговой деятельности.

 

стр. 65

 

Вслед за торговцами и часто под их покровительством в ту же умиротворенную киргизскую степь стали все в большем и большем числе пробираться сарты-книжники в роли насадителей мусульманского благочестия. Они являлись сюда главным образом в качестве имамов (настоятелей) мечетей, школьных учителей и продавцов книг, причем многие из них, будучи мюридами (послушниками, учениками) наиболее популярных ишанов, являлись также и предтечами сих последних, рекламируя среди киргиз ученость и благочестие своих патронов и подготовляя таким образом больший или меньший успех в деле вербования новых мюридов среди киргиз при последующих личных посещениях степи самими ишанами, которые впоследствии, пользуясь удобствами, возникшими на почве водворения здесь русской власти, прежде всего гарантировавшей относительную неприкосновенность личности и принадлежащего ей имущества, стали обращать все большее и большее внимание на неофитов-кочевников, ибо усердие последних, выражавшееся в щедрых подарках деньгами, скотом и даже девушками, делавшимися женами зачастую престарелых ишанов, было неизмеримо больше усердия сартов, давно уже начавших извериваться в ученость, мудрость, бескорыстие и благочестие своих духовных наставников.

 

На почве этих и подобных им новых соотношений в сферах торговой, промышленной и духовной жизни начал постепенно таять прежний антагонизм, разобщавший местные фракции. Этот антагонизм постепенно, но относительно довольно быстро начал уступать место обратному явлению, возникновению материальных и нравственных уз (напр., при посредстве браков), легших в основании постепенного духовного объединения всего вообще туземного мусульманского населения.

 

Тем временем смолкли последние, в течение многих лет неумолкавшие выстрелы, и были написаны и подписаны последние, по обыкновению напыщенные и раздутые, реляции о наших «победах» в Фергане⁶⁸.

 

Одновременно с покорением последней, для коренных областей вновь завоеванного края прекратился героический, завоевательный период. Настал период гражданский, за время которого во всем вообще быте туземного населения произошло много крупных перемен и в материальном и в интеллектуальном отношениях.

 

Переходя далее к рассмотрению пережитой населением интеллектуальной эволюции, для удобства исследования и изложения мы подразделим эту почти тридцатилетнюю эпоху на два периода, первый и второй.

 

стр. 66

 

Первый период интеллектуальной эволюции

 

Попутно с водворением во вновь завоеванном крае русской власти, здесь постепенно, одно за другим, начали возникать учреждения наших различных гражданских ведомств, функционирование и житейская практика которых, во-первых, знакомили туземцев с основами и особенностями наших гражданственности и культуры, а во-вторых, прямо или косвенно влияли и на многие стороны их собственной жизни, что, в конце концов, заставило их отказаться от надежды на наш добровольный уход из края и помириться с мыслью о неизбежности если не сближения с нами, то, во всяком случае, совместной жизни под туркестанским небом.

 

Наименьшее впечатление, по-видимому, произвело на туземцев устройство нашего административно-полицейского (или как раньше называли военно-народного) управления, ибо, во-первых, территориальное деление областей на уезды и волости в большинстве случаев совпадало с таким же приблизительно делением ханского времени, а, во-вторых, это новое административное устройство, по крайней мере на первое время, и по существу имело много общего с прошлым, так как главнейшие функции уездного начальника были очень близки к функциям ханского хакима (или бека), вследствие чего туземцы преемственно стали называть и до сего времени называют уездных начальников хакимами.

 

Неизмеримо большее впечатление произвели на туземцев такие учреждения, как почта и телеграф, которыми, вслед за их осуществлением, начали широко и чрезвычайно доверчиво пользоваться главным образом торговцы.

 

Туземцы в буквальном смысле слова восторгались той абсолютной быстротой, с которой оказывалось возможным посылать и получать разного рода сведения по телеграфу, и той относительной быстротой, с которой стало возможным доезжать до Оренбурга или до Троицка⁶⁹ на почтовых.

 

Когда телеграфные конторы открывались в городах Ферганы, занятой после двух других областей⁷⁰, местное городское население, в особенности же торговцы, были уже наслышаны об этом учреждении от своих ташкентских и ходжентских родичей и знакомых. Поэтому в первые дни существования здешних телеграфных контор они работали почти без перерыва: туземцы, несмотря на свою большую расчетливость, торопились посылать нужные и ненужные телеграммы, дабы

 

стр. 67

 

лично, воочию убедиться в правоте доходивших до них слухов о той невероятной быстроте, с которой русские передают всевозможные сведения по своим проволокам.

 

С неменьшим удивлением отнеслись туземцы и к тому факту, что деньги и посылки, доверчиво сдаваемые ими совершенно неизвестному лицу, какому-то, очевидно, мелкому и бедному почтовому чиновнику, не только никогда не пропадают, но, наоборот, всегда в целости доходят по назначению в очень короткий срок.

 

Эти факты, к которым мы давно присмотрелись, на туземцев, выросших среди правонарушений и бесчинств ханского правительства, производили глубокое, неотразимое впечатление, заставляя их волей-неволей признать относительное совершенство нашей машины, нравственную высоту нашего закона и право значительной части русского служилого люда на полное доверие.

 

Эти маленькие факты из жизни таких маленьких и загнанных учреждений, как уездные почтовые и телеграфные конторы, в свое время сослужили великую службу русскому делу в крае, приучая туземное общество доверчиво относиться к тем учреждениям, которым народ вверял свои трудовые деньги и свои документы, причем попутно с этим с первых же шагов водворения здесь нашей гражданственности подготовлялся нравственный и материальный успех и других, в особенности же финансовых учреждений, каковы казначейства, банки и проч.

 

Справедливость требует, однако же, отметить наряду с вышесказанным и тот факт, что поскольку туземцы отдавали должное нашим почтовым учреждениям, являвшим собой один из первых даров или благ русской гражданственности, постольку же их невольно коробило от разного рода инцидентов на почтовых станциях, куда они являлись в качестве проезжающих, и после того, как высшее начальство, многократно старалось уверить их, что отныне туземцы такие же подданные Белого Царя, как и природные русские.

 

Русский свободно доезжал на почтовых⁷¹ от Ташкента до Оренбурга в три недели. Сарт ехал месяц, а то и полтора. Если же необходимость заставляла очень торопиться, то приходилось платить большие деньги почтовым старостам для того, чтобы находились свободные лошади.

 

Впоследствии сарты изыскали и иной путь спасения: сарт подыскивал себе попутчика, русского офицера или чиновника, едущего по казенной надобности, с так называемой казенной подорожной⁷². Русский вносил в это предприятие казенную подорожную, к которой иногда присовокуплял и меньшую часть денежных путевых расходов; сарт

 

стр. 68

 

брал на себя или все денежные расходы или большую часть их и тогда ехал быстро.

 

Но и этот способ не всегда оказывался удовлетворительным, ибо чисто случалось, что русский тура напивался дорогой и колотил своего попутчика.

 

Если на почтовой станции, кроме проезжающих сартов, никого не было, староста, конечно за должное вознаграждение, охотно ставил им самовар и оказывал обычные в этих случаях услуги. Но вот к станции подъезжает большой тарантас, из которого выходят русский тура, его жена и дети. Все они входят в комнату для проезжающих. Дама имеет усталый вид, садится на жесткий, обитый кожей диван, брезгливо смотрит на сартов и говорит что-то старосте на своем непонятном языке. Весьма снисходительный раньше, староста сразу делается очень [рубым и, не дав допить чая, гонит сартов на двор, где после долгих размышлений они приходят к убеждению, что если высшее начальство старалось уверить их в равноправности с русскими, как подданными Белого Царя⁷³, то, конечно, имело к тому основания, но что эта равноправность должна рассматриваться лишь как теоретическая тенденция, практическое значение которой зависит в данном случае от настроения русской дамы и почтового старосты.

 

И так почти во всем, почти на всех стезях общественной и служебной жизни.

 

И несмотря на это, сарт долгое еще время преклонялся пред совершенством нашей машины и одухотворяющего ее закона, а попадая в положения, подобные вышеописанному, старался думать, что это не более, как случайности, зависящие от индивидуальной недоброкачественности тех или других лиц.

 

Как ни велик был нравственный успех таких учреждений, как почта, телеграф и даже наш прежний местный дореформенный суд⁷⁴, отличавшийся многими крупными недочетами, как ни велик был этот успех, в смысле мирного завоевания симпатий к нам среди некоторой части населения, главным образом среди торгового класса, но апогей этого явления был достигнут несколько позже, когда введение выборного начала и реорганизация податного дела заставили громадное большинство населения, весь многочисленный земледельческий класс, открыть, наконец, глаза и осмотреть нас более или менее пристально и внимательно.

 

Введение выборного начала, при котором народные судьи, (казии

 

у оседлых и бии у кочевников), волостные управители и сельские (или

 

аульные) старшины избираются самим населением и лишь утверждаются

 

стр. 69

 

в должностях подлежащими чинами русской администрации, губернаторами и уездными начальниками, несомненно, не могло не привлечь к нам некоторой доли симпатий многочисленного сельского, земледельческого класса, ибо безличное, бесправное и всеми обиравшееся при ханском правительстве, сельское население получив такое крупное гражданское право, как право избирательное, гарантирующее ему возможность некоторого участия в делах управления, воспрянуло духом, почувствовав под собой некоторую почву, а внутри себя некоторую долю нравственной, гражданской силы. Поэтому оно, не взирая на злобное шипенье нашей оппозиции, книжников, продолжавших упорно сторониться нас, и не взирая даже на продолжавшееся и продолжающееся обирание народа, не могло не смотреть относительно любовно на ту руку, которая дала ему это избирательное право.

 

Особенно же большое значение имело введение выборной системы для кочевого населения, где до того времени общественный быт держался на устоях родового начала, при котором наиболее родовитые и богатые люди держали в своих не всегда чистых руках и материальную и юридическую жизнь народа.

 

Выборное начало нанесло решительный удар этому старому порядку вещей, ибо народ, имевший старые счеты с родовичами, изверившийся в их готовность служить интересам бедного люда и возлагавший надежды на свою собственную среду, (что, конечно, далеко не всегда оправдывалось), в этой последней стал искать себе официальных представителей, весьма часто поступаясь при этом интересами и целостностью рода, которая при новых условиях утратила наибольшую часть своего прежнего практического значения.

 

Подобные этим результаты дало и введение податной реформы. Несмотря на многие шероховатости частностей этого дела, вроде объедания и обирания землемерами сельских старшин и волостных управителей, которые восстановляли такие нарушения их личных бюджетов на счет народного кармана, народ все-таки видел в существе этой операции стремление русской власти упорядочить податное устройство, устранив из него все то, что, будучи нежелательным с точки зрения государственного фиска, во многих отношениях являлось вместе с тем стеснительным и для населения, что имело, например, место при хераджной системе⁷⁵, когда туземец не смел убрать с поля обмолоченный и провеянный уже хлеб, часто гноя его под дождем до тех пор, пока не явится сборщик податей, не обмерит хирмана⁷⁶ и не определит той части зерна или ее стоимости, которая должна поступить в казну в качестве хераджной подати.

 

стр. 70

 

Это благоприятное для нас общее первоначальное впечатление, произведенное на туземное население податной реформой⁷⁷, (по крайней мере, в Фергане, где реформа, была введена раньше, чем в двух остальных областях), в частности, усугублялось тем обстоятельством, что некоторые из уездных начальников, в качестве председателей уездных поземельно-податных комиссий, стоя на страже интересов казны, вместе с тем проявили несомненную и очевидную для туземцев заботливость и об их интересах.

 

Наряду с большим числом стяжателей и грабителей, из которых большинство остались безнаказанными, среди представителей русской администрации было все-таки несколько таких, которых народ чтил за недюжинный ум и за еще более недюжинную душу. Народ, привыкший видеть в ханских хакимах притеснителей и грабителей, не мог не ценить тех, в ком встречал противоположные качества.

 

Так было, например, в Фергане с П.В. Аверьяновым⁷⁸, простота образа жизни и обращения, доступность, человечность, правдивость и безукоризненная честность которого так резко бросались в глаза населению, что среди последнего одно время ходили даже слухи о том, что он хасыль, т.е. достигший одной из первых степеней святости, когда человек приобретает способность являться во сне другим людям и предупреждать их о грозящей опасности.

 

Наличности среди администрации небольшого числа лиц этого разряда оказывалось достаточным для того, чтобы туземцы временно закрывали глаза на действия других, оставаясь при убеждении в совершенстве нашей государственной машины и в высоте нашего закона.

 

Следует упомянуть также и о том, что к нам, в особенности на первых порах, в разных слоях туземного населения тяготели: значительное число молодежи обоих полов и все те, кому претили мелочные и малоосмысленные требования местного мусульманского домостроя.

 

Здесь необходимо припомнить в общих чертах то, что выше было сказано о строе духовно-нравственной жизни туземного общества накануне нашего прихода в край.

 

Масса людей тяготилась во многих отношениях действительно тягостными в то время условиями жизни; одних угнетали непрестанные поборы, бесчинства и самоуправство клики правительственных агентов; других возмущала наглая продажность казиев; третьи не могли без содрогания не только видеть то и дело совершавшиеся казни, но даже и слышать о них; четвертые тяготились неизбежной тогда необходимостью лицемерить в сфере показного выполнения по существу невыполнимых требований мусульманского домостроя, оснащенного века-ми установившимися местными обычаями.

 

стр. 71

 

Масса людей тяготилась всем этим; но мысль, прочно замкнутая в тиски шариата и совершенно разобщенная с жизнью остального мира, долгое время томилась, не находя никакого выхода из этого заколдованного круга.

 

Наш приход в Среднюю Азию внезапно, нежданно-негаданно для всего местного люда, внес крупные перемены в это положение, пробив широкие бреши в толстой стене, отделявшей до того времени этот полусонный, замкнутый мирок от неугомонно-шумного мира европейской цивилизации, причем все это отразилось главным образом на духовной, интеллектуальной жизни оседлого населения, сартов, ибо та же сфера жизни кочевников, не замкнутая в тиски шариата, находилась в относительно лучших условиях.

 

Водворяясь во вновь занятом крае, русская власть была поставлена в неизбежную необходимость ввести большие перемены в сфере юридической жизни туземного населения: оставив последнему так называемый народный суд, т.е. суд казиев, решающий дела по шариату у оседлого населения, и суд биев⁷⁹, решающий дела по адату у кочевников, русская власть должна была значительно ограничить юрисдикцию этого суда, изъяв из его ведения значительное число уголовных, а частью и гражданских дел и предоставив этому суду карать, согласно шариата и адата, лишь и те право и закононарушения, которые наказуемы по силе нашего кодекса, и налагать лишь те роды наказаний, которые допущены русским законом.

 

Таким образом, оказались упраздненными кази-раисы, побиение камнями, отсечение рук, плети, все то, на чем при ханском правительстве держалось здание показной нравственности и показного благочестия, чем сдерживались порывы так называемых общественных темпераментов, что заставляло любителей женщин, вина и азартных игр тщательно скрывать свои похождения в укромных уголках, под покровом темных ночей.

 

Как только кази-раис с его плетью, нещадно бившей раньше туземца за пьянство, за несоблюдение поста и за непосещение мечети, оказался упраздненным, люди с темпераментом, увидев себя свободными и более не наказуемыми, дали волю своим вожделениям.

 

Мужчины толпами шли в открывшиеся нами питейные заведения. Женщины и девушки охотно шли на содержание к русским. В одном из городов Ферганы, через несколько месяцев после его занятия нами, дочь бывшего кази-раиса вступила в сожительство с русским чиновником. Жены уходили от мужей, а дочери от родителей и поступали в дома терпимости, издеваясь над теми, кто еще несколько дней тому назад мог вывести их за город и побить камнями. Мечети стали пустеть.

 

стр. 72

 

Случаи почти нескрываемых нарушений шариатных постановлений о посте стали встречаться все чаще и чаще. Многие, лишь ради соблюдения приличий за 30-40 коп. брали от наиболее услужливых и покладистых книжников риваяты, выписки из статей шариата, согласно которым недержание поста, в виду тех или других обстоятельств, оказывалось законным. Значение и авторитет ишанов, а равно значение Мадраса, высшей мусульманской школы, рассадника мусульманских знаний и благочестия, начинавшего тоже заметно пустеть, падали, таяли на глазах у всех.

 

Так праздновали свою свободу наиболее свободолюбивые туземцы, носившие при этом внутри себя тот или другой темперамент, ибо так же всегда и везде ликовал всякий раб, почуявший свободу; та же или почти так же и раньше праздновал свою свободу всякий человек, всякий народ, которого умышленно и злонамеренно, заставляли долгое время носить тяжкие, несвойственные ему нравственные вериги.

 

Ишаны, книжники, фарисеи, лицемеры разных возрастов и разных общественных положений, старики и старухи, все те, кто стоял в рядах оппозиции новому порядку вещей, кляли нас за слабость и излишнюю гуманность нашего закона, не допускающего ни побиения камнями, ни отсекания рук, ни плетей; они кляли нас за то, что мы, якобы, ведем народ по пути неверия и безнравственности; за то, что мы, якобы, прививаем народу пороки, которых он раньше не знал, причем всегда тщательно умалчивалось о том, что все эти пороки и раньше имели широкое распространение, но лишь старательно прятались по разным щелям и норам от кар, уготованных местным домостроем. Они кляли и народ за то, что он, тяготея к неверным, отступился от старины и от веры отцов; они грозили народу гневом Божиим и скорым пришествием Антихриста (даджаль). Но народ, или, по крайней мере, значительная часть его, ради приличия делая сокрушенный вид и столь же сокрушенно вздыхая, внутренне хихикали при упоминании об Антихристе, а все те, кто праздновал свою свободу, не успев еще вдоволь натешиться ею, бежали от этой злобной воркотни и от всего того, что напоминало ненавистные тиски книжнического, показного благочестия.

 

Попутно с этим и в материальном быту большей части туземного населения происходили крупные перемены, вызванные нашим водворением в крае и вместе с тем прямо или косвенно увеличивавшие среди туземцев число если не руссофилов, то, во всяком случае, лиц, коим наше присутствие здесь приносило очевидные выгоды.

 

Одновременно с нашим водворением в Средней Азии и впоследствии, по мере постоянно продолжавшегося (и поныне продолжающегося)

 

стр. 73

 

увеличения численности местного русского населения, все большее и большее число туземцев находили на рынке труда усиленный спрос на личный труд, находили новые и при том усиленно оплачивавшиеся заработки в качестве домашней прислуги, ямщиков, извозчиков, разносчиков разных продуктов, а главным образом чернорабочих и мастеров при устройстве быстро, один за другим возникавших и постепенно ширившихся русских городов, причем чернорабочий, получавший до нашего прихода сюда от 10 до 15 коп. в день, стал получать от 20 до 25 коп.⁸⁰, плотник и штукатур с 30-40 коп. перешли на 60 и даже 80 к., а работник (слуга), получавший до того времени у состоятельного сарта 19 руб. (10 тиллей)⁸¹ в год с очень скудными пищей и одеждой, нанимаясь в услужение к русским, стал получать, тоже при готовой, но более обильной пище, от 4 до 7 руб. в месяц.

 

Появление в крае нескольких десятков тысяч русских войск, чиновников и торговцев, ничего материально не производивших, а вместе с тем привыкших к удовлетворению, сравнительно с умеренными и экономными туземцами, относительно широких потребностей, а потому непрестанно предъявлявших требования на значительные количества разного рода сельскохозяйственных продуктов, живности, топлива, фуража, строительных материалов и т. п., сразу же дало сильный толчок расширению многих отраслей туземного сельского хозяйства, лесоводства, садоводства и виноградарства.

 

Одновременно с этим, благодаря умиротворению киргизской степи, значительно расширилась, носившая почти исключительно меновой характер торговля между оседлым и кочевым населением края.

 

Сарты в удвоенных и утроенных количествах повезли в степь туземные материи, ватные одеяла, халаты, тюбетейки, обувь, ножи, сушеные фрукты и т. п., обменивая все это на скот, кожи, грубые шерстяные материи и кошмы.

 

В Фергане, например, в течение нескольких лет после ее завоевания, замечалось значительное усиление производства предметов, вывозившихся отсюда в киргизские аулы Аулиэатинского уезда, Сыр-Дарьинской области, и в Семиречье, пока все это не стало постепенно вытесняться такими же предметами русского производства.

 

Развитие земледелия, торговли и отхожих промыслов с попутным общим повышением цен на труд и на продукты имело своим прямым и немедленным последствием значительное увеличение количества денежных знаков, обращавшихся среди населения, которое благодаря этому имело возможность, почти повсеместно в крае, безнедоимочно уплачивать подати.

 

стр. 74

 

Все это вместе взятое, несмотря на никогда не прекращавшееся злобное шипенье нашей оппозиции, долгое время, приблизительно до половины восьмидесятых годов, служило большую службу русскому делу в крае, постепенно увеличивая в туземной среде число лиц, сознательно полагавших, что новые, русские порядки во многих отношениях лучше прежних, ханских, что общественная безопасность, неприкосновенность личности и имущества, постепенное приобретение народом разного рода полезных практических знаний, благоустроенность сферы юридической жизни населения, а равно и степень его общего благосостояния несомненно возрастают под охраной русского закона.

 

Вместе с тем, среди туземцев начали постепенно выделяться и такие, которые, не ограничиваясь вышеупомянутыми отношениями спокойного, объективного одобрения части новых порядков, спокойного отдания должного, пошли дальше и постепенно все более и более увлекаясь всем русским, стали превращаться в более или менее ярых руссофилов.

 

Толпа сейчас же обратила на них внимание и заклеймила их кличкой чокунды, выкрестов.

 

Одни из них тотчас же робко и подальше спрятали свое руссофильство; а другие, как, например, покойный Сатар-хан Абду Гафаров⁸², навсегда попали в положение отщепенцев, которые от своих отстали, а к чужим не пристали, ибо им на каждом шагу приходилось сталкиваться с той русской дамой и почтовым старостой, о которых было упомянуто выше.

 

Примеры неудач Сатар-хана и нескольких, немногих правда, подобных ему трактовались нашей оппозицией, как примеры кары небесной за тяготение к «неверным», как блестящие доказательства того, насколько стоит служить этим «неверным», которые, щедро награждая халатами и медалями негодяев, грабящих народ, оставляют умирать с голоду тех, кто, подобно преданному псу, служил им верой и правдой. К этим разговорам стали присоединяться и другие, главным образом на тему о взяточничестве и продажности русских служащих лиц и даже целых учреждений.

 

Два уездных начальника (Н-е и Г-с) ушли в Сибирь за казнокрадство и лихоимство. За ними туда же, хотя и по другому делу, ушел правитель канцелярии генерал-губернатора (С-в). Один из военных губернаторов (Г-в), заведомо принимавший деятельное участие в грязных делах казнокрадов и грабителей, отделался одним лишь увольнением от службы только благодаря заступничеству генерал-губернатора и снисходительности Царя⁸³.

 

стр. 75

 

Масса других, подобных им, продолжали те же или подобные им дела, оставшиеся безнаказанными.

 

Один, якшаясь с волостными управителями, втихомолку скупал у туземцев земли по очень выгодным для себя ценам; другой, принимая благодарности от богатых туземцев за разные нелегальные поблажки, строил хлопкоочистительные заводы, куда полицейские силой доставляли хлопок для очистки; третий, вступив в кампанию с виноделом, таким же путем добывал виноград; четвертый взимал мзду с волостных управителей и с казиев за хлопоты по утверждению их в должностях; пятый облагал необременительной данью туземных проституток; шестой просто брал, не специализируясь и не упуская ни одного удобного случая; седьмой по дорогой цене продавал «бездействие власти».

 

Редкого из уездных начальников туземец мог видеть лично, не уплатив переводчику мзды за устройство такого свидания.

 

Оппозиция громко вопияла по поводу этих и подобных им темных, грязных сторон нашей гражданственности, и многим из наших сторонников-туземцев приходилось, скрепя сердце, говорить: «да, к сожалению, все это правда».

 

Народ видел и знал все эти темные стороны русской служебной жизни. Одно он видел лично, своими глазами; другое он знал через посредство окружавшей нас живой стены, которая в своих личных выгодах не стеснялась лгать, зачастую умышленно преувеличивая в глазах народа степень продажности нашего служилого люда, ибо, когда народ обращался к стене с просьбой устроить то или другое дало, стена заявляла, что это будет стоить очень дорого, потому, что надо дать такому-то и такой-то, из коих каждый берет не менее такой-то суммы. Зачастую взяточниками выставлялись люди, в этом отношении безусловно безгрешные, что народ узнавал, к сожалению, очень поздно и совершенно случайно, а иногда и совсем не узнавал.

 

Окружавшая нас живая стена, почти сплошь состоявшая из алчных, наглых и продажных авантюристов самого низкого разбора, очень скоро убедилась в том, что не только ценой крупной взятки, но даже ценой хорошего завтрака с шампанским можно очень многое купить у многих местных представителей русской власти, любящих хорошо поесть и попить и склонных к разыгрыванию больших бар, при полном почти отсутствии личных средств для удовлетворения этих мелких и грязненьких вожделений.

 

Выдающимся пионером такого рода проникновений туземцев в страну продажности многих представителей русского служилого люда в Ташкенте в свое время был очень неглупый по своему С-А-бай⁸⁴, за которым смелыми шагами пошли (и уже не в одном только Ташкенте)

 

стр. 76

 

длинные вереницы крупных и мелких мошенников, из коих позже многие, дойдя до больших степеней виртуозности, добились очень солидных материальных результатов.

 

Главнейшими причинами большого успеха этих господ были наши распущенность и лживость, и наши вожделения.

 

В то время, как туземцы, постепенно освобождаясь под охраной русского закона от ига местного древнего домостроя, ревниво охранявшегося ханским правительством, которому это было необходимо во многих отношениях, осмотревшись среди новых порядков и новых условий жизни и трезво разобравшись в прежнем хаосе, постепенно начали изгонять из своего быта ненужный хлам, по существу давно уже превратившийся в тягостный и зачастую вредный, развращающий толпу пережиток, стали добровольно упрощать, а тем самым и удешевлять свою жизнь, добровольно и сознательно отказываясь от дорогих, украшенных серебром и золотом конских сбруй, от бархатных чепраков, от многочисленной прежде челяди и других атрибутов помпезности, поддерживавшейся и поощрявшейся ханским правительством, мы, руководясь только своими интересами и не желая наблюдать фактов народной жизни, продолжали по-прежнему утверждать, что для успешного управления «полудикими азиатами» надо производить на них впечатление, а потому надо по возможности окружать себя некоторой долей блеска, в чем нам охотно поддакивала окружавшая нас стена, которой все эти затеи были очень и очень на руку и которая тщательно умалчивала о том, что народ, давно уже познавший степень личной состоятельности всей этой пыжащейся русской голи и хорошо знающий, откуда берутся средства для разыгрывания безнравственной комедии, именуемой «представительностью», видит в последней грубый, балаганный фарс, которым ныне в туземной среде уже нельзя более никого сбить с толку.

 

Народ все это видел, знал и понимал; а типичнейшие и наиболее предприимчивые представители окружавшей нас живой стены, увидев себя хозяевами возникших положений и соотношений, плавали во всей этой грязи, как рыба в воде. (Нам дарили ковры, лошадей и экипажи. Нас ссужали деньгами, которых мы по большей части не возвращали обратно. Нам помогали приобретать по дешевым ценам земли и строить дома).

 

Между нами и юлившими вокруг нас туземными проходимцами возникали интимные связи, позорные для русского служащего лица и опутывавшие нас по рукам и по ногам, ибо нам приходилось молчать и изворачиваться, когда, опутав нас в достаточной мере, нас начинали эксплуатировать, ведя по пути целого ряда проступков и преступлений.

 

стр. 77

 

Сделавшись подневольными людьми, запутавшись в своих личных делах, тесно связанных с делами и с интересами купивших нас туземцев, мы волей-неволей служили и Богу и мамоне.

 

Каждая поездка генерал-губернатора по краю была истязанием для народа; но этого никто не хотел знать; все в один голос повторяли по-прежнему: «Надо производить впечатление на полудиких азиатов».

 

И вот этих полудиких азиатов, которые во многих отношениях неизмеримо культурнее нашего народа, нашей толпы, в страдную, рабочую пору надолго отрывали от полевых и других хозяйственных работ.

 

Одних тысячами гнали ровнять и поливать дорогу на всем пути следования начальства; других заставляли одеваться в новые халаты, запасаться провизией и фуражем на несколько дней и гнали на разные пункты по пути следования, где эти люди, не успевшие вовремя полить или убрать своих полей, должны были изображать живописные группы населения, якобы, с восторгом встречающего обожаемое им начальство. Со всех же вообще собирали деньги, в 10-20 раз больше того, что действительно требовалось для устройства торжественных встреч с арками, с иллюминациями, фейерверками и поднесением хлеба-соли на дорогих блюдах.

 

Народ злобно подводил итоги своим недочетам; оппозиция вопияла; мы продолжали бессмысленно гоготать: «Надо производить впечатление на полудиких азиатов»; губернаторы старались подражать генерал-губернаторам, уездные начальники губернаторам, а по стопам уездных начальников шли их подчиненные.

 

Бывали случаи, когда после разорительной для населения поездки генерал-губернатора, сопровождавшейся обычно невыгодными для нас нравственными последствиями, от населения поступали жалобы на поборы; но эти жалобы обыкновенно не имели никаких последствий. Да и что можно было бы сделать по ним? Все очень хорошо знали, что туземная администрация наживается на этих триумфах отрицательного значения; но что можно предпринять против нее, против туземной администрации, когда она, в сущности говоря, лишь творит волю пославших.

 

Общая сумма неудовольствий против нас начинала заметно возрастать, а разговоры о всем этом среди туземцев начинали заметно усиливаться, когда на выручку нам явились старательно афишировавшиеся местной (правительственной) туземной газетой известия о наших успехах во время последней турецкой войны⁸⁵.

 

Русь одержала верх над Турцией, о которой тогда наши туземцы не имели еще достаточно определенных и верных представлений, но которая считалась ими величайшей и сильнейшей мусульманской державой,

 

стр. 78

 

причем за главой ее, султаном, весь мусульманский мир суннитского толка признавал права халифа⁸⁶.

 

Если эти события не могли свести на нет невыгодных впечатлений вышесказанного порядка, то они, во всяком случае, являли собой неопровержимое и очевидное для туземцев того времени доказательство государственной мощи России и совершенства устройства ее государственной машины, что в свою очередь поддерживало во многих туземцах раньше сложившиеся отношения к делу, т. е. их мнение о совершенстве основ и о неудовлетворительности лишь некоторых деталей.

 

Тем временем местная жизнь под влиянием сильного толчка, произведенного нашим приходом в край, шла все вперед и вперед, внося в разные углы туземного быта струи все новых и новых течений. Попутно с развитием внутренней и внешней торговли, с постепенным усовершенствованием путей и способов сообщения, с расширением хлопкового дела и с постепенным увеличением среди туземцев числа лиц, усвоивавших практическое знание русского языка, (в чем мы значительно отстали от них), раньше крайне малоподвижные туземцы стали псе чаще и все охотнее предпринимать, с торговыми целями, поездки не только по обширному Туркестанскому краю, но даже и далеко за его пределы, во внутренние губернии России, главным образом в Нижний Новгород, в Москву, Одессу, Харьков и в Петербург.

 

На первое время туземцы, попадавшие в Европейскую Россию, по-видимому, очень слабо ориентировались и разбирались в хаосе массы совершенно новых и непривычных для них впечатлений. В то время от туземцев, вернувшихся из России, на вопрос о том, что они видели там, часто можно было слышать очень наивные ответы: «Ехали без конца; много земли у Белого Царя; и городов много. Войск тоже много; в каждом городе войска. Хороших лошадей много видели, особенно в Петербурге у военных. В городах дома большие, не такие как в Ташкенте и в Самарканде. А еще видели каких-то громадных собак».

 

Однако же такая sancta simplicitas⁸⁷ продолжалась очень недолго. Вскоре же сарты присмотрелись к очень многим новинкам и довольно быстро начали разбираться в прежнем хаосе первых, смутных, почти бесформенных впечатлений.

 

Прежде всего, за время этих поездок они весьма основательно ознакомились с вексельным правом⁸⁸. Затем узнали, что такое Сенат⁸⁹ и какое они могут иметь касательство к этому учреждению. В точности определили, где и в какое время наиболее успешно сбываются их товары. Вполне обстоятельно выяснили, что разного рода увеселительные заведения в Петербурге и Одессе обставлены лучше, чем в Москве и в

 

стр. 79

 

Нижнем. Пришли к убеждению, что во внутренней России взятки берут совершенно так же, как и в Туркестане. Решили при первой же возможности пробраться за границу, причем начали очень лукаво спрашивать, верно ли, что русское государство сильнее немецкого, и почему русские не умеют выделывать кож так же хорошо, как англичане.

 

Возвращаясь из своих поездок по Европейской России, с которой они знакомились все ближе, пытливо заглядывая в укромные, интимные уголки тамошней жизни, туземцы, осторожно умалчивая о своих шалостях и похождениях, охотно делились с соплеменниками всем виденным и слышанным на Руси, давая в руки наших недоброжелателей все большее и большее количество доказательств того, что нет причин особенно увлекаться русской жизнью и умиляться перед русскими порядками.

 

Весьма неблагоприятное впечатление производили рассказы о русском простонародье, о так называемых муджук (мужики), с которыми значительной части туземцев вскоре же пришлось познакомиться на месте, в Туркестане и при обстоятельствах, не способствовавших установлению дружеских соотношений.

 

В половине восьмидесятых годов в Сыр-Дарьинской области администрация усиленно занялась русской колонизацией, устройством русских крестьянских поселков, причем, однако же, вся обстановка этого дела отнюдь не гарантировала сколько-нибудь солидного успеха.

 

Для каждого тогда уже было ясно, что наши государственные интересы в Средней Азии не могут удовлетвориться одним только завоеванием этих окраин силою оружия; что возможные, а частью даже и несомненные перспективы будущего настоятельно требуют также мирного, этнографического завоевания, между прочим, путем осуществления здесь широкой и удовлетворяющей действительным местным потребностям русской колонизации.

 

К этим теоретическим соображениям, как это часто случается, присоединились и чисто личные побуждения, - у высших чинов в виде погони за реноме опытных и деятельных администраторов, а у низших в виде сокровенных расчетов на получение чина, ордена или повышения по службе.

 

Вместе с тем, ни свободных орошенных земель, пригодных для устройства на них поселков, ни сколько-нибудь подходящего переселенческого контингента в распоряжении администрации не было; было лишь неугомонное желание, непреклонное решение во чтобы то ни стало, какой бы то ни было ценой добиться устройства хотя бы нескольких поселков.

 

стр. 80

 

В конце концов, все это удалось кое-как устроить при посредстве услужливости и расторопности «влиятельных» туземцев с одной стороны и русской уездной администрации с другой. Официально значилось, что у туземного населения нашлись «излишние» для него земли, которые, якобы «с согласия» этого населения, оказалось возможным «изъять из его пользования, не причинив ущерба хозяйству» и платежной способности владельцев этих земель, на каковых землях и водворены переселенцы, пожелавшие «навсегда водвориться в крае».

 

В действительности же дело обстояло совсем иначе. Земли насильственно отбирались у туземного населения вопреки прямым указаниям подлежащих статей закона, а устраивалась на них бродячая Русь, давно уже оторвавшаяся от своей собственной земли, побывавшая на Дону, в Новороссии, в Сибири и в Семиречье, давно привыкшая к скитаниям, нигде не могшая прочно осесть и прикрепиться к новой земле, ибо в бесконечных поисках сказочных Палестин с молочными реками весь этот люд привык с большой легкостью бросать малонасиженные места при первом слухе о возможности получить новые земельные наделы и новые денежные пособия. Получив здесь большие земельные наделы (свыше 10 десятин орошенного лесса), эта бродячая Русь, оказавшаяся в земледельческом отношении стоящей на неизмеримо низшей ступени культурности, чем оседлый туземец, частью опять стала разбредаться, а частью стала сдавать свои земли в аренду тем же туземцам, у которых были отняты эти земли, предпочитая земледельческому труду иные, более легкие и более доходные заработки.

 

Вряд ли нужно распространяться о том, какое впечатление произвел на туземцев ряд этих колонизаторских предприятий (впоследствии во всех трех коренных областях), отнюдь не сослуживших никакой хорошей, полезной службы русскому делу в крае, но прибавивших много новых и мрачных строк в том скорбном листе, который методично велся и ведется народной памятью, причем в народный ум и в народную душу начали все глубже и глубже проникать сомнения в правдивости и искренности заявлений местной власти о гражданской равноправности туземцев и русских и о непрестанных, якобы, попечениях этой власти о нуждах туземного населения.

 

При такого рода обстоятельствах народилось новое явление местной жизни, попытка возможно широкого распространения среди туземцев знаний русского языка, русской грамоты и др. предметов нашего школьного преподавания, причем за этой официальной, гласной вывеской прятались смутные и тщательно маскировавшиеся негласные надежды на возможность русификации туземного населения, надежды, впоследствии оказавшиеся безусловно несбыточными.

 

стр. 81

 

Это происходило в то время, когда большинство интеллигентных русских людей, интересовавшихся жизнью наших инородческих окраин, с искренним убеждением и с несокрушимой верой в их непреложность, повторяли слова бывшего министра народного просвещения, графа Толстого⁹⁰: «Одной из величайших государственных задач России, является распространение знаний государственного языка среди населения инородческих окраин».

 

За спиной этих слов стояли надежды на возможность русификации инородцев путем распространения среди них знаний русского языка, надежды, несбыточность которых в то время большинством считалась невозможной и невероятной.

 

Летом 1884 года генерал Розенбах⁹¹, тогда только что назначенный на должность туркестанского генерал-губернатора, собрал в Ташкенте особую секретную комиссию, на которую возложил выяснение вопроса о том, что нужно и можно предпринять в сфере интеллектуальной жизни туземного населения. В состав комиссии вошло несколько лиц, бывших уже в достаточной мере знакомыми с языком туземного населения, с его бытом, религией и мировоззрением.

 

Эти члены комиссии заявили, что знакомство с народной жизнью и с исламом заставляет очень умеренно и осторожно относиться к надеждам на возможность успешной русификации туземного населения, в особенности сартов, ибо до тех пор, пока они останутся мусульманами, они вряд ли могут обрусеть, причем не может быть даже и разговора об обращении их в христианство, ибо одно только допущение в край миссионеров неизбежно повлекло бы за собой самые нежелательные затруднения, не дав никаких солидных положительных результатов, потому что ислам, как религия, очень жизнеспособен и устойчив в силу своей большой приспособленности к удовлетворению духовных нужд народов, стоящих на той ступени развития, на которой стоят наши туземцы.

 

Вместе с тем, веруя в непреложность слов графа Толстого в их прямом значении и имея в виду наличность среди местного населения значительного числа лиц, нами интересовавшихся и нам симпатизировавших, комиссия признала желательным и полезным приступить к распространению среди населения знаний русского языка и общеобразовательных предметов преподавания в надежде, что это может служить постепенному интеллектуальному сближению с нами туземцев и к устранению предубеждения против нас, как завоевателей и иноверцев. Начать же первые опыты распространения упомянутых знаний, по мнению названных членов комиссии, следовало бы, подыскав подходящих лиц, знакомых с языком и бытом населения, не в низшей, а в

 

стр. 82

 

высшей туземной школе, в Мадраса, которое продолжало в значительной мере влиять на камертон духовной жизни туземного общества.

 

С точки зрения закона это представлялось тем более удобоисполнимым, что с 17 мая 1875 года все инородческие школы края de jure находились в ведении местных инспекторов народных училищ. (De facto этот закон по разными причинам до 1891 года оставался неосуществленным). В духе вышеприведенных мнений членов комиссии был составлен и протокол заседаний, к которому были приложены три особых записки: о быте оседлого населения, о быте кочевого населения и об исламе, как о теократическом кодексе  .

 

Генерал-губернатор, опасаясь проявления неудовольствия со стороны туземного населения, не решился произвести опыт ввода русского учителя в туземную школу, а потому обратился к министру народного просвещения с ходатайством об учреждении (согласно вышеупомянутого закона) должности особого инспектора для заведования туземными мусульманскими школами края и с просьбой о разрешении приступить к постепенному открытию во всех областях края особых начальных русско-туземных школ, с двумя учителями, русским и туземным.

 

Первая русско-туземная школа была открыта в Ташкенте 19 декабря 1884 года при обстоятельствах в некоторых отношениях особливо благоприятных.

 

Хлопоты по «привлечению» детей в открывавшуюся школу были возложены генерал-губернатором на городскую полицию, знавшую о непреклонном решении начальства открыть школу и понимавшую также, что по доброй воле никто из туземцев детей не отдаст.

 

Полиция оказалась в весьма затруднительном положении, но вышла из него, сверх ожидания, самым блестящим образом, обратив внимание на туземное купечество, всегда зависимое от полиции, трусливое и податливое. (В старое время сарты говорили: «Саудагар, халкы яман, куркак, буладур», т. е. «Купечество народ очень робкий. Теперь времена переменились».

 

Где уговорами и упрашиваниями, где угрозами, а где обещаниями невероятных благ, ожидаемых от обучения в новой школе, полиции удалось ко дню открытия школы набрать 41-го мальчика в среде наиболее состоятельного купечества, уже приходившего тогда в соприкосновение с русскими.

 

Из школьной обстановки, кроме классной доски, русских азбук и тетрадей, было исключено все русское. Дети, а с ними и русский учитель, сидели на полу, на кошмах. Родителям было объявлено, что они могут во всякое время посещать школу и присутствовать на уроках.

 

стр. 83

 

На открытии школы присутствовал местный губернатор, заявивший туземцам, что открытие этой школы есть новое доказательство непрестанных забот русской власти о нуждах туземного населения, которому необходимо выйти из зависимости от не всегда добросовестных переводчиков и иметь возможность непосредственно пользоваться услугами таких русских учреждений, как печать, телеграф и проч., причем их дети, по успешном окончании курса в школе, могут рассчитывать на предпочтительное получение должностей волостных управителей, арык-аксакалов (заведывающих ирригационными каналами, арыками, и распределением воды между населением) и (даже) казиев.

 

Туземцы деланно улыбались, кланялись, говорили, что они не знают, как благодарить правительство и местную власть за непрестанные заботы о них самих и их детях, но в действительности ничему из сказанного не верили и долгое время не могли решить вопроса о том, зачем открыта эта новая и вряд ли нужная для населения школа. Одни высказывали предположение, что детей здесь будут готовить в солдаты; другие полагали, что это не более, как праздная выдумка людей, получающих хорошие оклады и ничем серьезным не занятых; третьи утверждали, что школа кому-то и зачем-то нужна, но зачем, пока трудно узнать, ибо держится генерал-губернатором в строжайшем секрете.

 

Осенью следующего 1885 года были открыты еще две школы: в селениях Пскент и Чиназ Ташкентского уезда.

 

Здесь дело пошло совсем иначе.

 

Сельское население, видящее в подростках, прежде всего, рабочую силу, не признающее необходимости для своих детей поголовного знания ими не только русской, но даже и своей грамоты, наотрез отказывалось отдавать своих детей в новые русские школы. Не хотели отдавать их сюда и чины туземной администрации и «почетные, влиятельные» туземцы.

 

Часть детей (было приказано доставить их в определенном количестве, насколько помнится не менее 20 душ) была насильственно взята у разной мелкоты, находившейся в личной зависимости от волостных управителей и сельских старшин; другую часть наняли у беднейшего населения, обещая давать каждому мальчику полную туземную обмундировку и уплачивать родителям за каждого от 20 до 30 рублей в год.

 

В Пскенте открытие школы состоялось в присутствии губернатора.

 

Рано утром собрали по-праздничному одетых детей. У некоторых губы от страха побелели и дрожали. Но вскоре же мальчики ободрились, стали играть в бабки и даже затеяли драки. У ворот и дверей стояли джигиты волостного управителя, опасавшегося, что в критический момент дети разбегутся.

 

стр. 84

 

На плоских крышах домов, соседних с помещением школы, сидело несколько сот туземных женщин, закрытых, по обыкновению, покрывалами.

 

Приехал губернатор. Его тотчас же окружила живая стена услужливых приспешников. Не успели последние разинуть рты, дабы начать свои обычные уверения в преданности населения, в его неизреченной благодарности и т. д., как на крышах поднялся невероятный вой: сартянки, матери, сестры, бабушки и знакомые будущих знатоков русского языка голосили, причитывая о них, как о покойниках. Губернатор был очень смущен, ибо оказался в крайне двусмысленном положении; но джигиты быстро разогнали баб и «порядок» был восстановлен.

 

Деньги, требовавшиеся для найма учеников для русско-туземной школы, были, в виде особого негласного налога, собраны волостным управителем и сельскими старшинами со всех домов селения в размере, много раз превышавшем действительную потребность, что оказалось весьма удобным для представителей туземной администрации тем более, что за некоторых нанятых мальчиков, как это выяснилось впоследствии, не было уплачено родителям условленной платы.

 

Столь прибыльные обстоятельства обратили на себя обычно алчное внимание волостных управителей в Тойтюбе, в Каризе, в Тилляу, в Аблыке. (Селения Ташкентского уезда). Ранней весной следующего 1886 года уездный начальник (полковник А-ь) начал усиленно заявлять губернатору, что «ему нет покоя от туземцев, которые через волостных управителей настойчиво требуют открытия школ» чуть не во всех волостях уезда⁹³.

 

Начальство, отлично знавшее, в чем заключаются суть и причина такого рвения, делало вид, что оно верит этим заявлениям, и продолжало открывать школы при тех же, вышеизложенных условиях.

 

В Петербурге писалось, что население чуть не ломится в школы; что если будут даны денежные средства, то весь Туркестанский край в самом непродолжительном времени будет покрыт целой сетью сих полезнейших учреждений, практические успехи которых не оставляют желать ничего лучшего.

 

А на самом деле результаты 2-3 летней практики этих школ, по крайней мере результаты нравственные были очень скверны.

 

Уездная администрация, в угоду генерал-губернатору и учебному начальству, которые, написав в Петербург много лишнего и несоответствовавшего действительности, находились в весьма некрасивом положении, отдавала соответствующие, по части доставления в школы учеников, приказания волостным управителям. Волостные управители,

 

стр. 85

 

пользуясь столь удобным случаем и столь доходной статьей, грабили народ. Родители нанятых учеников роптали на неплатеж обещанных денег. Ученики разбегались из школ. Учебное начальство жало учителей, обвиняя их в неумении заинтересовать туземных детей, привлечь их в школу и заставить полюбить эту последнюю. Учителя по необходимости обращались к администрации с просьбами сгонять сартят в школы. Администрация, в свою очередь, заявляла, что при открытии школ она навербовала указанное ей начальством число учеников, а дальнейшее удержание их в школе и наблюдение за тем, чтобы они не разбегались - дело учителей, а не уездной администрации.

 

В 1887 году лицу, ревизовавшему русско-туземные школы Ташкентского уезда, было подано туземцами несколько прошений с жалобами на действия туземной администрации. Расследованием на месте было выяснено, что ученики нанимаются; что население облагается незаконными поборами; что туземная администрация, обворовывая народ, часто не платит родителям за нанятых учеников.

 

Но когда все это было доложено генерал-губернатору, он выразил неудовольствие по поводу возбуждения столь неприятного дела, противоречившего всему тому, что уже было написано в Петербург, и замял это дело, передав его для перерасследования уездному начальнику, одному из главных виновников всех этих безобразий, в руках которого все оказалось, якобы, благополучным.

 

Насколько же в действительности дело обстояло неблагополучно, явствует из того, что в самом непродолжительном времени, во избежание сугубых скандалов, пришлось упразднить школы в Аблыке, в Тилляу и в Каризе и перевести их в уездные города.

 

Все это и подобное этому, к вящему соблазну туземного населения, не находившего никаких оправданий таким действиям русской власти, долгое время продолжало совершаться во всех трех областях края⁹⁴. И в настоящее время никто не может с уверенностью сказать, что это не продолжается местами и поныне.

 

Более двадцати лет прошло с тех пор, как мы принялись за осуществление проекта - покрыть край целой сетью полезнейших учреждений, именуемых русско-туземными школами.

 

Много грязного и безнравственного было сделано на этом поприще если не нашими руками, то во всяком случае с нашего ведома.

 

Какую же пользу принесли в течение 20 лет несколько десятков этих школ русскому делу в крае и туземному обществу, много заплатившему за эту затею?

 

В течение 20 лет через эти школы прошло несколько тысяч туземных мальчиков. Часть их разбегалась и разбегается, не кончив курса и

 

стр. 86

 

не унося из школы никаких знаний. Другая, не меньшая часть, усвоив кое-что, кроме русской речи, быстро и невозвратно забывает все воспринятое, ибо по роду, по образу своей жизни почти не соприкасается с русским людом. Лишь наименьшая часть эксплуатирует усвоенные знания русского языка и арифметики в качестве торговцев мелкой и средней руки.

 

Что же выиграли мы, что выиграли туземцы от того, что в течение 20 лет на туземных базарах появлялось несколько десятков или даже сотен лишних лавочников, знающих русский язык? И может ли этот факт иметь не только государственное, но даже и сколько-нибудь серьезное общественное значение?

 

Вместе с тем, проанализируйте тщательно мировоззрение этих бывших учеников русско-туземных школ, проследите их инстинкты, вкусы, стремления и вожделения, и вы увидите, что они ничем не выделяются из окружающего их туземного общества, ничем не отличаются от тех туземцев, которые научились тому же русскому языку не в школе, а, так сказать, на улице.

 

Конец восьмидесятых годов ознаменовался открытием правильного движения по Закаспийской железной дороге⁹⁵ и был началом второй половины или второго периода исследуемой нами эволюции.

 

Но прежде чем перейти к рассмотрению этого второго периода, попробуем подвести нравственные и интеллектуальные итоги первого и начнем с материальной стороны туземного быта, которую невозможно игнорировать, ибо всегда и везде она находится в самой непосредственной, в самой тесной связи с сферой духовной жизни и отдельного лица, и целого общества.

 

В зависимости от умиротворения края, после чего прекратились непрестанные прежде усобицы, всегда почти сопровождавшиеся грабежом, при котором значительная часть частных лиц безвозвратно лишалась своего имущества, в зависимости от повышения цен на продукты, производимые местным сельским хозяйством, от некоторого уширения общей площади орошенной и возделываемой земли и значительного усиления интенсивности хозяйства, от повышения цен на личный труд и на произведения местной кустарной промышленности, от усовершенствования путей и способов сообщения, вместе с умиротворением края, давшим толчок значительному расширению торговли, благосостояние оседлого населения в общем, несомненно, возросло, что, разумеется, не исключало одновременного с этим увеличения численности пролетариата, особенно городского, вследствие обычной неравномерности распределения возраставшего народного благосостояния, и что начало особенно сильно сказываться по мере развития в крае торговли

 

стр. 87

 

вообще и хлопкового дела в частности, постепенно сосредоточивавших значительные капиталы в руках небольшого сравнительно числа лиц.

 

Несколько иначе обстояли дела кочевого населения.

 

Попутно с значительным увеличением общей численности населения края⁹⁶ и с значительным, почти повсеместным расширением земледелия, сопровождавшегося во многих местностях постепенным оседанием части кочевников, постепенно же обращавшихся из скотоводов в земледельцев, пастбищные угодья стеснялись все более и более; скот по прежней многовековой привычке его хозяев круглый год оставался на подножном корму; фураж на зимнее время не заготовлялся. Поэтому скотоводство заметно приходило в упадок, а благосостояние той части населения, которая жила главным образом доходами от скотоводческого хозяйства, заметно уменьшилось.

 

Косвенным образом на увеличение благосостояния оседлого населения влияли и некоторые явления в сфере его умственной жизни, а именно: критические отношения к режиму ханского времени и к образу жизни русской интеллигенции и русского правящего класса, а равно и постепенно укоренявшийся индифферентизм в отношении религии и религиозного ритуала.

 

Вспоминая режим старого времени и сопоставляя бытовые явления этого прошлого с настоящим, туземцы постепенно стали приходить к убеждению, что и в прошлом и в настоящем было и есть много лишнего, не только ненужного, но даже и вредного, не приносящего человеку ни пользы, ни удобств, но создающего массу guasi-потребностей, для легального удовлетворения которых у большинства людей не может быть личных законных средств, а потому, поскольку нелепо создавать эти guasi-потребности в ущерб равновесия своего бюджета и благосостояния, постольку же безнравственно и практиковать удовлетворение этих затей, вводя в соблазн завистливых, умственно ограниченных и слабохарактерных людей.

 

Эти и подобные им соображения заставили некоторых туземцев, никогда не читавших Толстого, прийти к заключению о необходимости опроститься, т.е. по возможности изгнать из своей житейской обстановки все то, что, не принося ни пользы, ни практичных удобств, требует относительно больших расходов.

 

Раньше каждый туземец, занимавший сколько-нибудь солидное общественное положение, передвигался, в особенности в городе, не иначе, как верхом, при малейшей к тому возможности на хорошей лошади, с дорогой сбруей и в сопровождении нескольких слуг или домочадцев. При этом долгое время езда в русских экипажах, в особенности

 

стр. 88

 

среди книжников считалась ересью и неприличием. Никто из них долгое время не решался проехать по городу на русском извозчике так же, как никто из нас не решиться пройти по улице в одном белье, не взирая на то, что на наших глазах и на глазах наших женщин масса туземцев летом не носят ничего, кроме белья, зачастую ограничиваясь во время тяжелой работы одними штанами.

 

Но время продолжало идти, а туземцы продолжали думать и разбираться в впечатлениях, вызывавшихся явлениями новой жизни, неустанно и своенравно ломавшей многие части здания местного домостроя.

 

Сначала наиболее решительные и самобытные, а за ними и многие остальные начали мало-помалу упразднять многое из того суетного, что осталось в наследие от ханских времен.

 

Прежде всего, начали сокращать многочисленную раньше челядь; за челядью упразднили дорогие сбруи, кто победней, - стали ходить пешком. Кто был побогаче и имел необходимость по личным или служебным делам быть в постоянных разъездах, те начали постепенно заводить недорогие русские экипажи, убедившись в том, что это и не греховно и не зазорно, а вместе с тем иногда выгоднее и удобнее верховой лошади.

 

Некоторый шик в этом отношении проявляли лишь те представители торгового люда, которых побуждали к этому постоянные сношения с русскими, просвещавшими туземцев по части savoir vivre⁹⁷.

 

То же или почти то же наблюдалось и в сфере ритуала, веками установившегося на почве религиозных верований.

 

Когда начал постепенно улегаться бурный взрыв атеизма, ворвавшийся в туземную жизнь вслед за последним вздохом упраздненного нами кази-раиса, взрыв, одурманивший главным образом молодежь и лишь относительно небольшую часть людей зрелого возраста, взрыв, вызвавший дикий вопль в недрах противоположного лагеря, не успокоившегося и по настоящее время, нейтральная полоса, осмотревшись и разобравшись в этих новых, небывалых впечатлениях и убедившись в том, что безбожники, преданные анафеме книжниками, оставались и остаются ненаказанными ни земной властью, ни громами небесными, мало-помалу пришли к убежденно, что страхи, проповедуемые книжниками, следует понимать лишь очень и очень относительно, а потому, пользуясь свободой действий, гарантируемой русским законом, несомненно можно и должно произвести некоторые упрощения в сфере религиозно-бытового ритуала.

 

Опять нашлось несколько смельчаков, за которыми молча пошла большая часть туземной толпы, свободно вздохнувшая после того, как

 

стр. 89

 

с легкой руки ее вожаков она, навсегда, вероятно, отделалась от многих дорого стоивших обычаев: от обычая устройства пышных, дорого стоивших празднеств по случаю обрезания сыновей и их женитьбы, что стало совершаться неизмеримо скромнее и с производством неизмеримо меньших против прежнего расходов; от дорогих поминок, от так называемых худаи (жертвоприношений), по самым разнообразным случаям; от ежегодных богомолий на наиболее чтимых мазарах (могилы святых), куда ныне богомольцев стекается неизмеримо меньше, чем в прежнее время.

 

Значительная часть населения утратила прежнюю духовную потребность в религии, к которой стала относиться критически. Религия мало-помалу для многих стала обращаться в пережиток, в формальность, требующуюся лишь кодексом общественных приличий, в то верхнее платье, без которого неудобно выйти на улицу.

 

В течение тех 10-12 лет, о которых идет речь в настоящем отделе изложения, туземное общество, сначала в лице отдельных представителей разных общественных классов, а затем, благодаря значительной компактности общества и отсутствию резкой кастовой розни, и всей почти своей массой, успело воспринять от нас немалое количество разного рода полезных, практических знаний в области ремесел, архитектуры и строительства вообще, в области земледелия, торговли и счетоводства, в области общедоступных, так сказать ходячих, сведений по части законов, географии, этнографии и истории.

 

Одновременно с этим туземцы начали постепенно вводить в свой домашний обиход многие из предметов производства нашей фабричной и мануфактурной промышленности, в виде утвари, разного рода материй, обуви и т. п., и здесь останавливаясь главным образом на том только, что обращало на себя их внимание удобством и практичностью, что, в свою очередь, доказывает не косность их, как это полагают многие из русских, знающих и видящих туземную жизнь лишь из окон своих квартир, а трезвую рассудительность и осторожность, удерживающие их от подобного нашему легкомысленного прыгания навстречу иногда самым нелепым новинкам, в чем туземцы проявляют большое сходство с желтой расой, некогда, в глубокой древности, влиявшей на жизнь и культуру аборигенов Средней Азии⁹⁸.

 

Книжники и фарисеи, раньше неумолимо гнавшие всякие вообще новшества и заимствования чего бы то ни было от неверных, постепенно должны были придти к убеждению, во-первых, что они не в состоянии бороться с всесокрушающей жизнью, а во-вторых, что и сами они в конце концов никуда не уйдут ни от произнесения слов языка неверных,

 

стр. 90

 

ни от сношений с русскими, ни от русских ситцев и сукон, ни от резиновых калош, ни от самоваров и экипажей.

 

Поэтому они изменили направление своей тактики и стали проповедовать, что все, на чем не лежит абсолютного запрещения шариата, подобно вину, азартной игре, роскоши в домашней жизни и т. п., все на потребу человеку, все это может считаться дозволенным, халяль, если только это практично, полезно, не ведет к развитию роскоши, порицаемой ортодоксальным исламом, и может служить к благу в дальней шей жизни мусульманского общества, не разлагая его краеугольных основ.

 

Немало перемен произошло за упомянутый период времени и в сфере отношений туземцев к нам русским вообще и к русскому правящему классу в особенности. Прежде всего, туземцы, в особенности сарты, не только вполне избавились от панического страха, наводившегося на них раньше одним лишь словом «русский», но, наоборот, зачастую, имея основания считать себя в том или другом случае совершенно неуязвимыми, туземцы начали проявлять к русским очень бесцеремонные отношения, ибо они прекрасно соображали и понимали, что многие стороны местной экономической жизни находятся, безусловно, в их руках, так как русские, стремясь к скорой и крупной наживе, считая многие овчинки нестоящими выделки потому только, что на этих овчинках невозможно наживать по 60 и по 100 процентов, - по складу своей жизни и по грандиозности своих ни с чем не сообразуемых, (кроме мещанского желания не отстать от других), аппетитов не в состоянии с ними, с сартами, конкурировать, и что, кроме того, благодаря постепенному накоплению в их (туземных) руках денежных средств, не истощаемых жизнью не по средствам, жизнью на показ, являющей собой больное место русских вообще, а русского правящего класса в особенности, они, туземцы, многое могут купить в кабинетах и в канцеляриях многих русских служащих людей.

 

Избавившись от панического страха перед словом «русский», туземцы мало-помалу перестали столь же панически относиться и к уездному начальнику, который раньше в их глазах был прямым заместителем безгранично властного ханского хакима.

 

Ознакомившись с подлежащими статьями положения об управлении края" и присматриваясь к соотношениям между нашими органами разных ведомств, туземцы мало-помалу начали приходить к убеждению, что русский уездный начальник далеко не то же, что ханский хаким, ибо закон предоставляет уездному начальнику сравнительно небольшой круг административных прав; что такие органы, как прокурорский

 

стр. 91

 

надзор, при желании с их стороны, имеют возможность во многих случаях ограничивать произвол администрации, чему бывали и примеры; что лютость и юридическая мощь прокурора, в свою очередь, очень часто разбиваются об изумительную изворотливость адвоката; что государственная машина, поражавшая когда-то их воображение казавшейся стройностью и призрачным совершенством своего устройства, при ближайшем ознакомлении оказывается лишь обширным лабиринтом не всегда достаточно светлых зал и коридоров; но, как доказывают опыты, производившиеся многими из их компатриотов, всегда можно найти снисходительных и услужливых людей, которые за достаточную мзду охотно проведут по этому лабиринту и столь же любезно и благополучно выведут на свет Божий из его мрачных коридоров и отпустят душу на покаяние.

 

Упомянув выше об уездном начальнике, мы сознательно умолчали о губернаторе и генерал-губернаторе, ибо в глазах народа их значение неизмеримо меньше, чем значение хакима, потому что народ считает ступеньки служебной лестницы своим, особым счетом.

 

В его глазах самое большое начальство волостной управитель и участковый пристав; за ними следует уездный начальник. Губернатор и генерал-губернатор в представлении наибольшей части туземного населения существуют, как нечто почти отвлеченное.

 

Достаточно сказать, что через насколько месяцев после назначения генерала Иванова, раньше долго служившего в крае, на должности генерал-губернатора, за смертью генерала Духовского¹⁰⁰, туземцы, живущие в 10 верстах от Ташкента, (около Дурмана, что за Никольским поселком), при упоминании о новом генерал-губернаторе, с изумлением спрашивали пишущего эти строки: «А где же старый?» - (они не знали его фамилии). «Когда назначен новый? Кто он такой и откуда приехал»?

 

 

Второй период эволюции

 

С устройством Закаспийской железной дороги и с открытием правильного пассажирского и товарного движения между Самаркандом и Узу-ада, (с дальнейшим движением на Батум или на Ростов), с возникновением таким образом удобных и относительно дешевых способов сообщения края не только с Европейской Россией, но даже и с Западной Европой, прежняя малая подвижность туземцев начала все шире и шире уступать место обратному явлению. Торговля, в особенности с развитием в крае хлопководства, все больше и больше ширилась и разнообразилась; все большее и большее число туземцев стало посещать

 

стр. 92

 

Россию, все шире и глубже знакомясь с тамошней жизнью, с тамошними порядками и явлениями общественного быта.

 

Некоторые, наиболее предприимчивые туземцы стали проникать в Западную Европу. Другие, получая обыкновенные заграничные паспорта, начали тайно проникать через Турцию в Мекку, паломничество куда долгое время не разрешалось нашим туземцам под предлогом эпидемий в Аравии ¹⁰¹.

 

Туземцы, возвращавшиеся из этих дальних поездок, везде были желанными гостями, ибо сообщали очень много интересного.

 

Побывавшие в Западной Европе повествовали о виденных ими фарангах, инглисах и немис; о великолепии и благоустройстве европейских городов; о богатстве и культурности виденных ими стран; о том, насколько отстала от них обширная, но сравнительно бедная и малокультурная Россия.

 

Еще больший интерес представляли хаджи, богомольцы, совершившие поклонение меккским святыням. Святая вода из колодца Зам-зам, меккская земля, камешки из ближайших окрестностей Мекки и раковинки из морей, ближайших к Аравии, - многими принимались и даже покупались с внешним, нередко деланным благоговением. Но наибольший интерес представляли не эти святыни, а рассказы и повествования о Турции, о халифах и о турках.

 

Здесь необходимо упомянуть о том, что каждый раз, когда в Стамбуле узнавали о прибытии туда проезжих паломников из Средней Азии, их немедленно же разыскивали и окружали всевозможным вниманием включительно до предоставления возможности лицезреть халифа.

 

Возвращавшиеся из этих поездок туземцы не без преувеличений рассказывали о величии султана и о блеске его двора, о гостеприимстве турок в отношении среднеазиатских путников, о полезности для туземцев общения с Турцией ради общемусульманского дела под верховной эгидой халифа, о полезности, по примеру турок, заимствовать от неверных все то полезное и практичное, что может способствовать увеличению материальной, а следовательно и политической мощи мусульманства, которое, быть может, с божией помощью вернется к старому, вновь сделавшись единой религиозной общиной.

 

Все это вместе с подарками, присылавшимися из Турции заочным знакомым, местным корифеям книжничества и книжнического благочестия, производило на туземцев очень сильное впечатление, которое время от времени поддерживалось и подновлялось разными не особенно дорогими способами, вроде присылки из Стамбула турецких газет и иллюстрированных изданий, при посредстве которых туземцы знакомились

 

стр. 93

 

с Турцией и с турецким языком, во многом рознящимся от местных тюркских наречий.

 

Эти корреспонденции, а равно и посещения края турецкими эмиссарами заметно участились во время греко-турецкой войны¹⁰², когда присылавшиеся сюда турецкие газеты и иллюстрированные издания были наполнены сообщениями о турецких победах, о мощи турецких армий и флота, что хотя и далеко не соответствовало действительности, но тем не менее служило большую службу увеличению популярности Турции в глазах той части местного населения, которая или читала эти газеты, или слышала о их содержании.

 

Наша администрация узнала об этих нашествиях турецкого влияния несколько поздно, во-первых, а, во-вторых, если бы и узнала вовремя, то все равно не была бы в силах бороться с упомянутым явлением и не допустить этих вторжений, ибо к услугам туземного населения слишком много способов для того, чтобы так или иначе провезти в край то, что им нужно или желательно¹⁰³.

 

Все эти, только что отмеченные обстоятельства, вместе с раньше отмеченным постепенным практическим ознакомлением туземного населения с многими отрицательными сторонами нашей официальной жизни, неизбежно вели к постепенному значительному уменьшению среди туземного общества числа симпатизирующих нам лиц, к постепенному ослаблению прежнего престижа русского имени и к постепенному же и значительному усилению фракции книжников, которые, под влиянием новых течений местной жизни, тоже не оставались status quo, шли вперед и из обыкновенных ветхо-заветных книжников, откинув значительную долю древнего фарисейства, успели преобразиться в более или менее активных общественных деятелей, причем в их руках ислам, раньше бывший только домостроем, стеснявшим и удручавшим частную и общественную жизнь, бывший только религиозно-юридическим кодексом, налагавшим на отдельных лиц и на целые общества много ненужных и тяжелых вериг, в значительной мере утратив эту часть своего прежнего религиозного значения, мало-помалу стал превращаться в знамя общемусульманского пробуждения и объединения.

 

Все это, конечно, не было в Туркестанском крае исключительно местным явлением, так как находилось в самой неразрывной связи с явлениями и новыми веяниями общемусульманской жизни, где, в наиболее интеллигентных сферах значительной части разрозненных пока мусульманских обществ, началась на первых порах малозаметная, а затем все более и более энергичная, но неспешная упорная и методичная работа, направленная к пробуждению и объединению мусульманства

 

стр. 94

 

во всех частях света, дабы оградить его от нежелательных с мусульманской точки зрения влияний европейской культуры (цивилизации), направить на путь осмотрительных заимствований от европейцев того только, что может впоследствии пригодиться мусульманскому миру для успешной борьбы с христианской (европейской) культурой, и подготовить этот полусонный пока мир к новой, самобытной жизни, достаточно огражденной от непрошеных вторжений и назойливых посягательств европейских народов, позволяющих себе все это только по праву сильного¹⁰⁴. Значительное число интеллигентных мусульман давно уже принялись за эту работу и методично продолжают ее, причем в Турции, в Египте и в мусульманской Индии издается много журналов этого, панисламистского, направления¹⁰⁵    .

 

В Индии к числу наиболее тенденциозных и имеющих наибольшее распространение панисламистских органов принадлежит газета «Хаблъ-улъ-метин», что в переводе на русский язык означает крепкую (неразрывную) связь и объясняется редакцией в смысле необходимости единения между шиитами и суннитами во имя одного, общего им всем дела.

 

Эта газета издается (на персидском языке) уже 13 лет и распространена почти во всех мусульманских странах, не исключая и Средней Азии.

 

Она негласно субсидируется турецким султаном, персидским шахом, афганским эмиром и многими другими автономными мусульманскими правителями.

 

Таким образом, разбуженное нашим приходом сюда местное мусульманское общество, просыпаясь, подобно значительной части остального мусульманского мира и протирая глаза после многовековой спячки, во время которой успел накопиться большой запас потенциальной нервной силы, вступает ныне на путь новой жизни с готовой политической программой в руках, а потому не имеет причин ни торопиться, ни метаться из стороны в сторону¹⁰⁶.

 

Достаточно внимательно присмотреться к тому, чем живет ныне мусульманский мир, достаточно принять во внимание грандиозность запаса жизненных сил, накопленных в течение многовекового отдыха, и грандиозность той бездны, которая отделяет европейскую цивилизацию от ислама, чтобы понять, как детски наивны и как жалки наши попытки русифицировать туземцев, да еще при посредстве таких безусловно слабых учреждений, какими в действительности являются наши русско-туземные школы и иные способы нашей просветительной

 

стр. 95

 

деятельности, или совсем не дающие результатов, или дающие результаты, противоположные тем, которые ожидались.

 

По этому последнему поводу мы скажем только, что туземные юноши, которым удается получить сколько-нибудь солидное развитие и образование в наших учебных заведениях, почти поголовно становятся или панисламистами, или деятельными сторонниками пробуждения и автономии неавтономных ныне мусульманских обществ, что, конечно, совершенно естественно.

 

Время шло, а неумолимая жизнь как бы насмехалась над нами, продолжала, как в панораме, демонстрировать перед туземным обществом все больше и больше таких картин, которые ничего не могли сказать в нашу пользу.

 

Пьянство среди туземного населения стало доходить до невероятных размеров. В праздничные дни нельзя было выйти на улицу, не наталкиваясь почти ежеминутно на пьяных и подгулявших туземцев, носившихся по русским и туземным городам, развалясь в извозчичьих экипажах, с громкими и не всегда пристойными песнями, очевидно, в подражание русским пьяным мастеровым и солдатам. Те же пьяные валялись на скамейках городских бульваров. Возмущались не только книжники, постепенно превращавшиеся в общественных деятелей нового направления, но и большинство русских. Повсеместно усиливались воровство, торговые обманы и общая, так сказать, распущенность.

 

До невозможных степеней продажности и лицеприятия дошел народный суд. А когда туземцы, еще не изверившиеся в суде русском, стали делать попытки переносить свои заведомо правые дела в этот русский суд, им отказывали, их, так сказать, гнали из храма русского правосудия, ибо, по силе нашего местного закона, дела между туземцами могут рассматриваться в русском суде лишь при желании обеих тяжущихся сторон, (а не одной только); вместе с тем неправая, но состоятельная сторона обыкновенно предпочитала суд народный, где то или другое решение почти всегда оказывалось возможным купить за достаточную мзду.

 

Да и сам русский суд успел уже за это время многое утратить в глазах туземного населения. Так, например, случаи, когда одно и то же дело получало различные решения в разных инстанциях суда нередко приводили туземцев в большое недоумение.

 

С половины восьмидесятых годов в крае появилась саранча. Местами она отраждалась время от времени; местами чуть не ежегодно. В самый важный и опасный момент заложения яичек наблюдения за этим не было; отложения саранчевых кубышек не регистрировались; а потому

 

стр. 96

 

зачастую саранча отраждалась на следующий год там и в таких количествах, где этого никто не ожидал.

 

Уничтожение ограждавшейся саранчи производилось натуральной повинностью, нарядом рабочих, что во многих отношениях было неудобным; поэтому впоследствии наряд рабочих переводился на деньги, на которые нанимались желающие, причем туземная администрация обкрадывала народ, а русская делала вид, что ничего не замечает. Впоследствии в некоторых местностях к этому присоединились требования русской администрации о составлении сельскими обществами приговоров о сборе с населения особых средств на приобретение аппаратов Вермореля¹⁰⁷ . В конце концов, народ открыто стал говорить, что его поедает не саранча, а те господа, которые от нечего делать забавляются ее истреблением.

 

Общая сумма взимавшихся с населения податей государственных и земских постепенно и значительно возрастала; а вместе с тем никаких сколько-нибудь значительных улучшений в важных для местной экономической жизни частях, как, например, дорожной, население не видело.

 

Оно ежегодно платило значительные суммы на наем ночных караульщиков; но значительной части их на деле не было, ибо, вместо несения своих прямых обязанностей, они несли обязанности рассыльных, несмотря на то, что воровство и разбои, в особенности в Фергане, одно время возрастали до размеров, невольно обращавших на себя внимание всех и каждого, не исключая и русской администрации, которая обыкновенно старалась уверить подлежащее начальство в том, что во вверенном районе все обстоит благополучно.

 

По этому последнему поводу невольно хочется упомянуть о нижеследующем. В 1902 году в Фергане возникло несколько дел по обвинению чинов (русской) уездной администрации в очень неблаговидных делах. В начале осени того же года генерал-губернатор, посетив эту область, обратился к одному из местных служащих лиц с вопросом, при каких обстоятельствах в Фергане могли вырасти новейшие муромские леса¹⁰⁸, населенные господами в роде Р., К. и Р., о деяниях которых были только что произведены дознания, тогда уже переданные следственной власти. На это был дан такой ответ: «Почвой для этого послужила, прежде всего, наша малая правдивость, ибо уездный начальник, вопреки действительности, уверяет губернатора в том, что в его уезде вес обстоит благополучно; губернатор, получив совершенно такие же заявления от всех уездных начальников, уверяет в благополучии области генерал-губернатора; а последний спешит уверить в том же высшее правительство, но уже в отношении всего края».

 

стр. 97

 

Здесь мы желали бы обратить внимание читателей еще на одно немаловажное обстоятельство, что заставляет нас вернуться назад.

 

С половины 80-х годов, частью вследствие воздействия администрации, а, главным образом, благодаря тому, что более сметливые туземцы к этому времени успели уже убедиться в выгодности весьма настойчиво рекомендовавшегося им дела разведения американского хлопчатника, начавшего вслед за тем быстро вытеснять туземный, и расширения хлопководства в коренных областях края быстрыми шагами пошли вперед, причем хлопчатник, вытесняя другие культуры, начал захватывать все большие и большие площади ирригационных земель¹⁰⁹. Прежде всего, он вытеснил в Фергане марену, которая, как красильное вещество, легко заменилась красками, (хотя и худшего качества) привозимыми из России¹¹⁰.

 

Затем повсеместно начали вытесняться пшеница, ячмень, люцерна, джугара (сорго), кукуруза и пр., что тотчас же вызвало новое и значительное повышение цен на эти продукты. Так, например, в Наманганском уезде сотня снопов люцерны, стоившая при завоевании края в самое дорогое время, в конце зимы и в начале весны, не свыше 3 руб., стала продаваться от 10 до 14 руб.

 

Такое небывалое нарушение равновесия, доказывая самым неотразимым образом совершенную недостаточность наличной пахотной земли при вновь установившихся условиях¹¹¹, заставило туземное население изыскивать возможные и удобные для него способы расширения запашек. Поэтому туземцы, имея в виду относительно малую потребность для хлопчатника в орошении, начали усиленно засевать слабо орошенные земли, на которые раньше они обращали мало внимания и эксплуатировали очень неохотно.

 

Эти земли стали засеваться почти исключительно хлопчатником и начали приносить весьма большой доход, требуя, конечно, особенно тщательной обработки.

 

Это внезапное, так сказать, увеличение доходности раньше малодоходных или даже совсем-таки пустовавших земель совершенно неожиданно, хотя и косвенно, но очень широко отразилось на другом полюсе туземной жизни, на ее духовно-нравственной стороне.

 

Дело в том, что многие из многочисленных Мадраса, (высших туземных школ) Ферганы, обладая значительным количеством слабо орошенных вакуфных земель, раньше почти не имели от них никакого дохода. С развитием же и расширением местного хлопководства, доходы таких Мадраса сразу увеличились в некоторых случаях в 5 и даже более раз, одновременно с чем пропорционально увеличился и размер стипендий, которые стали получаться муллами, учениками этих школ.

 

стр. 98

 

Молва об этом быстро распространилась далеко за пределами области, и в здешние Мадраса, в особенности в кокандские, учащаяся молодежь, искавшая знания мусульманской науки и усиленных стипендий, ринулась не только из Ташкента и Самарканда, но даже и из бухарских пределов¹¹², причем в кокандских мадрасах, по словам старейших мударрисов и мутаваллиев, никогда не бывало такого количества учащихся, как в конце 80-х и в начале 90-х годов.

 

Вряд ли нужно говорить о том, что уже один этот прилив молодежи в высшую туземную школу не мог не отразиться на усилении в туземном обществе того, что смело может быть названо усиленным тяготением к исламу и к расшатавшимся устоям местной старины.

 

Вместе с тем, указанное явление случайно, быть может, совпало с общим поворотом направления духовно-нравственной жизни туземца, имевшим, в свою очередь, несомненно, самую тесную (хотя быть может тоже случайную) связь с современными этому крупными шагами панисламизма¹¹³.

 

Как ни велико было увлечение свободой, опьянившей часть местного общества одновременно с падением кази-раиса и былой мощи местного домостроя, но с течением времени реакция настала все-таки и при том настала бесшумно, незаметно, неожиданно.

 

Прежде других люди, так сказать, среднего, уравновешенного образа мыслей стали задумываться над вопросом: «Куда же мы идем и куда, к чему придем, идя и далее в этом направлении»?

 

Люд, некогда шумно ликовавший свободу употребления горячих напитков, достаточно накуражившись, находился в состоянии той выбитости из колеи, того нравственного похмелья и недовольства самим собой, при котором достаточно одного умелого окрика, для того, чтобы погнать это стадо в любом направлении.

 

Как ни велико было сравнительно недавнее увлечение свободой, но в конце концов врожденные привычки, влияние семьи вообще и женщины, всегдашней носительницы традиций, в особенности, влияние общественного мнения, в значительной мере поддерживаемого авторитетом близкой Бухары до сего времени сохранившей все наружные признаки и атрибуты показного благочестия, до раисов и побиения камнями включительно, взяли верх, и блудные сыны ислама мало-помалу стали возвращаться к пенатам.

 

При таких обстоятельствах голос нашей оппозиции, державшей уже в своих руках обновленное знамя ислама, призывавшее мусульман к пробуждению и единению, стал обращать на себя внимание все большей и большей части туземного общества, все больше и больше

 

стр. 99

 

разочаровывавшегося в нас, в нашей силе, в нашей культурности и в нашей правдивости.

 

Тогда оппозиция, подняв голову и развернув длинный скорбный                      

 

лист¹¹⁴, который неустанно и методично вела она вместе с народной памятью, стала говорить этому народу такие речи.

 

«Всезнающий и Всевидяший, Гневный и Карающий предал нас и землю нашу в руки врагов наших, в руки неверных, врагов веры наших отцов за жестокость и сребролюбие правителей, за неправосудие казиев, за грехи народа, забывшего заветы Пророка, да благословит его Господь и да приветствует его». «Когда неверные вторглись в нашу землю и стали один за другим занимать наши города, что делали местные мусульмане? Выполнили ли они завещанное им о войне с неверными? Истощили ли они все усилия для того, чтобы не допустить неверных попирать копытами своих коней могилы наших предков?». «Ничего этого они не сделали. Лишь незначительная часть их пала на полях битв и в день Страшного суда предстанет пред Судией судей с белыми лицами, в своих обагренных кровью одеждах, в одеждах шахидов, мучеников, павших по завету Пророка за святую веру».

 

«Остальные робко бежали, предпочтя суетную и бесславную жизнь неувядаемому венцу мученичества. Под Ташкентом они малодушно оставили смертельно раненого Алим-Кула, бежали и, расчитывая на вернейшее спасение, бросились в разлившийся Чирчик¹¹⁵. Но десница Гневного покарала их; многие из них утонули в бурлившей реке, которая потом много лет выбрасывала на отмели их шашки, ружья и кольчуги».

 

«Когда неверные завоевали нашу землю, малодушнейшие из нас, забыв слова Корана - "Верующие не должны брать себе в друзья неверных", бросились в объятия русских и, дабы снискать их расположение, стали глумиться над верой своих отцов, начали пьянствовать вместе с неверными, или, подражая им, начали подводить им своих жен, сестер и дочерей, начали давать охотно приемлемые ими взятки, осужденные и проклятые Богом и Пророком, да благословит его Господь и да приветствует его».

 

«В слепоте вашей, которой Бог искушал вас, вы, порицая своих бывших правителей и все то, что было здесь до прихода русских, пленялись суетностью тех кажущихся благ, которые неверные крупицами бросали вам, дабы обольстить вас, а вы, подобно псам, лизали за это руки тех, кому Предвечным предвечно уготована геена огненная».

 

«Опомнитесь, осмотритесь вокруг себя и вы увидите, что настоящее не лучше прошлого. Неверные вместе с теми из нас, которые лукавят

 

стр. 100

 

пред лицом Бога и людей, всячески обирают наш народ и всеми способами развращают его, дабы низвести на него гнев Божий и тем его в конец ослабить при помощи их верного союзника, искусителя - сатаны».

 

«Искушениями его, проклятого, и стараниями неверных среди нас не осталось более правосудных, неподкупных казиев; не осталось детей, почитающих своих родителей, и родителей, искренно любящих своих детей и желающих им блага; не осталось более честных торговцев, за совесть гнушающихся обманом, обсчетом, обмериванием и обвешиванием; нет более благочестивых людей, помнящих о меньшей братии, о которой в священном Коране сказано - "Подайте нищему, просящему у вас, и бедному не смеющему просить"; достатки ваши вы тратите на роскошь, на подкупы и на угождение неверным; а вашим бедным подают кяфыры, лукавящие перед Богом и думающие обмануть Всевидящего, о котором в Коране сказано, что он - "искуснейший из хитрецов"; нет более благочестивых мусульман, которые не гнались бы за суетными милостями неверных, забыв о возмездии в день Страшного суда».

 

«Опомнитесь и осмотритесь! В тех самых урдах, в которых при ханах жили именитые беки и хакимы, управлявшие народом, опираясь на уставы ислама, теперь водворились волостные управители, чуть не на половину ничтожества, вытащенные из грязи руками неверных; пьяницы и мошенники, служившие прежде поварами и конюхами у русских, воровавшие у них пятаки и двугривенные, теперь они ограбляют народ на тысячи и десятки тысяч рублей».

 

«Квартира или собственный дом каждого такого волостного управителя - кабак, заезжий дом, в котором останавливаются, пьянствуют и играют в карты русские».

 

«Когда вы справедливо жалуетесь русскому начальству на мошеннические проделки содержателей этих кабаков, вас штрафуют или арестовывают».

 

«Одумайтесь и осмотритесь вокруг себя! Подумайте, можно ли дольше жить так правоверному мусульманскому обществу; можно ли дольше мириться с творящимися безобразиями; можно ли спокойно смотреть на все это, не думая о том, как вырвать народ и его душу из нечистых рук неверных и их верного сообщника, диавола».

 

Все чаще, все грозней и громче произносились эти и подобные им речи, которых не знала и не слышала наша администрация, ибо не хотела и не могла их слышать.

 

Она не хотела их слышать, потому что, услышав их и откровенно заговорив по их поводу, она неизбежно должна была бы выдать самое

 

стр. 101

 

себя; она не могла их слышать, потому что оставалась окруженной живой стеной негодяев, обманывавших и ее и народ; она оставалась в отношении народа слепой, глухой и немой, ибо, сидя за стеной продажных приспешников, по-прежнему не видела народной жизни, не слышала народного голоса и не могла говорить по душе с народом, так как давно утратила доверие и расположение народа, подробно знакомого со всеми ее похождениями и авантюрами которые методично заносились народной памятью в скорбный лист.

 

Все чаще, все громче и грозней раздавались речи и вопли нашей оппозиции, пока, наконец, вызванное ими, на почве наших служебных недугов нервное возбуждение, постепенно охватывавшее все большую и большую часть туземного общества всего вообще края, не разразилось в Фергане восстанием Дукчи-ишана¹¹⁶.

 

Весьма слабо и неумело оборудованное в техническом отношении, восстание было быстро подавлено; но счеты с его нравственными результатами, быть может, придется сводить лишь в будущем, ибо народная память вряд ли уничтожит скорбный лист, а русский правящий класс вряд ли окажется в состоянии купить какой-либо ценой искренние симпатии изверившегося в него населения.

 

Быстро подавив вооруженной силой восстание ишана, мы много писали и говорили по поводу этого инцидента.

 

Мы много говорили и писали об идущих и не идущих к делу вещах: о косности туземцев; о мусульманском фанатизме; о происках Англии и Турции; о панисламизме; о неблагодарности туземцев, якобы, облагодетельствованных Россией; о чрезмерном, якобы, увеличении народного благосостояния, дающего возможность туземцам заниматься не общеполезными делами, а разными глупостями; о необходимости держать туземное население в ежевых рукавицах, и т. д. Мы договорились и дописались даже до таких нелепостей как необходимость время от времени, периодически, проходить по краю с огнем и мечом, дабы производить на полудиких азиатов должное впечатление и держать их непрестанно в клетке того спасительного панического страха, который они пережили раньше, в дни победоносного вступления наших войск в постепенно занимавшиеся нами туземные города.

 

Статья, написанная в этом духе каким-то бесстыжим автором, в свое время была помещена в одной из русских газет.

 

Мы говорили и писали по поводу восстания очень много, но ни одним словом не обмолвились о самой главной, наиболее существенной причине этого восстания, о тех тяжких, хронических недугах нашей официальной жизни, (служебной и общественной), которые,

 

стр. 102

 

будучи нежелательными и вредными вообще, представляются сугубо вредными и весьма опасными на мусульманской окраине, и географически и духовно тесно связанной с значительной частью остального мусульманского мира, интеллигенция которого не может не интересоваться Средней Азией и не помнить о ней, ибо она в свое время дала мусульманству несколько солиднейших и популярнейших работ по части шариата, выдвинув вместе с тем и нескольких выдающихся поэтов-суфистов, как Мир-Али Шир, Ахмад Ясави и Суфи-Аллаяр¹¹⁷.

 

Восстание не только не заставило нас задуматься над нашими недугами, но даже, наоборот, в особенности в Фергане, послужило к обострению этих недугов и к увеличению числа пораженных ими лиц.

 

И местная русская власть, и местное (русское) общественное мнение, не давая себе труда поглубже вдуматься и поосновательней разобраться во всей сумме фактов и явлений, послуживших главнейшими причинами восстания, твердили одно: «Надо прибрать туземцев к рукам, взять их в ежевые рукавицы и усилить административно-полицейский надзор за населением».

 

В конечном результате все свелось к одному лишь значительному увеличению числа участковых приставов и к назначению волостных управителей не по выбору населения, а по избранию администрации, о практических результатах чего было уже упомянуто выше. Значительное увеличение числа приставов требовало подыскания такого же числа подходящих лиц, которых не имелось ни в виду администрации, ни в ее распоряжении.

 

По старотуркестанской традиции, не имеющей ныне никаких достаточных оснований ни в законе, ни в логике здравого смысла, ибо административно-полицейская деятельность отнюдь не вызывает необходимости в знакомстве с уставами военной службы, местная власть, набирая приставов, обратилась к воинским частям, из коих многие, пользуясь удобным случаем, поспешили избавиться от не совсем подходящих офицеров, часть которых и на новом поприще оказалась тоже не совсем подходящими, увеличив таким образом процент ненадежного элемента в рядах местной русской администрации.

 

Вместе с тем общий тон деятельности последней в отношении туземного населения, под влиянием свежего еще впечатления, произведенного на всех восстанием, принял сыскной и репрессивный характер, что вместе с некоторым увеличением временной запуганности населения под впечатлением совершившихся казней и ссылок, дало широкий простор темной и грязной деятельности тех чинов администрации, у которых явилось желание ловить рыбу в этой мутной воде.

 

стр. 103

 

Хищения, поборы, вымогательства, незаконные наряды рабочих и измышления русской администрацией заговоров среди населения, с корыстными, преступными целями, возросли до невероятных степеней. Возникшие в 1902 году дела Р-на, Р-ка и К-ва приподняли лишь незначительный уголок завесы, за которой скрывалась масса самой возмутительной грязи, причем нигде, по-видимому, эти оргии административной разнузданности не доходили до таких гомерических размеров, как в Андижанском уезде в конце девяностых и в начале девятисотых годов. В местных газетах то и дело печатались обличительные корреспонденции, правдивость большей части которых впоследствии подтвердилась; но уездная и областная администрации тщательно прикрывали всеми способами эту возмутительную грязь.

 

Все эти печальные обстоятельства, за которыми неустанно следил народ и на которые тщательно закрывала глаза местная русская власть, еще в конце девяностых годов породили было в Фергане, в туземном обществе, некоторый раскол.

 

Нашлось незначительное, правда, число туземцев, которые, указывая на неудержимо возраставший произвол русской администрации, начали говорить, что причиной усиления этого и без того хронического народного бедствия был казненный ишан¹¹⁸, который предпринял безумное дело, не могшее дать выгодных для народа результатов, понапрасну и преждевременно раздражил русских и тем самым навлек на народ новые беды.

 

Партия нашей оппозиции продолжала доказывать, что ишан - мученик, указавший народу путь, которым он рано или поздно должен будет идти, если намерен и в будущем оставаться мусульманским народом.

 

Нейтральная полоса двоилась: часть молча соглашалась с оппозицией, раз навсегда признать ишана святым; другая часть колебалась, ибо, стараясь держаться точки практического воззрения на бурный водоворот всех пережитых и переживавшихся явлений, недоумевала, кто прав и кто неправ.

 

В 1900 году было снято запрещение с хаджа, паломничества в Мекку.

 

Среди населения, душа которого была подавлена впечатлениями последних трех лет, замечался подъем если не религиозного чувства, то, во всяком случае, желания так или иначе отвести душу. Около десяти тысяч одних только ферганских паломников, (не считая богомольцев из двух других областей), частью с заграничными паспортами, а частью без них, ринулись в Мекку.

 

Некоторые из них повезли с собой тысячи и даже десятки тысяч рублей; большинство двинулось с сотнями; немало было и таких, которые

 

стр. 104

 

рискнули отправиться в путь с самыми недостаточными средствами. В числе этих последних было немало стариков, значительная часть которых, как то явствует из официальной переписки, на обратном пути умирали на пароходах и в вагонах железных дорог от совершенного истощения сил.

 

Через два - три года этот подъем паломнических стремлений начал заметно ослабевать, ибо многие из паломников, по-видимому, возвращались в значительной мере разочарованными: путь, в особенности для малосостоятельных лиц, оказался во многих отношениях очень трудным; в Стамбуле, при таком громадном наплыве среднеазиатских гостей, не представлялось возможным оказать всем им достаточное внимание; арабы, в особенности держащие в своих руках святыни Мекки и Медины, притесняли и обирали паломников так же, как наших¹¹⁹ обирают в Иерусалиме.

 

Все это в значительной мере поддерживало среди туземного населения Ферганы тот вышеотмеченный раскол, который явился было последствием различных отношений к ближайшим практическим результатам восстания, поднятого ишаном, и трудно, конечно, сказать, какие новые течения возникли бы на этой почве, если бы неисповедимая судьба вновь не потрясла ум и душу и без того выбитого из колеи мирной, размеренной жизни ферганского населения ужасами Андижанского землетрясения в декабре 1902 года.

 

Десятки тысяч зданий, разрушенных и поврежденных в городе и в селениях, тысячи задавленных и искалеченных людей, тысячи задавленных и искалеченных домашних животных, отсутствие надежных убежищ от холода и непогоды и непрестанно продолжавшиеся мощные сотрясения почвы, часто сопровождавшиеся сильным подземным гулом, производили на население тяжкое, удручающее впечатление.

 

Вместе с тем, голодное и холодное, не успевшее оправиться от первых впечатлений ужаса, не успевшее вытащить своих покойников и калек из-под груд развалин, не успевшее сколько-нибудь устроить свои семьи, население Андижана и окрестных селений сгонялось администрацией для расчистки тех улиц, по которым должен был проехать генерал-губернатор, спешивший на место катастрофы.

 

Несколько позже то же население, через посредство своих доброхотных агентов всегда находящееся в курсе многих сокровенных тайн наших канцелярий, знало, что добровольные пожертвования, отовсюду стекавшиеся в пользу пострадавших от землетрясения, не полностью доходят до него.

 

Мог ли народ благодушно смотреть на все это? Могла ли наша оппозиция не видеть и не понимать, какое оружие мы даем в ее руки против самих себя?

 

стр. 105

 

Конечно, нет.

 

И вот оппозиция смелее прежнего подняла голову и настойчивей прежнего стала громить истомленную душу народа своими грозными, обличительными речами.

 

«Вы прогневили Гневного и он простер на вас и на семьи ваши свою карающую десницу, поразив вас ужасами землетрясения».

 

«И как было не карать вас ему, Всевидящему, Всеслышащему, Всезнающему».

 

«Не Андижан ли, подобно древнему Содому, был гнездом всякого беззакония; гнездом продажности казиев, гнездом насилий, лихоимства и притеснений администрации, гнездом пьянства, разврата и всеобщей распущенности вашей, людей, дерзающих именовать себя мусульманами»?

 

«Не вы ли в помрачении умов и сердец ваших дерзнули произносить хулу на святого мученика, показавшего вам пример пренебрежения суетой этого тленного мира, где каждый из нас путник, проходящий путь земной жизни в течение нескольких дней и запасающийся за этот короткий срок тем, без чего нет блаженства в будущей, не временной, а уже вечной жизни»?

 

«Опомнитесь и покайтесь, если вы не хотите, чтобы десница карающего поразила вас новыми и еще худшими бедствиями». «Покайтесь и гоните из своей среды и из своей жизни все то, что, подобно пьянству, проституции, азартным играм, роскоши, бесчестности и всякой неправоте, будучи противным догматам нашей святой религии, уподобляет вас нечистым свиньям и столь же нечистым «кяфырам».

 

Справедливость требует сказать, что эти и подобные им речи, несомненно, производили на толпу очень сильное, отрезвляющее впечатление, заставляя большинство внимательно анализировать темные стороны жизни. Так, например, не подлежит сомнению, что вслед за землетрясением значительная часть многочисленных раньше, проживавших в Андижане туземных проституток, видимо не считая себя более безопасными и гарантированными от разного рода неприятностей, поспешили разъехаться по другим городам края; пьянство среди туземцев г. Андижана на некоторое время тоже заметно уменьшилось.

 

Несомненно также, что восстание ишана и землетрясение провели глубокий рубец на коллективной душе мусульманского населения не одной только Ферганы, а всего вообще края, ибо после этих передряг, конечно, не без связи и с другими явлениями туземной жизни, вроде все большей и большей внутренней эмансипации туземной женщины, по внешности как бы остающейся все в прежнем положении, ибо она

 

стр. 106

 

по-прежнему закрыта двойным покрывалом, начали заметно уменьшаться бачебазство и пьянство одно время, как уже было отмечено выше, повсеместно доходившие до невероятных размеров.

 

Однако же было бы большой ошибкой думать, что результаты морального воздействия восстания ишана и землетрясения, в связи с ярко обрисовавшейся для туземцев картиной патологии нашего служебного и общественного быта, ограничились только некоторым уменьшением числа пьяниц и бачебазов¹²⁰.

 

С несомненной уверенностью можно сказать, что туземное население края, навсегда признав ишана за святого, за мученика, указавшего народу один из способов практического осуществления в будущем мусульманской политической программы, чем дальше, будет все крепче держать эту программу все большим и большим числом сознательно...¹²¹

 

Прощаясь с читателями, туземцами и русскими, прошу позволения повторить то, что было сказано мною в самом начале.

 

Я предложил вашему вниманию некоторую часть результатов моих сорокалетних наблюдений над местной жизнью не для того, чтобы бросать в кого-либо камешки обвинений.

 

Я дал, как мне кажется, довольно верную картину сообща пережитого нами прошлого для того только, чтобы легче было избавить будущее от повторения темных пятен пережитого, чтобы сделать это будущее возможно более светлым, жизнерадостным.

 

А теперь я прошу: довольно о прошлом; свалим этот старый хлам, этот навоз жизни в мусорную яму истории, дабы забыть старые счеты, раз навсегда повернуться спиной к злопамятству и дружно, рука об руку идти далее по широкому пути общечеловеческого прогресса и общечеловеческого единения.

 

Sans rancune.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

¹ <Тевяшев Николай Николаевич (1841-1905) - генерал от кавалерии, в 1903-1905 гг. генерал-губернатор Туркестана и командующий войсками Туркестанского военного округа.>

 

² <Балканский союз - военно-политический союз Болгарии, Сербии, Греции и Черногории, направленный против Турции и фактически также против Австро-Венгрии, действовал в марте 1912 - июне 1913 гг.>

 

^{3 <И}меется в виду общее отставание султанской Турции, которое, в частности, привело к ее поражению в первой Балканской войне 9 октября 1912 -30 мая 1913 гг.>

 

стр. 107

 

⁴  Глава 4, ст. 127 <Цитаты из глав (сур) Корана в книге Наливкина даны по изданию: Коран. Перевод с арабского языка Г.С. Саблукова. Казань. 1907.>

 

⁵  <Франц. разговор.: забудем прошлое.>

 

⁶  <Сыр-Дарьинская, Самаркандская и Ферганская области. Семиреченская и Закаспийская, мне незнакомые и сравнительно недавно присоединенные к Туркестанскому краю, не имелись мною в виду при составлении этого очерка.  <Семиреченская и Закаспийская области были включены в состав Туркестанского генерал-губернаторства в 1899 г.>

 

⁷  <Более подробно о сартах см.: Бартольд В.В. Сарт // Бартольд В.В. Сочинения. М., 1964, т. И, ч. 2.>

 

⁸  <В русских официальных документах и литературе XVIII - нач. XX вв. название «киргизы» употреблялось по отношению и к «киргиз-кайсакам» (совр. казахи), и к «кара-киргизам» (совр. киргизы).>

 

⁹  <Кипчаки (половцы) - тюркоязычные кочевники, проживавшие на территории Восточной Европы и Центральной Азии.>

 

¹⁰ <Потомки арабов, попавших в Туркестан в эпоху арабского завоевания (VII—VIII вв.), принесшего с собой и утвердившего здесь ислам.>

 

¹¹ <Казий - мусульманский судья, назначаемый правителем и отправляющий правосудие на основе шариата; ишан - руководитель дервишского братства, мюрид - в исламе послушник, ученик, ищущий истинное знание и стремящийся к религиозному самоусовершенствованию под руководством наставника.>

 

¹²  Тюрко-монголы подразделяют себя на 92 рода: Тюрк, Багыш, Найман, Кипчак, Кыргыз, Туркман, Юз, Кырк, Минг, Мангыт, Каркалпак, Кенегес, Могол, Уйгур, Хытай и др.

 

¹³  <Вилает (перс.) - область, округ.>

 

¹⁴ <Худояр-хан Коканда (1845-1858,1862-1863, 1866 -1875).>

 

¹⁵  <В конечном счете оседлое население Коканда под предводительством Худояр-хана в 1851 г., восстав против кипчаков, устроило их массовое избиение. См.: Иванов П.П. Очерки по истории Средней Азии (XVI - середина XIX в.). М., 1958, с. 211.>

 

¹⁶  Ко времени занятия края в трех вышеназванных областях проживало около 5000 душ татар обоего пола.

 

¹⁷  Одни из упомянутых татар бежали сюда от стеснения, тяготевшего в России над их религиозной жизнью; другие от рекрутской повинности; третьи ради возможности жить среди чисто мусульманской обстановки; четвертые скрылись сюда от кар, грозивших им за разного рода правонарушения и т.п.

 

¹⁸  Ко времени занятия края в трех вышеназванных областях туземных евреев проживало 5000 душ обоего пола.

 

¹⁹ <Имеется в виду отведение большей части еврейского народа в плен ассирийским царем Салманасаром V в 734 г. до н. э.>

 

²⁰ Угон скота враждебных народов

 

²¹  Представитель военного служилого сословия в Кокандском ханстве.>

 

²²  Этим именем, между прочим, называет себя Тимур (Тамерлан) в своем, общеизвестном среди ориенталистов сочинении «Тузук-и-тимур» <По мнению академика В.В. Бартольда, данное сочинение появилось только в XVII в. в Могольской

 

стр. 108

 

Индии и нет никаких оснований думать, что оно было написано не знающим грамоты Тимуром, ушедшим из жизни в 1405 г. См.: Бартольд В.В. Место прикаспийских областей в истории мусульманского мира // Бартольд В.В. Сочинения. М., 1963, т. II, ч. 2, с. 742.>

 

²³ <Имеется в виду этап истории Арабского халифата с пребыванием его столицы в Багдаде в 819-1258 гг.>

 

²⁴  <Этот термин мы разумеем в основном его значении всех вообще видов ритуального мусульманского налога, т.е. и «ушра» (десятины), подразделившегося впоследствии на «ушр» и «харадж».

 

²⁵   <Бухарский эмир из династии Мангытов Шах-Мурад (1785-1800). Оценки его личности в мусульманских источниках носят во многом идеализированный характер. Свое мнение об итогах деятельности этого правителя высказал и Бартольд, который, в частности, писал: «Несмотря на свои заботы о справедливости, благочестивый эмир, ничего не понимавший в денежных счетах, не мог препятствовать своим наместникам наживаться на счет населения.» См.: Бартольд В.В. История культурной жизни Туркестана // Бартольд В.В. Сочинения. М., 1963, т. II, ч. 1, с. 281.>

 

²⁶ <Латин.: якобы, мнимый>

 

²⁷ <Данный оборот традиционно включался в формулу призыва на службу дворянского конного ополчения в Московской Руси XVI-XVII вв.>

 

²⁸ <Число даров должно было по этикету соответствовать кратному, взятому в основу данного «тартука» и являющегося определенным числом для счета животных или предметов, входящих в каждую часть преподносимого комплекса подарков. Это были священные, считавшиеся в монгольско-тюркской традиции приносящими счастье, нечетные числа: 3, 5, 7, 9, 11, 13, 15. Особое значение придавалось чаще всего числу «девять». См.: Андреев М.С., Чехович О.Д. Арк (кремль) Бухары в конце XIX - начале XX вв. Душанбе 1972, с. 132-134.>

 

²⁹ <Урда - ханский дворец; в Коканде до сих пор сохранились остатки дворца, построенного в 1870 г. по повелению Худояр-хана.>

 

³⁰  <По сведениям П.П. Иванова, Алим-хан был убит весной 1809 г. на пути из Ташкента в Коканд. См.: Иванов П.П. Указ. соч., с. 197. По данным Лэн-Пуля, Алим-хан правил Кокандом в 1800-1809 гг., Омар-хан - в 1809-1822 гг. См.: Лэн-Пуль С. Мусульманские династии. СПб., 1899, с. 237.>

 

³¹  <Бухарский эмир Насрулла(1827-1860).>

 

³² <Селенис Патар и ж/д станция Мельниково находились юго-западнее современного города Коканда.>

 

³³ <Мадали-хан (Мухаммед-Али) - правитель Коканда в 1822-1842 гг.> ³⁴ <Шир-Али-хан - правитель Коканда в 1842-1845 гг.> ³⁵ <Ближайшие преемники пророка Мухаммеда четыре «праведных» халифа: Абу Бакр (632-634), Омар (Умар) ибн ал-Хаттаб (634-644), Осман (Усман) ибн Аффан (644-656), Али ибн Абу Талиб (656-661).>

 

³⁶ <Имеются в виду традиционные для Туркестана мужские союзы «гябы» («гапы»). Во время создания данной книги Наливкина полицейские власти Русского Туркестана с большим подозрением относились к их существованию и

 

стр. 109

 

оценивали их, как «готовые ячейки, чрезвычайно удобные для ведения противоправительственной пропаганды» // ГАРФ, ф. 102, Особый отдел Департамента полиции, 1914 г., оп. 244, ед. х. 74, ч. 84, л. 25.>

 

³⁷ <Праздник жертвоприношения «ид ал-адха», один из главных праздников ислама, обычно проходит в день завершения паломничества мусульман в Мекку.>

 

³⁸ <Первая жена пророка Мухаммеда Хадиджа бинт Хувайлид (ум. около 619-622 гг.). После первых двух браков, оставшись вдовой, Хадиджа была самостоятельно ведущей дела, богатой женщиной, снаряжавшей торговые караваны. Мухаммед был нанят ею для организации и сопровождения этих караванов. В исламской традиции Хадиджа почитается, как первая женщинам-мусульманкам.>

 

³⁹  <Начиная с глубокой древности, в представлении европейцев финикийцы считались наиболее приспособленным к занятию торговлей народом мира.>

 

⁴⁰ <Конкретно тогда главный город китайской провинции Восточный Туркестан, часто - название всей данной области Центральной Азии.>

 

⁴¹  <То есть казахская степь.>

 

⁴² <Верста - русская мера длины, равна 1,0668 км.>

 

⁴³  <Дунгане - народ, проживающий в Центральной Азии, дунганский язык относится к китайско-тибетской семье языков.>

 

⁴⁴ <Абиссиния - устаревшее название Эфиопии.>

 

⁴⁵  В трех областях в 1900 году числилось: 1) мактабов, приходских школ - 5 418, в них учащихся - 57 159; 2) мадраса, высших школ - 313, в них учащихся-7 502.

 

⁴⁶ <Фарисей - библейск. синоним: ханжа, лицемер.>

 

⁴⁷ <Евангелие от Матфея, 23, 13.>

 

⁴⁸  <Выдающийся персидский мистик и поэт Джалал ад-дин Руми (XIII в.) после кончины своего друга Шамс ад-дина ат-Тавризи подписывал многие свои стихи его именем.>

 

⁴⁹  <Бедиль Мирза Абдул-кадыр (1644-1721) - персоязычный поэт Индии, создатель т.н. «индийского стиля» в таджикско-персидской поэзии.>

 

⁵⁰ <Как отмечалось выше, Омар правил в Коканде в 1809-1822 гг.>

 

⁵¹  <Вакф - собственность мусульманских духовных учреждений.>

 

⁵²  Правительственный чиновник, на обязанности которого лежало наблюдать за исполнением населением требований шариата и карать нарушителей этих требований и постановлений.

 

⁵³ <Русский государственный деятель М.М. Сперанский, бывший в 1819—1821 гг. сибирским губернатором, предлагал направить в казахскую степь православных миссионеров, дабы попытаться обратить ее полуязыческое население в христианство. См.: Арапов Д.Ю. М.М. Сперанский и российское законодательство об исламе и мусульманах // Запад и Восток: традиции, взаимодействие, новации. Владимир, 2000, с. 152.>

 

⁵⁴ «Потом по их (Ноя и Авраама) стопам мы (Бог) велели следовать посланникам нашим, и велели следовать Иисусу, сыну Марии, и дали ему Евангелие: в сердца последователей его Мы вложили добродушие и сострадание: а

 

стр. 110

 

подвижничество - его выдумали они (христиане) сами: мы им не предписывали его.» (Коран, 57, 27).

 

⁵⁵ <О современном состоянии изученности суфизма см.: Акимушкин О.Ф. Суфийские братства: сложный узел проблем // Тримингэм Дж.С. Суфийские ордена в исламе. М., 1989, с. 3-13.>

 

⁵⁵ Сказания о деяниях и изречениях мусульманского пророка.

 

⁵⁷ <Машраб Бабарахим (1657-1711) - поэт, автор мистико-суфийских стихов. За свое вольнодумство был казнен.>

 

⁵⁸  Коран, 2, 99 и 3, 93.

 

⁵⁹  Тогдашний генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа. <Правивший в 1867-1882 гг. Туркестаном генерал-адъютант Константин Петрович фон-Кауфман обладал особыми, лично ему дарованными императором Александром II полномочиями. См.: Глущенко Е.А. Строители империй. Портреты колониальных деятелей. М., 2000, с. 29-176.>

 

⁶⁰  <Горчаков Александр Михайлович (1798-1883), князь - русский государственный деятель. Товарищ А.С. Пушкина по Царскоселькому лицею. В 1856-1882 гг. министр иностранных дел, с 1867 г. канцлер.>

 

⁶¹  <В данном случае речь идет о казахах.>

 

⁶²  <Как известно, Наливкин был участником Хивинского и Кокандского походов, и его рассказ о них - это сведения непосредственного очевидца данных событий.>

 

⁶³  <Кишлак, который находился в местности между Андижаном и Наманганом.>

 

⁶⁴  Многобожниками христиане считаются, потому что признают сущест вование Троицы. «Читающие Писание! Не допускайте излишества, в вашу веру; говорите о Боге только истину. Мессия Иисус, сын Марии, есть только посланник Бога, есть слово Его, низведенное им в Марию, есть дух Его. Веруйте в Бога и в посланников Его и не говорите: троица... Бог только есть единый., не может быть, чтобы у него были дети;... Не может статься, чтобы Мессия считал для себя унизительным быть рабом Богу, как и приближенные к нему ангелы». (Коран 4, 169-170).

 

⁶⁵  <Подобные действия со стороны русских войск во время Туркестанских походов современные исследователи связывают с частыми проявлениями со стороны их противника «массового фанатизма [и] изуверства по отношению к русским пленным». См.: Глущенко Е.А. Указ. соч., с. 206, 208.>

 

⁶⁶  <Критика Наливкиным отношений русских властей с коренным населением Туркестанского края во многом совпадала с оценками других современников. См.: Бартольд В.В. История культурной жизни Туркестана, с. 292.>

 

⁶⁷ <Латинск.: хлыст, линейка, в переносном смысле: строгое отношение. >

 

⁶⁸  <В 1876 г. Кокандское ханство было ликвидировано, его территория была присоединена к России и в основном включена в состав вновь образованной Ферганской области.>

 

⁶⁹  <Город на Южном Урале, важный центр торговли с казахской степью и оазисами Средней Азии.>

 

⁷⁰ <Имеются в виду Сыр-Дарьинская и Самаркандская области.>

 

стр. 111

 

⁷¹   <С XVIII в. в Российской империи почтовые лошади предоставлялись на почтовых станциях при наличии у пассажира, как правило, собственного экипажа. Почтовый староста в отличие от станционного смотрителя (чиновника XIV ранга) не имел никакого классного чина.>

 

⁷²  <Документ, который от имени императора давался предъявителю, имевшему право на получение почтовых лошадей в количестве, зависимом от чина с уплатой положенных прогонов. Так Наливкин, как действительный статский советник (чин IV класса Табели о рангах), имел право на генеральские прогоны (деньги, уплачиваемые по количеству верст и лошадей) с оплатой стоимости 10 лошадей.>                                                                                                                               I

 

⁷³  <У древних тюрок «белый» цвет был связан с обозначением социальных верхов, «белым» было девятибунчужное знамя Чингисхана. Московские государи с XV в. стали употреблять оборот «Белый царь» при подписи обращений к своим мусульманским подданным, подчеркивая свое право сюзеренитета над ними. См.: Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973, с. 142.>

 

⁷⁴ <Имеются в виду судебные порядки, действовавшие в России до принятия Судебных Уставов 1864 г.>

 

⁷⁵ <Ал-харадж - поземельный налог в мусульманских странах, который мог взиматься как натурой, так и деньгами, его размеры колебались от 1/3 до 2/5 урожая.>

 

⁷⁶ Устраиваемый обыкновенно на ниве ток для молотьбы хлеба.

 

⁷⁷  <Имеется в виду введение в Туркестанском крае в 1886 г. «единого государственного поземельного налога» (в размере 1/10 среднего валового дохода), который заменил все ранее еуществовавшие.>

 

⁷⁸  <Аверьянов Платон Варламович - в 1886 г. начальник Наманганского уезда Ферганской области.>

 

⁷⁹ <Бий - родовой старейшина, предводитель.>

 

⁸⁰ Ныне (1905 г.) от 80 коп. до 1 р. 20 коп.

 

⁸¹  <Тилля - бухарская золотая монета достоинством около 1 руб. 80 коп.>

 

⁸²  <Саттар-хан Абду Гафаров (1846-1901) - первый представитель коренного населения Средней Азии, изучивший русский язык, переводчик, педагог, автор ряда публикаций о Кокандском ханстве.>

 

⁸³ <Имеется в виду дело о злоупотреблениях сыр-дарьинского губернатора генерала Н.Н. Головачева и ряда его приближенных, вскрытое в 1877 г. См.: Бартольд В.В. История культурной жизни Туркестана, с. 376-377.>

 

⁸⁴  <Сеид-Азим-бай - богатейший ташкентский купец, за заслуги перед монархией Романовых в 1867 г. был возведен в ранг потомственного почетного гражданина.>

 

⁸⁵  <Имеется в виду русско-турецкая война 1877-1878 гг.>

 

⁸⁶    <Право   на   халифат   (духовное   предводительство   мусульманами-суннитами) было присвоено с XVI в. турецкими султанами Османами. В 1774 г. по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору Россия признала право правителей Турции на халифат, в 1783 г. данная статья этого соглашения была аннулирована Екатериной II. Фактически, однако, все последующие правители России до В.И. Ленина включительно считались с халифатом Османов, как с

 

стр. 112

 

духовно-политической реальностью. Окончательно халифат был упразднен в 1924 г.>

 

⁸⁷ <Латинск.: святая простота.>

 

⁸⁸ <Вексельное право - в объективном смысле совокупность своеобразных регулирующих вексельный оборот юридических норм, в субъективном смысле - основанное на векселе правомочие.>

 

^{89 <В} начале XX в. высшее судебное присутствие Российской империи, последняя апелляционная и кассационная инстанция по гражданским и уголовным делам.>

 

⁹⁰ <Толстой Дмитрий Андреевич (1823-1889), граф - русский государственный деятель. В 1866-1880 гг. министр народного просвещения и обер-прокурор Святейшего Синода, в 1882-1889 гг. министр внутренних дел.>

 

⁹¹ <Розенбах Николай Оттонович (1836 - после 1899) - генерал-адъютант, в 1884-1889 гг. генерал-губернатор Туркестана и командующий войсками Туркестанского военного округа.>

 

⁹² <Наливкин был членом данной комиссии, и поэтому его информация об ее работе особенно ценна>

 

Через год или два после этого названный уездный начальник должен был оставить службу, так как был уличен в очень некрасивых делах.

 

^{94 <Т}о есть Сыр-Дарьинской, Самаркандской и Ферганской областях.>

 

⁹⁵ <3акаспийская железная дорога была построена в 1881-1888 гг. и проходила по маршруту: ст. Узун-Ада (на берегу Каспийского моря южнее совр. Туркменбаши) - Кызыл-Арват - Чарджоу - Самарканд.>

 

⁹⁶ Русское население края увеличивалось и продолжает увеличиваться, как путем естественного прироста, так равно и вследствие постоянного прилива в край все новых и новых лиц. То же происходило и в отношении туземного населения, ибо из соседних ханств [Бухары и Хивы. -Д.А.] непрестанно шел в наши пределы весь тот люд, который искал тишины, спокойствия, неприкосновенности личности и имущества под охраной русского закона. <В 1897 г. в Туркестане проживало 5.280.983 человека, на 1 января 1909 г. численность населения края достигла цифры в 6.480.400 человек. См.: Масальский В.И. Туркестанский край. СПб., 1913, с. 345.> ⁹⁷ <Франц. разговори.: умение жить.>

 

^{98 <И}меется в виду влияние на Среднюю Азию со стороны древнекитайской цивилизации.>

 

⁹⁹  <Наливкин имел здесь в виду «Положение об управлении Туркестанского края» 1886 г., действовавшее до 1917 г.>

 

¹⁰⁰ <а) Иванов Николай Александрович (1842-1904) - генерал-лейтенант, в 1901-1903 гг. генерал-губернатор Туркестана и командующий войсками Туркестанского военного округа; б) Духовской Сергей Михайлович (1838-1901) - генерал от инфантерии, в 1898-1901 гг. генерал-1-убернатор Туркестана и командующий войсками Туркестанского военного округа.>

 

¹⁰¹<Русские власти всегда придавали особое значение врачебно-санитарным профилактическим мерам по отношению к паломникам в Святые места и ислама, и христианства. См.: Временные правила для

 

стр. 113

 

паломников-мусульман 1903 г. // Свод законов Российской империи. М., 1910, кн. 4, т. XIV, с. 55 (издание неофициапьное).>

 

¹⁰² <Имсется в виду греко-турецкая война 1897 г. из-за острова Крит, в ходе которой турецкая армия нанесла грекам целый ряд тяжелых поражсний.>

 

¹⁰³ <Рост турецких контактов российского мусульманства вызывал серьезную обеспокоенность в правящих верхах монархии Романовых. Так премьер и министр внутренних дел П.А. Столыпин считал, что «всякое влияние на наших подданных мусульман со стороны политических деятелей культурно-враждебного нам государства, каким является Турция, должно быть пресечено в корне» // РГИА, ф. 821, оп. 133, ед. х. 469, д. 9.>

 

¹⁰⁴ <Подъем мусульманского мира оценивался крупнейшими сановниками Российской империи как «особо грозная» опасность. См.: Арапов Д.Ю. Ислам в оценке русских государственных деятелей начала XX в. // Российская государственность XX века. М., 2001, с. 181.>

 

¹⁰⁵  Ныне (1912 г.) на основании как личных наблюдений, так равно и данных, в течение последних 4-5 лет почерпнутых из текущей литературы, я имею основания полагать, что панисламистское движение чем дальше, все чаще и чаще встречает оппонента в лице социализма, тезисы и тенденции которого начинают постепенно проникать в недра многих мусульманских народов.

 

¹⁰⁶  <Раздел книги Наливкина, посвященный характеристике мусульманства на рубеже XIX-XX вв. во многом опирается на его служебную записку «О соотношениях между последними событиями в Китае и усилением панисламистского движений» (около 1899 г.) // РГВИА, ф. 400, оп. 1, ед.х. 4985, лл. 1-7об.>

 

¹⁰⁷ <Ранцевый диафрагмовый опрыскиватель ядохимикатами; впервые стал применяться во Французской Северной Африке, в России использовался на Кавказе и в Туркестане.>

 

¹⁰⁸ <Глухие и непроходимые муромские леса издревле на Руси были известны своей легендарной разбойной славой.>

 

¹⁰⁹  <О развитии хлопководства в Средней Азии в то время см.: Масальский В.И. Указ. соч., с. 454-467.>

 

¹¹⁰  <Корни марены дают хорошую высокоустойчивую краску. Превосходные тона различных оттенков красного цвета, составляющие характерную особенность среднеазиатских ковров, получались путем окраски шерсти мареной.>

 

¹¹¹  Вслед за занятием нами Ферганы среднее количество орошенной земли, приходившееся на душу, не превышало Уг десятины, в Наманганском уезде [приходилось - Д.А.] менее 1 Уг десятины на двор. <Десятина равняется 1,09 га.>

 

¹¹²  <Бухара в начале XX в. являлась вассалом царской России, не имела права ведения самостоятельной внешней политики, но сохранила значительную внутреннюю автономию. Более подробно см.: Тухтаметов Т.Г. Россия и Бухарский эмират в начале XX века. Душанбе, 1977.>

 

¹¹³<Резко критически к данному явлению в жизни мусульманского мира отнесся крупнейший русский востоковед академик В.В. Бартольд. По его мнению, «утопия политического объединения всего мусульманского мира... встречается... в виде доктрины не столько религиозной, сколько политической... [она не имеет - Д.А.] ничего общего ни с исламом, как религией, ни с

 

стр. 114

 

прошлым мусульманских народов». См.: Бартольд В.В. Панисламизм // Бартольд В.В. Сочинения. М., 1966, т. VI, с. 4О2.>

 

¹¹⁴  <Устарел.: документ, фиксирующий течение болезни пациента, находящегося в стационарной лечебнице.>

 

¹¹⁵  <Имеются в виду события 9 мая 1865 г., когда в бою с русскими войсками погиб правитель Кокандского ханства Алимкул, что существенно способствовало овладению генералом Черняевым Ташкентом 17 июня того же года. См.: Халфин Н.А. Присоединение Средней Азии к России (60-90 гг. XIX в.). М., 1965, с. 192-195.>

 

¹¹⁶  <Наливкин имел в виду Андижанское восстание 1898 г., руководитель которого Мадали (Дукча)-ишан провозгласил джихад против России и русских и желал восстановить Кокандское ханство. Восстание было жестко подавлено, по приговору военно-полевого суда Мадали-ишан и 17 его соратников были казнены, несколько сот человек отправлены на каторгу и в ссылку.>

 

^{117 <И}меются в виду тюркские поэты Алишер Навои (1441-1501), Ахмед Ясави (XII в.) и Суфи Аллах-Йар (ум. 1723).>

 

^{118 <Т}о есть Мадали-ишан.>

 

^{119 <Т}о есть русских православных паломников.>

 

¹²⁰ <По мнению В.И. Масальского, «развлечения с бачами [мальчиками-плясунами - Д.А.] в притонах» составляли «выдающееся зло в жизни туземцев». См.: Масальский В.И. Указ. соч., с. 402.>

 

¹²¹ <Последняя работа по этой теме см.: Бабаджанов Б.М. Дукчи Ишан и Андижанское восстание 1898 г. // Подвижники ислама: культ святых и суфизм в Средней Азии и на Кавказе. М., 2ООЗ.>

 

 

Полное название архивов:

 

ГАРФ - Государственный архив Российской Федерации

РГВИА - Российский государственный военно-исторический архив

РГИА - Российский государственный исторический архив